Во сне и наяву - Татьяна Александровна Бочарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
14
После полдника я вновь была на третьем этаже.
Толик, однако, слушать меня почти не стал. Спросил только:
– Ты знаешь, как будешь действовать?
Я кивнула.
– Вот и ладно. Надеюсь, не подведешь. – Он зевнул и искоса глянул на стол, где у него лежала тонкая тетрадка, та самая, которую я уже видела утром.
Я поняла, что мешаю ему – мое появление прервало важное и интересное для него занятие. Но мне отчаянно не хотелось уходить.
Я мялась, переступая с ноги на ногу, ожидая: может быть, Толик не станет меня прогонять и разрешит побыть у него в палате. Но он недовольно нахмурил брови и произнес:
– По-моему, тебе пора. И Миха сейчас вернется, незачем ему видеть, что ты торчишь здесь целый вечер. Гуд бай.
Он не прибавил к своим прощальным словам вчерашнего ласкового «Василек», и это тотчас отозвалось во мне болью в сердце.
Я больше не была для него «хорошей девочкой», а осмелилась ослушаться, не понять то, что должна была понимать с полуслова. Да нет, с полувзгляда – именно этого хотел от меня Толик, и я дала себе слово никогда далее не испытывать его терпение.
– Гуд бай, – точно эхо, повторила я и засеменила к двери.
Этой ночью на меня навалился тяжкий, свинцовый сон – сказались вчерашний недосып и лихорадочное возбуждение, в котором я провела минувший день.
Едва коснувшись головой подушки, я провалилась в темноту и открыла глаза, лишь когда в палату зашла Анфиса – будить нас.
В отличие от давешнего бессознательного пробуждения, сегодня мой мозг работал точно и четко: я моментально вспомнила о том, какая мне предстоит задача. Однако страха не почувствовала.
Наоборот. В душе царили удивительный покой и уверенность в том, что все будет хорошо.
Я не спеша оделась, убрала постель и, улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, вытащила из тумбочки часы. Сунула их в карман и как ни в чем не бывало отправилась на завтрак.
Поев, я не стала заходить к себе, а сразу поднялась на третий этаж и тут же увидела Жанну с огромным мешком, наполненным старыми простынями. Она шла с противоположного конца коридора мне навстречу и приветливо улыбалась.
Сердце мое ухнуло вниз от ужаса: неужели я опоздала и постели у мальчишек уже собрали?
На дрожащих, ватных ногах я приблизилась к третьей палате и открыла дверь. Слава богу! Постели были на месте, очевидно, Жанна еще не заглядывала сюда, а просто решила отнести первую порцию белья к себе в подсобку.
Миха и Толик сидели у стола и вполне миролюбиво резались в «подкидного».
– Опять ты? – Миха недовольно зыркнул в мою сторону. – Что тебе здесь надо?
– Ничего. Просто пришла.
– Вали отсюда, немедленно, – грозно велел он. – Не то уши оборву.
Я вопросительно глянула на Толика, но тот сделал вид, что занят своими картами. Мне стало ясно, что выпутываться придется самой.
– А можно с вами в «дурака»? – нагло поинтересовалась я.
– Что? – Миха не поверил своим ушам. – Ах ты козявка! Сама от горшка два вершка, а нахальства выше крыши. Толян, ты что молчишь? – Он требовательно дернул его за рукав свитера. – Она ж к тебе шляется, ты ее привечаешь. Скажи ей!
Тот усмехнулся с невозмутимым видом:
– Почему ты решил, что ко мне? Может, ей ты понравился.
– Ага, держи карман. – Миха поднялся и пнул стул. – Я на минутку. Сейчас вернусь. Смотри, – он сердито поглядел на Толика, – чтобы к моему приходу ее здесь не было.
Миха быстро прошел мимо меня, на ходу больно ткнув кулаком под ребра. Хлопнула дверь.
– За сигаретами побежал, – спокойно объяснил Толик, – у него пачка спрятана в душевой за радиатором. – Он задумчиво смешал карты, бросил их на стол и внимательно посмотрел мне в лицо. – Ну, ты придумала?
– Да. – Я прислушалась к доносящимся из коридора звукам. Поблизости громко и отчетливо разговаривала Жанна, не зло отчитывая кого-то за разорванный пододеяльник. Значит, она с минуты на минуту будет здесь. И Миха тоже. Как раз то, что нужно!
Я жестом фокусника вытащила часы, вихрем подлетела к Михиной кровати и, перевернув подушку, сунула их в вырез наволочки. Затем легонько взбила подушку и вернула ее на прежнее место.
Толик молча и с интересом наблюдал за моими действиями. Он хотел что-то сказать, но в это время дверь распахнулась, и в палату вошли Жанна и Миха, бок о бок, точно по заказу.
– Ты еще здесь? – Миха сделал страшные глаза, однако больше ничего при Жанне сказать не посмел. Он сел и принялся смотреть, как она сноровисто и ловко складывает постель.
Я тем временем обшарила глазами стол и обнаружила то, что мне в данный момент было необходимо: грязный стакан и чайную ложку. Я подошла и взяла стакан.
Жанна ободрительно кивнула и похвалила:
– Помогаешь? Молодец. Все бы были такими отзывчивыми.
Я искоса глянула на Толика – тот слегка прищурился, стараясь скрыть улыбку. Миха взирал на нас мрачно, исподлобья.
Жанна закончила с постелью Толика, подошла к другой кровати и откинула покрывало.
– Это что такое? – Она нахмурилась и наклонилась.
– Где? – Миха привстал со стула.
– Да вот! – Жанна резким движением сдернула простыню и сунула ему под нос. В углу чернело прожженное пятно.
– Куришь в палате? – Жанна строго поглядела на Миху. Тот выдержал ее взгляд, не смущаясь, без особого волнения. Жанна была сама почти девочка, и старшие воспитанники ее не боялись. Да и младшие считали своей в доску, висли у нее на шее и лезли целоваться.
– Что молчишь, Самойлов? – проговорила Жанна, пытаясь придать голосу суровость. – Хочешь, чтобы я рассказала Марине Ивановне?
– Зачем Марине Ивановне? – Миха пожал плечами. – Я ж всего один раз. Подумаешь!
– Вам вообще курить нельзя, категорически! – расстроенно произнесла Жанна. – Вас тут лечат-лечат, деньги на вас тратят государственные, спонсоров ищут, чтобы они помогали, а вы… – Она махнула рукой, скомкала простыню, запихнула ее в мешок и, взяв за уголки подушку, пару раз легонько тряхнула, освобождая от наволочки.
У меня пересохло в горле и громко застучало в висках. Я застыла у стола со стаканом в руке.
Раздался глуховатый стук – это серебряные часы упали на покрытый ковром пол.
– Матерь божья! – Жанна всплеснула руками. – А это как прикажешь понимать?
– Это… это… – Михино сероватое лицо мгновенно вспыхнуло неровным клочковатым румянцем и вслед за тем стало мертвенно белым. Он
