Коррида - Мишель Зевако

Он снова вложил ее в ножны и продолжал свой путь, пожимая плечами и бормоча:

– Право слово, все эти истории с инквизицией, предателями, шпионами и убийцами в конце концов сделают из меня изрядного труса. Шпага хороша, так оставим ее, черт возьми, и не будем тратить время на то, чтобы сменить ее – тут как раз начинает происходить нечто весьма любопытное.

И в самом деле, вокруг него происходили вещи, которые могли бы показаться совершенно естественными человеку совсем неискушенному, но которые неизбежно привлекли к себе внимание такого наблюдателя, как Пардальян, ведь он знал город уже очень неплохо.

В этот час большинство севильцев давилось на площади Святого Франциска – как-никак, до того мгновения, когда начнется бой быков, оставалось не так уж много времени. Улицы были почти безлюдными, и – что особенно поразило шевалье – были заперты все лавки. На дверях и окнах красовались замки и засовы. Казалось, будто все обитатели спешно покинули город. Однако как бы ни была обширна площадь Святого Франциска, она все же никак не могла бы вместить десятки тысяч людей (сегодня Севилья несколько захирела по сравнению с описываемыми нами временами).

Значит, оставалось предположить, что те, кто не мог найти себе места на корриде, заперлись у себя дома. Почему? Какое бедствие угрожало городу? Какой таинственный приказ заставил наглухо закрыться все лавки, а жильцов зданий, прилегающих к площади, попрятаться, осторожности ради, в свои квартиры? Вот какие вопросы задавал себе Пардальян.

Приближаясь к площади, он увидел, как группы вооруженных людей занимают выходящие на нее узкие улочки. Некоторые солдаты размещались возле домов, другие входили в двери и больше оттуда не появлялись. А в конце этих улиц располагались всадники, образуя вокруг площади плотный кордон.

Эти воины свободно пропускали всех, кто отправлялся на бой быков, равно как и тех горожан (таких было гораздо меньше), кто оттуда возвращался, по-видимому, не сумев там себе найти подходящего места.

Тогда что же делали здесь солдаты?

Пардальян решил в этом разобраться, и, поскольку время у него еще было, он обошел площадь, пройдя по всем примыкавшим к ней улочкам.

Повсюду он видел одно и то же. Группы солдат врывались в дома и оставались там, невидимые с улицы, одновременно еще какие-то люди строились поперек мостовой. Затем поодаль появлялись всадники и – что было гораздо серьезнее – пушки.

Таким образом, площадь опоясывал тройной железный кордон; было совершенно очевидно, что, когда войска придут в движение, ни одному человеку не удастся преодолеть эту живую цепь – ни для того, чтобы выйти с площади, ни для того, чтобы туда пройти.

Отметив и оценив сии приготовления, Пардальян многозначительно прищелкнул языком.

Однако это было еще не все. Увидел он и кое-что похуже. Человек военный, каковым, несомненно, являлся шевалье, мог определить совершенно безошибочно: он только что присутствовал при армейском маневре, выполненном спокойно и точно. Кроме того, Пардальяну казалось, что одновременно с этим маневром он наблюдал – шевалье мог бы в том поклясться – еще и контр-маневр, выполненный другими отрядами на глазах королевской армии, и при этом ничего не было предпринято, чтобы воспрепятствовать этому контр-маневру.

Следует сказать, что наряду с солдатами вокруг площади передвигались целые отряды людей штатских и они тоже привычно повиновались четким приказам. Внешне они выглядели как мирные горожане, желающие во что бы то ни стало хоть одним глазком увидеть бой быков. Но в этих неуемных любителях корриды зоркий Пардальян без труда распознавал военных.

Вскоре ему уже все было ясно. Недавно он явился свидетелем маневра королевских войск. Теперь же он наблюдал контр-маневр заговорщиков, подкупленных Фаустой. У него уже не оставалось ни малейшего сомнения: запоздавшие зеваки, которые якобы хотели полюбоваться боем быков, на самом деле являлись воинами Фаусты, призванными оказать сопротивление королевской армии и спасти претендента на престол в лице Тореро; это была попытка осуществить государственный переворот.

Огромная толпа «опоздавших», среди которых не было видно ни одной женщины, что уже само по себе было показательно, занимала те же самые улицы, что прежде «оккупировали» королевские войска. Под тем предлогом, что люди, желая полюбоваться захватывающим зрелищем, хотят устроиться поудобнее, наскоро воздвигались какие-то хлипкие на вид сооружения. Козлы, столы, табуреты, ящики без дна, опрокинутые повозки сваливались в груду, и на них тотчас взбирались группки любопытных.

И Пардальян, отлично помнивший великие дни парижской Лиги, когда народ вооружался, выходил на улицы, приветствовал Гизов и в конце концов вынудил короля Генриха Валуа бежать, отмечал, что эти вроде бы ненадежные сооружения странным образом напоминали ему баррикады.

Он говорил себе: «Одно из двух: или господин Эспиноза пронюхал о заговоре и позволяет людям принцессы занимать позиции лишь для того, чтобы надежнее держать их под своим надзором, а сам тем временем готовит им какую-нибудь хитрую ловушку на свой манер, в которую они наверняка кинутся очертя голову, или же господин Эспиноза ни о чем не догадывается и тогда, думается мне, подвергаются опасности уже войска его величества. В этом случае, как бы ловко ни был выполнен маневр, я не понимаю, почему не нашлось ни одного офицера, способного поднять тревогу и дать знать об этом своим начальникам. Но как бы там ни было – черт меня подери, если я мог предвидеть такую серьезную битву! Вот ведь незадача: тут будет целое сражение, а я ради чего-то непонятного рискую своей шкурой, расположившись на этой бочке с порохом!»

Оценив таким образом сложившуюся ситуацию, любой другой, кроме Пардальяна, спокойно повернул бы обратно, ибо, по правде говоря, ему не было никакого дела до спора между королем Филиппом и его подданными, спора, который вот-вот должен был разгореться. Но Пардальян следовал своей собственной логике, и эта логика не имела ничего общего с принятой повсеместно. Вдоволь изругав себя, он принял самый сумрачный вид и совершил один из тех безрассудных поступков, которые были так ему свойственны: он зашел за ограждение через парадный вход, торжественно провозгласив свой титул посланника, приглашенного лично его величеством. После чего направился к отведенному ему месту.

В этот момент на балконе, преобразованном в кафедру, появился король. Роскошный навес красного бархата с золотой бахромой, поддерживаемый по краям боевыми копьями, не пропускал на балкон солнечные лучи. Кроме того, пальмы в огромных ящиках простирали под этим богатым тентом зеленый зонт своих широких листьев.