Павел Филонов: реальность и мифы - Людмила Правоверова

На выставке было много художников, артистов, ученых, архитекторов, коллекционеров (обращавшихся ко мне с просьбой «уступить» что-либо). Многие обращались ко мне, считая женой Филонова, многие узнавали меня по портрету. Интересно, что в день закрытия выставки ко мне обратился пом[ощник] нач[альника] милиции и сказал, не спросил, а сказал: «Это ваш портрет висит, я сразу узнал». На мой вопрос, как вы могли узнать, ведь портрет написан в 1915 году, а теперь уже 1968 год, он, улыбаясь, ответил: «Наша работа такая».

На выставке было много интересных встреч; я познакомилась с женой и невесткой П. Л. Капицы, с женой Всеволода Иванова, с ее сыном я познакомилась раньше, он был у меня в Ленинграде и оставил в книге посещений очень интересную запись; с Лилей Брик, она мне сказала: «Я помню, как мы бегали к Филонову». Я не спросила, кто мы, догадаться было нетрудно. Узнав, что разница в возрасте между братом и мною — пять лет — не поверила — не может быть, это недоразумение. С акад[емиком] Алихановым или — не поняла — Алиханяном[354], они сделали несколько снимков с картин и специально «Первую симфонию Шостаковича», который в это время лежал со сломанной ногой, а также сфотографировали Лилю Брик и меня каким-то удивительным аппаратом. Была встреча с сотрудницей АПН, прочитавшей мне свою статью-заметку, которая в этот же вечер будет передана в «Дейли телеграф», с сотрудниками ЦГАЛИ, Музея Архангельское. Все звали побывать у них. Вообще приглашений было очень много.

У брата есть одна работа без названия («Голова») 1924 года. Ее размер 11,6 × 25,5. Она была среди других работ на московской выставке. Среди многих художников, бывавших там, я почти каждый день видела художника Смирнова, нас познакомили. И вот однажды он подходит ко мне, взволнованный, с большой лупой в руках, и говорит: «Я потрясен, я специально принес эту лупу, чтобы разглядеть работу вашего брата, это невероятно, это не линии, это нервы!» Действительно, мне кажется, что второй такой работы нет. Просто поражает, что брат смог вместить в этот небольшой размер целые миры! (Эта работа в каталоге значится под номером 235 (152). Из этого несметного количества линий, которые Смирнов назвал «нервами», не сразу (трудно найти слово) появляется человеческое лицо, напоминающее лицо брата. Может быть, это его второй автопортрет? Многие считают так. (Первый написан в 1909–1910 гг.) Увидела, точнее, обнаружила эту работу среди других уже после смерти брата. Интересно, как долго он работал над нею, и без очков… Я не могла не попытаться написать о ней, об одной из любимых моих работ. <…>

Два вечера я отвечала на вопросы врача-психиатра, который находит живопись гениальной и хочет доискаться, все ли было в норме у Филонова. Многие по портрету узнавали меня, задавали вопросы, усиленно благодарили, называли мужественной женщиной, героически хранящей сокровища Филонова. <…>

Была в Русском музее, говорила с директором В. А. Пушкаревым о реставрации трех работ брата. С его разрешения Ангелина Александровна Окунь восстановит: «Живую голову» (масло на бумаге, размер 105,5 × 72,5[355]). На ней, вследствие ее размеров, пострадали бока, верх и низ; вторая работа «Человек в мире»[356] (тоже масло на бумаге, размер 104 × 68,6). Эта картина, бывшая в числе других на выставке в Москве в Третьяковской галерее, возвращена была разорванной на три части — пополам, верхняя часть тоже пополам, кроме того, не хватает двух кусков — небольшого в центре, другого побольше — с правого бока. Трудно предположить, что это произошло случайно. Кроме того, с этой же выставки не возвратили его акварель «Итальянские каменщики», написанную во время его путешествия по Италии. Помню, брат и Ек[атерина] Ал[ександровна] много хлопотали, но даже не могли выяснить, где она пропала, в Москве или в Ленинграде. Выставка эта была в 1932 г., организована в связи с 15-летием Советской власти. Третья работа, которая будет реставрироваться, — «Пейзаж», масло на холсте[357]. Там небольшая осыпь в центре. Работа очень интересная: на первом плане ствол большого дерева (осыпь на нем), а за ним видны дома. Кажется, он писал вид на соседний дом из своего окна.

Я видела реставрированные работы, сделаны они хорошо. Еще раньше Ангелина Александровна реставрировала работу брата «Животные» — тоже масло на бумаге. Эти работы были воспроизведены в американском журнале «Лайф» и на суперобложке чешской монографии.

