Во сне и наяву - Татьяна Александровна Бочарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учеба давно отошла для меня на дальний план. Я по-прежнему щелкала задачи как орешки, в течение трех минут зазубривала параграфы из учебника и на уроках отвечала четко и без единой запинки. Но голова моя была занята другим.
Учителя это чувствовали, и постепенно они начали высказывать недовольство. Я выслушивала их нотации с пустым взглядом, кивала и уходила к Толику.
Как-то на лестнице меня поймала библиотекарша и принялась расспрашивать, почему я уже полгода не беру книжки. Как на грех, рядом очутилась Анфиса.
Библиотекарша охала и ахала, а она стояла молча и смотрела на меня с такой болью и укоризной, что мне захотелось завыть. Я брякнула что-то невероятно грубое, чего раньше ни за что не осмелилась бы сказать взрослому человеку, и убежала, оставив библиотекаршу в полном шоке и недоумении.
Вечером, зайдя к Толику, я обнаружила в палате Анфису. Она сидела напротив него за столом, они о чем-то беседовали вполголоса.
Меня мгновенно охватил ужас, что Анфиса как-то помешает нашему общению: нажалуется на Толика Марине Ивановне, и та выгонит его из интерната или запретит мне ходить к нему. Однако я постаралась взять себя в руки.
В самом деле, что она может? Я не нарушаю интернатский режим, о моих проделках во благо Толика никто не догадывается, а если Анфиса и подозревает что-нибудь, то все равно не сможет доказать мою вину. Стало быть, нужно соблюдать спокойствие и хладнокровие, и все будет в порядке.
Я стояла у двери и как ни в чем не бывало глядела на Анфису, даже ухитрилась выдавить подобие улыбки.
Она тоже сдержанно улыбнулась и проговорила:
– Богатой будешь. Мы как раз о тебе говорим.
– Обо мне? – Я сделала удивленные глаза.
– Да. О том, что ты безответственно относишься к своим талантам, тратишь время впустую. Тебе необходимо взглянуть на себя со стороны.
Я бросила беглый взгляд на Толика. Тот сидел, сложив руки на груди, недобро прищурившись. Очевидно, не так уж мирно они с Анфисой беседовали, как могло показаться поначалу.
– Что такого я делаю? – нахально спросила я.
– Не надо, – попросила Анфиса мягко. – Не разговаривай со мной в таком тоне.
– В каком?
Она встала из из-за стола. На секунду наши взгляды скрестились, как мушкетерские шпаги. Ее лицо дернулось, точно от боли.
– Дура! – Голос Анфисы прозвучал непривычно резко и даже грубо. – Самая настоящая дура. Бог дал тебе блестящие мозги и цепкую память, и для чего ты используешь все это? Для кого? Посмотри! – Она, не оборачиваясь, кивнула в сторону Толика. – Посмотри хорошенько! Знаешь, кто ты для него?
– Друг, – сказала я тихо, но твердо.
– А! – Анфиса безнадежно махнула рукой и быстро направилась к двери. Поравнявшись со мной, она приостановилась, будто раздумывая, не уволочь ли меня отсюда силком, коротко качнула головой и вышла за порог.
Мы с Толиком какое-то время молчали, исподлобья глядя друг на друга. Потом он усмехнулся:
– А эта камбала тебя здорово любит.
Я в который раз подивилась его способности выдумывать всем и вся язвительные, но меткие и подходящие прозвища. В Анфисе действительно было что-то от камбалы – может быть, в сухости черт, в прическе, всегда гладкой, разделенной аккуратным прямым пробором, в тонких, поджатых губах.
– У нее погибла дочка, – проговорила я негромко, стараясь объяснить Толику неуемное Анфисино рвение.
– И тебе ее жаль. – Он не спросил, а подтвердил, неодобрительно нахмурив брови.
Я неуверенно кивнула:
– Жаль.
– Думаешь, это самое страшное, что случается в жизни? – Толик смотрел на меня странно, как никогда раньше: очень пристально, пристрастно, словно чего-то ожидая.
– Я… не знаю.
Я действительно не знала. В моей жизни довольно было всяких ужасов: пьяная полусумасшедшая мать, голод и холод раннего детства, болезнь, страх, вечное одиночество. Однако, глядя на Толика, я вдруг почувствовала, что есть что-то еще, гораздо более тяжкое и невыносимое, чем все то, о чем я сейчас подумала.
Ладони мои стали холодными и влажными от волнения. Я интуитивно угадала, что Толик готов рассказать мне о себе что-то важное, тайное, то, о чем он, скорее всего, не говорил никому. Он хочет этого, но колеблется.
Я поняла, что должна помочь ему начать, сделать первый шаг. Но как?
Я подошла ближе, пока не оказалась совсем рядом с его креслом. Мне хотелось обнять Толика, как тогда, в вечер нашего знакомства, но я не решалась. Просто стояла и преданно смотрела в его глаза.
– Скажи, Василек, почему ты здесь? Ты ведь почти здорова, а тебя не забирают даже на выходные и каникулы. Есть у тебя кто-нибудь – мать, отец, бабка, на худой конец?
Я сглотнула и проговорила:
– Нет.
– Никого? – переспросил Толик недоверчиво.
– Моих родителей лишили прав. За пьянство.
Он кивнул с готовностью, будто только и ожидал этих слов.
– Ну правильно. Так я и думал. Все вы здесь одинаковы, оттого и придурки.
Я приняла его оскорбление как должное: уже привыкла считать себя глупой по сравнению с ним, а всех интернатских – тем более. Из тех, кого я знала, может быть, только Влад хоть сколько-нибудь приближался к Толику по своему развитию, употреблял такие же мудреные взрослые слова, обладал зрелой выдержанностью. Но Влад все равно выглядел в моих глазах обыкновенным мальчишкой, в то время как Толик казался существом высшего порядка, таинственным и недоступным.
Я терпеливо ждала, к чему он клонит, но Толик больше ничего не говорил, задумчиво разглядывая подлокотник кресла. Тогда я спросила, набравшись храбрости:
– А ты? Почему ты здесь?
Он криво усмехнулся.
– Тебе действительно интересно?
Я тихонько кивнула.
– Ладно, слушай. Только не задавай своих вечных идиотских вопросов – они меня жутко раздражают.
– Не буду, – пообещала я кротко.
Толик откинулся назад и положил обе руки на подлокотники коляски.
– В отличие от тебя, Василек, у меня были родители. Замечательные, о которых можно только мечтать. Да что были – они и сейчас есть.
– Где? – против воли вырвалось у меня.
Он глянул с недовольством и ответил коротко и сухо:
– В тюрьме.
У меня захватило дыхание. В тюрьме? Оба? И мать, и отец? Но почему, за что?
– Оба в тюрьме, – подтвердил Толик, будто услышав мой невысказанный вопрос. – Они занимались бизнесом, открыли свою фармацевтическую фирму. Дела шли неплохо, у нас все было: хорошая квартира, тачка, шмотки, еда. Я учился в английской спецшколе, занимался теннисом.
– Ты… мог ходить? – шепотом спросила я, дрожа от зреющей внутри
