Геенна огненная - Жорис-Карл Гюисманс

А может, и это всего лишь кокетство, род предобеденного аперитива, бессовестный обман? Но женщины так непредсказуемы! Что, если она прибегла к этой уловке, тянет время только для того, чтобы подчеркнуть свое отличие от других особ женского пола? Возможно, на то есть и физиологические причины, чисто объективная необходимость переждать день-другой».

Тут его фантазия иссякла, и он не смог отыскать иных причин ее поведения.

Поражение, которое он потерпел, задело его самолюбие.

«Я полный идиот, — думал он. — Нужно было действовать, презирая ее мольбы и хитрости, впиться ей в губы, обнажить ее грудь. Все было бы уже позади! А теперь придется начинать сначала, а у меня и так, черт подери, хватает забот!

Кто знает, может, она сейчас смеется надо мной? И я представлялся ей более смелым, более решительным? Да нет, вряд ли. Ее надломленный голос, потерянный взгляд… это не было притворством. А этот поцелуй, благодарно-почтительный, скользнувший по руке!

Голова идет кругом. Со всеми этими перипетиями я совсем забыл о ликере и чае. Уф! Теперь я могу снять ботинки, ноги гудят. Немудрено, столько отшагать из угла в угол!

Правильнее всего будет спать, все равно я не в состоянии ни работать, ни читать».

Он откинул покрывало. «Да, всегда все происходит не так, как это мыслится заранее. А замысел был не так уж плох». Он лег, вздохнув, потушил лампу. Кот, окончательно успокоившись, легкой, словно дыхание, походкой проскользнул мимо него и бесшумно улегся на свое место.

XI

Вопреки своим опасениям он крепко спал всю ночь и, проснувшись, почувствовал себя свежим и бодрым, повеселевшим и спокойным.

Казалось бы, сцена, происшедшая накануне, должна была обострить его чувство, но этого не случилось. Дюрталь был не из тех, кому нравится преодолевать препятствия. Он делал только одну попытку прорваться сквозь них и, если это оказывалось ему не по силам, отступал, не испытывая ни малейшего желания возобновить борьбу. Мадам Шантелув ошиблась, если считала, что, лавируя, придерживая его, она зацепит Дюрталя сильнее. Новизна ситуации уже притупилась для него, он устал ждать, и ее жеманство наводило на него скуку.

К его размышлениям стала примешиваться толика досады. Он был раздражен тем, что эта женщина водит его за нос, и тем, что он сам позволяет себя дурачить. Ему вспомнились ее отдельные довольно бесцеремонные фразы, колкости, которые он в свое время пропустил мимо ушей. Так, желая объяснить свой нервический смех, мадам Шантелув небрежно бросила: «Со мной это часто случается в омнибусах». И еще ее утверждение, что, для того чтобы обладать им, она не нуждается ни в нем самом, ни в его согласии. Ему казалось по меньшей мере непристойным, что она заявила это прямо в лицо человеку, который уж никак не преследовал ее и не завлекал щедрыми авансами.

«Ну ничего, придет время, я поставлю тебя на место».

Навязчивый образ этой женщины отступил, и к нему вернулась трезвость рассудка.

Он подвел итог: «Еще два свидания, не больше. Одно сегодня вечером, у нее. Это пустая трата времени, так как я не собираюсь ни штурмовать крепость, ни подвергаться осаде. Еще не хватало, чтобы Шантелув застал меня на месте преступления. Нет, ни полиция нравов, ни револьвер меня не прельщают. Так что, в сущности, это свидание не в счет. Еще одно, последнее, должно произойти здесь же. Если она так и не уступит, что ж, ее дело. Пусть соблазняет кого-нибудь еще!»

Он с аппетитом позавтракал, сел за письменный стол и разложил разрозненные материалы к своей книге.

Я остановился на том, — вспомнил он, просматривая последнюю написанную им главу, — что его алхимические опыты ни к чему не привели, и Дьявол так и не пришел ему на помощь. Прелати, Бланше, колдуны, все те, кто собрался вокруг маршала, твердили, что, для того чтобы привлечь внимание Сатаны, нужно пообещать ему свою душу и даже жизнь или же встать на путь кровавых преступлений.

Жиль отказывался продавать свою жизнь и уступить душу Дьяволу, но мысль об убийствах не внушала ему ужаса. Этот человек, отважно сражавшийся с англичанами, бесстрашно сопровождавший повсюду Жанну д’Арк и защищавший ее, дрожал перед Сатаной и испытывал испуг, стоило ему подумать о Христе и о вечной жизни. Он боялся, что его сообщники проболтаются о том, что происходит в замке, и заставил их поклясться на Святом Евангелии, что они не выдадут тайны. А в средние века даже самые дерзкие преступники не отваживались нарушить клятву, данную Богу.

Заброшенные печи остывали, опыты не возобновлялись, и в это время Жиль предавался кутежам. Он пил, ел, и вскоре внутреннее пламя опалило его.

