Великая сила молитвы - Ольга Иженякова

В тот день мне нужна была тишина. Временами я очень нуждаюсь в ней, пожалуй, больше, чем в еде и питье. Есть такие часы, когда ничего не хочется делать, а просто смотреть на улицу. Или на облака. Или реку. Не думается. А поскольку было тихо, то мне показалось, что никого в квартире нет, но увы. В соседней комнате скучал Николай. Он, оказалось, тоже любит иногда помолчать. Елена же, наоборот, когда остается одна, включает эстрадные песни. Любые. Только бы не оставаться наедине с мыслями. Ей шум жизненно необходим. Николай вышел на кухню. Слово за слово. Мы с ним разговорились. Я его чуть-чуть пожурила за утренний «концерт», который состоялся перед тем, как Елене уйти на работу. И не знаю, как у меня вырвалось, хотя я обычно не осуждаю личные дела, но тут было что-то другое, я выпалила:

– Как ты можешь поднимать руку на жену, тем более, вдвое старше тебя!

Он ничуть не удивился. Привык. Но все же ему в который раз неприятно слушать такое, это можно было понять по виду. Мой собеседник в считаные секунды сник. А потом рассказал, что он несколько лет назад встречался с юной девушкой, которой было не то девятнадцать, не то двадцать и она, как-то его беспричинно приревновав, сказала, что разрывает отношения – уходит к другому. Кавалер вместо того, чтобы попросить прощения – это он понял гораздо позже, – принялся кричать на нее, ругать последними словами и завершил сцену, как ему показалось, эффектным проклятием: «Чтобы ты всегда со стариками жила!» Жизнь пошла своим чередом, девушка закончила учебу, вышла замуж, родила детишек, а Николай с тех пор сходится обычно с дамами пенсионного возраста. Елена, как оказалось, самая молодая.

«Безлюбовье»

Эта ночь была последней в ее жизни. Она говорила, говорила, говорила без умолку о своей молодости, об испачканном выпускном платье, о первой посаженной редиске, о сыновьях-балбесах, о кухонном комбайне и стиральной машине… Слушать не было сил, к тому же начало действовать снотворное, прописанное врачом накануне, ну чтобы не чувствовать законной послеоперационной боли. А наутро, стоило только приоткрыть глаза, как возникло чувство присутствия чего-то или кого-то постороннего. Я глянула на соседнюю кровать и поняла: она больше никогда не расскажет ни о чем. Раз – и нету! Конечно, все мы, соседки по палате, здесь ни при чем, сама виновата, гнойные болезни запускать нельзя – врач предупреждал, и не раз, вот только давит дурацкое ощущение какой-то нелепой причастности к ее смерти.

…Родственники буквально в первый день нанесли ей всякой всячины, как Леониду Якубовичу на телепередачу «Поле чудес»: варенья, соленья, запасное белье, кипятильник, натуральный мед. Подоконник, тумбочка и стол были уставлены только ее продуктами.

– Нельзя же есть до операции, – сказала я, глядя, как Эльвира уплетает пельмени из банки.

– Один раз живем, – был ответ. Где-то на четвертом часу нашего знакомства в ней открылся другой человек – филолог по образованию, поклонник Баратынского и Окуджавы одновременно. Даже студенческую фотокарточку показала. «Я, – лепетала она, тыча пальцем в пожелтевшую от времени и ношения в боковом кармане кошелька фотку, – была ого-го». Да, было в ней что-то тургеневское. Есть такая категория людей: посмотришь на них и вроде все уже знаешь. В Эльвире – той, что на фотографии – как раз угадывалась та внутренняя гармония, тот свет в «зеркале души», который отличает умного человека от просто человека, прости меня, Господи, за такое высказывание, но я за свою непродолжительную жизнь несколько раз встречала людей, которых людьми можно назвать с бо-о-о-льшой натяжкой. И, честное слово, не только из-за отсутствия внутреннего света… Впрочем, это так, частности. Эльвира увлеченно рассказывала о своей учебе в Питере, о том, как она каждую неделю ходила в Эрмитаж, а потом, запив слоеные пирожные яблочным соком, выдала: «Ну теперь я с вашего разрешения немножко вздремну», – и звучно захрапела…

Есть одно знакомое всем правило: если чего-то хочешь достигнуть, каждый день делай хотя бы крохотный шажок по направлению к своей цели. Каждый день. И потом, как в сказке, наступит утро и ты скажешь: «Вот! Победа за мной». И все окружающие, даже от всей души ненавидящие тебя, будут вынуждены признать ТВОЮ победу, результаты трудно сгладить или не заметить, их можно только принять. Эльвира знала это правило с детства. Потому усиленно зубрила, чтобы поступить в университет. Приехать из сельской глубинки и одним махом покорить город на Неве – это, знаете ли, занятие не для хилых. А потом таким же макаром – защититься на «красный»! На мой взгляд, последнее – дело пустое, потому что на пятом курсе она вышла замуж за тракториста из своего села и диплом писала уже «в положении». Судьба? Есть и другие выражения на эту тему, мама их озвучила лаконично: «Просто дура». Оставить Санкт-Петербург и уехать в Петрунькино жить с малограмотным человеком, избегая при этом объяснений с родственниками и вообще избегая их…

