Коррида - Мишель Зевако

Свита дона Сезара состояла обычно из двух его соратников – они помогали ему в меру своих сил, но Тореро нечасто оставлял им эту возможность. Никогда ни одна хитрость, ни один ложный выпад животного не заставал его врасплох, казалось, он заранее угадывал их. В случае опасности оба его спутника старались отвлечь внимание быка. Этим и ограничивалась их роль, и им было строжайше запрещено пытаться убить животное с помощью какого-нибудь вероломного маневра, как то обычно делали люди других тореро.

Прибыв на отведенное ему место, дон Сезар с досадой обнаружил герб дона Яго де Альмарана на палатке, рядом с которой ему надлежало поставить свою. Тореро отлично знал, что Красная Борода, охваченный грубой страстью к Жиральде, неоднократно пытался выкрасть молодую девушку. Он знал, что Центурион действовал в интересах своего хозяина, Красной Бороды, и, чувствуя за собой силу королевского фаворита, считал, что ему все дозволено. Легко понять, что подобное соседство, быть может, нарочно подстроенное, никак не могло быть приятным для дона Сезара.

К несчастью – или к счастью, – все участники боя быков находились, можно сказать, в положении дежурных офицеров. Они никак не могли проявлять свои чувства и уж тем более – искать ссоры друг с другом. В иных обстоятельствах дон Сезар неизбежно устроил бы стычку. Сейчас же он был вынужден согласиться с этим соседством и скрыть свое плохое настроение.

Перед тем как Жиральда и дон Сезар отправились на площадь Святого Франциска, между ними произошла крупная ссора. Мучимый мрачными предчувствиями, Тореро умолял свою невесту отказаться от появления на бое быков и, осторожности ради, по-прежнему прятаться в трактире «Башня», тем более что молодая девушка все равно вынуждена была бы наблюдать за этим зрелищем, лишь затерявшись в толпе.

Но Жиральда непременно хотела быть на корриде. Она отлично знала, что схватка, ожидающая ее жениха, могла стать для него последней. Она не сделала и не сказала ничего, что могло бы убедить его не подвергаться опасности, но ничто в не заставило бы ее отказаться пойти туда, где возлюбленный рисковал своей жизнью.

Скрепя сердце, Тореро смирился и вынужден был разрешить то, что все равно не мог запретить. Жиральда, одетая в свой лучший наряд, пошла вместе с ним, чтобы смешаться с простонародьем. Присутствие Тореро было ей полезно в том смысле, что помогло пробраться в первый ряд, где она и устроилась наилучшим образом в ожидании корриды, которая должна была начаться еще не скоро. Но это ее не волновало. Она занимала место, откуда могла наблюдать во всех подробностях схватку ее возлюбленного с быком; это было для нее главным, остальное ничего не значило. У нее хватит сил и терпения ждать.

Конечно, она предпочла бы сесть на скамьи, затянутые бархатом, – со своего места она хорошо их видела. Но для этого надо было быть приглашенной самим королем, а чтобы быть приглашенной, надо было принадлежать к знати. Однако бедная цыганка Жиральда казалась вполне довольной своей судьбой, она никому не завидовала и ни о чем не сожалела.

Впрочем, ей повезло. Жиральду так же хорошо знали и любили, как и самого Тореро. В толпе, с которой она смешалась, ее узнавали, ее имя шепотом передавали друг другу; мужчины с преувеличенной любезностью, свойственной испанцам, с бесконечными подмигиваниями и комплиментами сторонились, уступая ей дорогу. А если вдруг кто-нибудь начинал возмущаться, его тут же одергивали, говоря:

– Да это же Жиральда!

Так она и пробралась в первый ряд. И странное дело – в этой толпе (площадь была заполнена задолго до начала корриды), в этой толпе, где женщин было без числа, случаю было угодно, чтобы на том месте, куда она прошла, она оказалась единственной женщиной. Вокруг нее находились только мужчины – они вели себя галантно, услужливо и почтительно.

Даже два солдата из охраны, стоящие тут на посту, выразили ей свое восхищение и разрешили пройти за веревку, хоть и рисковали за это очутиться в тюрьме; здесь она могла быть одна, здесь ей хватало воздуха, и она была избавлена от чудовищной пытки – чувствовать, что тебя сдавливают со всех сторон так, что нечем дышать.

Кто-то – она и сама не знала кто – принес табурет, его передавали из рук в руки, пока он не дошел до нее, и вот теперь она сидела по ту сторону ограждения, не там, где простой люд, а по бокам ее вытянулись в струнку два солдата.

Она казалась олицетворением молодости и красоты, она нежилась в лучах полуденного солнца, и ее можно было принять за истинную королеву этого праздника, окруженную пышной свитой и охраняемую двумя стражами.

Быть может, если бы она взглянула повнимательнее на галантных кавалеров, буквально вытолкнувших ее, если так можно выразиться, на это почетное место, она бы испытала некоторые опасения, ибо вид у них был, прямо скажем, бандитский. Быть может, ее встревожила бы та тщательность, с которой все они, невзирая на яркий солнечный полдень, кутались в свои широкие выцветшие от долгой носки плащи. А если бы к тому же Жиральда могла видеть, что полы этих плащей топорщатся от непомерно длинных шпаг, а пояса кавалеров увешаны кинжалами всех размеров, ее удивление и тревога, несомненно, сменились бы ужасом.

В свою очередь, этот ужас перешел бы в страшную панику, если бы она смогла заметить условные знаки, которыми эти люди обменивались между собой, а заодно и с двумя любезными неподвижно застывшими солдатами, и если бы она увидела, что все они не сводят с нее жадных глаз, словно она – их добыча, на которую они вот-вот набросятся.

Однако Жиральда, не помня себя от радости, что ей досталось такое замечательное место, не видела ровным счетом ничего. Что же касается Тореро, – уж он-то непременно заметил бы все это и поторопился бы увести девушку! – то он, к несчастью, был поглощен другими заботами.

…Пардальян вышел с постоялого двора часа в два. Бой быков должен был начаться в три, и шевалье имел в запасе час, чтобы преодолеть расстояние, которое он легко мог бы пройти за пятнадцать минут.

Следом за Пардальяном шел монах; он, казалось, ничуть не интересовался дворянином, шагавшим впереди него, так как был слишком занят тем, что перебирал огромные четки. Правда, время от времени, в основном там, где скрещивались две улицы, монах подавал незаметный знак то какому-то нищему, то солдату, то священнику, и нищий, солдат или священник, моментально поняв, что от них требуется, тотчас же бросались со всех ног в ведомом только им направлении и растворялись в толпе.

Пардальян шагал, не торопясь, высоко подняв голову. Он никуда не спешил, черт подери! Разве его не пригласил лично Филипп II, Филипп собственной персоной? Хотел бы он посмотреть, что бы вышло, если бы вдруг не нашлось приличного места для посланника его величества короля Франции!