В замке не было женщин. Кажется, в этот период жизни в Тиффоге Жиль презирал занятия сексом. После того, как он долгое время вращался в обществе распутниц и вместе с Ксентрайлем, Ла Иром и им подобными, посещал придворных проституток, которых держал при себе Карл VII, Жиль стал испытывать отвращение к женщинам. Как и многие другие, он пресытился женскими прелестями, и часто его мутило при виде нежной кожи. Он ненавидел запах, исходящий от женщины, что, впрочем, было свойственно всем содомитам.

Он развращал мальчиков-певчих, которых сам отбирал для церковного хора, «красивых, как ангелы». Только их он и любил, только их и щадил, когда превращался в кровавого убийцу.

Но вскоре его душе наскучила пресная пища детских поллюций. Закон сатанизма требовал, чтобы избранник Зла прошел всю лестницу греховности, ступенька за ступенькой, спускался все ниже и ниже по спирали в бездну. Душа Жиля должна была сгнить, чтобы в ее нарывающей оболочке, чудесной дароносительнице, поселился ад.

Повеяло духом скотобоен, непристойные молебны поднимались к небесам. Первой жертвой Жиля стал совсем маленький мальчик, имя которого не сохранилось в источниках. Жиль зарезал его, отрубил ему руки, вырвал сердце, глаза и отнес все эти части в комнату Прелати. Это был дар Сатане, и оба усердно взывали к нему. Но дьявол хранил молчание. Не выдержав, Жиль сбежал. Прелати завернул останки в простыню и ночью, дрожа от страха, зарыл их в святую землю рядом с часовней святого Винсента.

Жиль собрал кровь этого ребенка и переписывал ею формулы призывания дьявола и колдовские книги. Эта кровь оросила семена греховности, которые проросли бурными побегами. Уже скоро де Рэ мог складывать в амбары обильный урожай преступлений.

С 1432 по 1440 год, то есть в течение восьми лет, протекших с того момента, когда Жиль получил отставку, до его смерти, жители Анжу, Пуату, Бретани оглашали окрестности плачем. Дети бесследно исчезали, пастухи уходили в поля и не возвращались, девочки пропадали на пути из школы домой, и сколько мальчиков, беззаботно игравших в мяч на улице или резвившихся на опушках, сгинуло в неизвестности!

Герцог Бретани приказал начать следствие, и писари, состоявшие при Жане Тушеронде, уполномоченном по уголовным вопросам, вели бесконечный список детей, которых оплакивали родные.

Сын женщины по имени Перонь, «посещавший школу и выказавший отличные способности», пропал в Рошебернаре.

Сын Гийома Брис, «нищий, живший подаяниями», пропал в Сент-Этьен-де-Монтлюке.

Сын Жеорже де Барбье, «которого в последний раз видели за постоялым двором Рондо, где он собирал яблоки», пропал в Машекуле.

Сын Мателин Туар, «ребенок лет двенадцати», пропал в Тонайе, «и люди слышали, как он плакал и звал на помощь».

В Машекуле же муж и жена Сержан на Троицын день оставили своего восьмилетнего ребенка дома одного и, вернувшись с поля, «не нашли упомянутого выше отрока восьми лет, чему удивились и впали в великую печаль».

Пьер Бадье, торговец из Шантелу, заявил, что примерно год назад он видел во владениях де Рэ двух девятилетних детей, сыновей Робэна Паво. «Никто больше их не встречал, и их судьба неизвестна».

Жанна Дарель показала в Нанте, что она в праздничный день была в городе со своим сыном по имени Оливер, мальчиком семи лет, «и с того дня больше не видела его и ничего о нем не слышала».

Следствие разрасталось, в списках были уже сотни имен, от исписанных страниц дела исходит боль матерей, расспрашивавших прохожих на улицах о своих детях, вопль семей, у которых были похищены чада в то время, как взрослые возделывали поля и сеяли коноплю. После каждого абзаца повторяются одни и те же тоскливые фразы, словно навязчивый припев: «они в страшном горе», «в доме слышатся плач и многие сетования». Повсюду, где появлялся Жиль, стенали женщины.

Поначалу напуганные люди поговаривали, что, видимо, злые феи воруют детей, но постепенно в души начали закрадываться страшные подозрения. Стоило Жилю подняться с места и отправиться из Тиффога в замок Шантосе, а оттуда в небольшую крепость де ля Суз или в Нант, как за ним тянулся шлейф родительских слез. На следующий день после того, как он проезжал ту или иную деревню, обнаруживались пропажи детей. Крестьяне заметили, что маленькие мальчики исчезают и после краткого пребывания в тех или других местах приближенных Жиля — Прелати, Роже де Брикевиля, Жиля де Сийе. Наконец они с ужасом обнаружили, что некая старуха, Перрин Мартэн, бродит по дорогам, одетая в серое платье, прикрыв, как и Жиль де Сийе, лицо черной кисеей, подманивая к себе детей, она ласково заговаривает с ними, приподнимает вуаль, и ее добродушная внешность внушает им доверие. Они охотно идут за ней, она заводит их в лес, где они попадают в лапы здоровенных мужчин, которые связывают их и уносят куда-то в мешках. Люди прозвали эту ведьму, поставляющую детей для кровавых обрядов, Гарпией.