27 декабря 1969 года мне позвонили из Русского музея и сказали, что Музей хочет приобрести четыре работы брата. В это число вошли реставрированные работы: «Живая голова» и «Человек в мире».

В Русском музее на временном хранении лежит около четырехсот работ, а остальные работы, то, что принадлежит мне, и то, с чем не хотелось расстаться, девяносто работ, остались у нас, теперь уже у меня. Ко мне приходят смотреть работы — единственное место, где можно видеть Филонова. Почти всех удивляет, что так много работ написано маслом на бумаге, а не на холсте. И больших работ. Однажды кто-то спросил, почему Филонов предпочитал писать на бумаге, а не холсте. Мне пришлось сказать, что не Филонов предпочитал, а его «экономика» предпочитала.

После выставки в Академгородке, когда работы брата были возвращены оформленными и развешены у меня, мне стало легче их показывать. Когда раньше они лежали в папке, возможно, смотреть их было легче, но показывать много труднее. Показ занимал не менее трех часов. Боясь часто «беспокоить» картины, я предпочитала показывать их группе человек в пять, шесть, а иногда доходило до десяти. Я уставала, картина, каждая, была в двух оболочках, картины я не перекладывала, а перетягивала. Кроме того, я очень боялась, чтобы, увлекшись, кто-нибудь не взял работу в руки. Я не разрешаю этого, поступая так же, как брат. По окончании просмотра, с такой же осторожностью перетягиваю их обратно в папку. Не могу сказать, чтобы я была спокойна, проделывая все это!

Я счастлива, что могу дать возможность знакомиться с творчеством брата. Что, оставив в 73 лет педагогику, которую очень люблю (сделала это по настоянию сестры), живу интересной жизнью, встречаюсь с интересными людьми, а главное, разумеется, что-то делаю для памяти брата. Я рассказываю о нем как о человеке; мало, почти ничего не говорю о нем как о художнике. Если я не буду делать это, то брат будет просто забыт. Не продавая работ, не выставляясь с 1932 года — исключение какая-то выставка в Доме актера (теперь Станиславского), где была выставлена почему-то одна работа Филонова — пропавший натюрморт, он может быть и был бы забыт. К сожалению, у нас, так как за рубежом его знают, интересуются им, но мне идет 84-ый год, а что будет со всем его наследим после меня?

Все останется в музее, а что будет дальше.

В 1958–1959 гг. из Москвы приехал, как всегда с солидной рекомендацией, известный поэт и просил познакомиться с работами брата, а также просил разрешения привести своего приятеля — художника. Я приготовилась к показу. Работы в то время еще лежали в папке. Был яркий солнечный день, и я, редкий случай, могла показать их при дневном свете, а не как обычно, в темной комнате при электрическом свете.

Во время просмотра поэт выражал свое отношение к работам, более чем положительное, почти восторженное. Его приятель-художник во все время просмотра, который длился не менее полутора часов, не сказал ни одного слова!

Последней работой в папке лежала акварель 1916 года «Рабочие» — одна из любимых работ брата[358]. Как я уже говорила, каждая работа была завернута в кальку, а кроме того на работе лежал лист японской бумаги. Когда я, откинув кальку, снимала кальку и открывалась работа — художник просто отпрянул от стола в сторону, я в испуге отскочила, ничего не понимая, в другую сторону от него. Отскакивая, он произнес два слова: «Какой ритм!» Это была единственная фраза, произнесенная им за все время, но она вознаградила меня за все, что я перечувствовала, показывая, одну за другой, 61 работу при его гробовом молчании.

Вторично брат написал «Рабочих» в 1925 году[359]. Но это совершенно другие рабочие — тонкие лица, глаза, полные мысли. Первая работа 1916 года — акварель, вторая 1925 года — черно-белая. Ее у меня нет. Она была приобретена в пятидесятых годах Армянской картинной галереей. У меня только хорошее фото, сделанное в Эрмитаже. Кроме этой работы, Армянская карт[инная] галерея приобрела еще одну работу, принадлежащую мне. Это масло на картоне «Лиговка ночью», размер ее 65 × 90. Закупочная комиссия Эрмитажа оценила эти две работы баснословно дешево. Однажды смотрел у меня работы брата скульптор армянин, узнав об оценке, он был очень возмущен и нелестно отозвался о купивших и оценивших ее. Но я сказала ему, что и даром бы отдала, лишь бы они были в экспозиции и их смотрели бы.