Операция в общем-то ерундовая, у нас двоих только были осложнения, и то из-за глупости, понятно, нашей. А ведь врачи предупреждали еще пять лет назад: не запускайте болезнь! Вон у соседки напротив гайморит в два счета убрали, все как у людей, а тут какое-то обострение, осложнение, воспаление. Я отмучилась сорокаградусной температурой, а у Эльвиры началось заражение крови, к этому добавилось еще какое-то внутреннее заболевание плюс аллергия вроде как на наркоз, и вот, пожалуйста: кровоизлияние в мозг.

А сразу после операции она говорила, что в общем-то осознает абсурд своего поступка. Муж – хороший человек в общепринятом смысле слова: не пьет, не бьет. Конечно, скучно без Петербурга, библиотек, театров. Обещала после больницы перечитать Чехова и хотя бы раз в год приезжать в город не за тряпками, а, скажем, в филармонию. Признаюсь, довольно странно было слышать от этой ковыряющей спичкой в зубах тетки о Вивальди. Чего греха таить, я осуждала ее в душе. Как можно вот так примириться с действительностью? Как можно так опуститься? А ведь не было ни в самом начале, ни теперь любви к трактористу. О чем он ей вечерами рассказывает? О карбюраторе? Впрочем, можно бы и о карбюраторе, почему нет, если есть любовь. «Безлюбовье», как выразилась она, чувствуют и дети, и от этого на душе тягостно. В какой-то момент она замолчала, словно вдруг поняла что-то важное. Одну из тех истин, которые приходят обычно в тишине и одиночестве.

Ангел-хранитель вкладывает мысль и делаешь простое открытие вроде тех, что, как говорят в церкви: «Господь забирает к Себе человека в наивысший момент его земного бытия, когда тот наилучшим образом для этого подготовлен или, наоборот, когда у Господа уже нет надежды на исправление человека в этой жизни»…

Ближе к вечеру стало совсем плохо, в смысле самочувствия. Где-то внутри разгорелся огонь и невыносимо жег все тело. Я думала о том, что хорошо бы сейчас превратиться в бестелесное существо, проходить через стены, смотреть на разных людей, путешествовать по миру. Мою мысль прервала Эльвира рассказом о мариновании помидоров с желатином, обещала утром написать рецепт. Знобило невыносимо, я попросила рассказать про Питер. И уже сквозь сон слушала про каменных львов, дух петровских времен, русалку с кувшином и еще что-то такое, что я не могла долго припомнить. Вспомнила после, несколько дней спустя. Эльвира перед смертью сказала: «Я сделала большую ошибку, когда вышла так по-животному замуж. Из человека превратилась в обезьяну. И этого я себе никогда не прощу».

Истытание

Два друга… Как в старых фильмах: с раннего детства душа в душу. Только Михаил происходил из состоятельной семьи, а Александр нет. Бывает. Это неприятное обстоятельство временами разводило их по разным берегам. Миша отдыхал с родителями на Канарах, Саша лето проводил у бабушки в деревне. Но после лета неизменно наступала осень, друзьям нужно было идти в школу, а после – в институт. Оба они поступили в один вуз, сидели за одной партой и примерно одинаково учились. И внешне были похожи.

Даже родители их одно время дружили. Но то было в застойное время, когда Мишины папа с мамой «челночили» и ребенка им в буквальном смысле девать было некуда. Они в таких случаях просили Сашиных родителей «присмотреть за мальчиком». В общем, дружба у ребят была самая-самая.

Правда, новый год, чего никто не ожидал, внес еще в самом начале некоторые коррективы в отношения юношей. А им, кстати, исполнилось по двадцать одному году. У Саши появилась девушка. Симпатичная такая Юленька. Нет, не из тех красоток, что по телевизору показывают, а такая… не от мира сего. Полноватая, коса до пояса. Личико, косметикой не тронутое. Она улыбалась только Саше и разговаривала только с ним. Миша же по отношению к Саше повел себя совсем не по-мужски. Он, зная, как любит ее друг, предложил девушке свою дружбу, дескать, я прочнее Сашки на ногах стою. Магазин вот имею, новенькую «Тойоту», между прочим. Да и работать после института буду в солидном заведении. Загранкомандировки, теплые страны, короче, не жизнь, а сказка. Бросай-ка ты, Юленька, своего Шурика и думай о будущем. Хорошо думай. Одно дело – ютиться с родителями в двухкомнатной «хрущевке», другое – жить в собственном коттедже. Ты, лапушка, пока молодая, глупая, не понимаешь всей остроты жизни…