Колония - Одри Маги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты бы так обрадовалась.
Он подлил виски в чашку Бан И Нил, но медленно, чтобы текло тонкой струйкой.
А вместо этого я здесь, далеко от тебя, мама, на этой скале на краю света, изучаю не твой язык. Не такого ты для меня хотела, мама. После стольких-то лет. Стольких битв. Как же я далеко от тебя, от тех дней, когда, с тобой за руку, я шел по улицам городка, почти что города, скорее моего дома, чем твоего, хотя вела меня ты, твердо уверенная, что в узких проулках вдали от главной улицы найдется учитель, который научит меня языку твоего детства, твоего народа, который, как ты говорила, был и моим народом, хотя я никого из них тогда не знал, не встречал, видел только на фотографиях, видел у тебя на лице их улыбку, видел вас вместе, как вы, счастливые, сидите на стульях под деревьями у моря. Avant la guerre, говорила ты. Ты гладила их лица, а потом убирала их обратно к себе в сумочку. Мы ходили туда день за днем, отказывали учителям, которые тебе казались слишком небрежными, слишком сосредоточенными на разговорной речи, поговорить мы можем и дома, заявляла ты, и не успокоилась, пока не нашла то, что искала, в самом узком проулке, вверх по ступеням в чумазый домишко, мимо окон, выходящих во двор, который когда-то был садом: растения выполоты и заменены прагматичным слоем бетона, — а мы карабкались все выше и выше, в комнатушку с двадцатью партами, перепачканными и обшарпанными, но стоящими в четыре ряда — опрятная деградация. Во главе класса сидел мужчина в поношенном костюме, за солидным, но тоже видавшим виды письменным столом. Он встал не раньше, чем мы к нему приблизились. Предложил нам сесть, мы сели за отдельные парты и завели разговор о моем обучении, о том, что именно он и годится мне в учителя, потому что арабский я буду усваивать в строгости и требовательности. Но и с радостью, мадам Массон. С радостью. И это акт большого мужества, мадам, потому что родители, а особенно матери, по большей части слабы и трусливы: они позволяют своим детям скользить по поверхности этого великого языка, соглашаются на обучение разговорной речи, без углубления и понимания, и эти дети, эти молодые люди остаются недоучками, не до конца приобщаются к своим корням, не до конца погружаются в свою историю, а такое недоприобщение и недопогружение, сказал он, порой опаснее невежества. Недоучки считают, что всё знают, мадам Массон. При этом не знают они почти ничего, а понимают и того меньше. Вы же не хотите, чтобы сын ваш стал недоучкой, мадам Массон. И ты, мама, истово закивала.
Виски потек по краю чашки Бан И Нил.
Учитель пожал мне руку, добро пожаловать на занятия дважды в неделю, приступим в понедельник, каждый раз по два часа. В понедельник я отправился туда, сидел в классе вместе с еще девятью учениками, все мальчики, у всех кожа смуглее моей, скорее как у мамы, учитель вышагивал между партами, требовал ответов, иногда голосом, иногда тычком ладони по затылку, таким крепким, что на глаза наворачивались слезы, а порой и скатывались по щекам, а ты, мама, сидела снаружи, в коридоре, на стуле, нас разделял лист прозрачного пластика, я внутри учил арабский, который мне никогда не понадобится, ты снаружи читала роман по-французски и пила чай из термоса — к тому времени, как я вышел из класса, с красными щеками и глазами, термос опустел. Ты, мама, вздернула подбородок, приказывая мне не ребячиться, не раскисать, стать мужчиной, и пока мы шли домой в зимней мгле, между нами висело молчание.
Франсис выхватил у него бутылку.
Чего это ты тут раздурился, Джей-Пи.
Он наполнил чашки.
Slainte, сказал он.
Все выпили.
Вы бы сперва дома порядок навели, сказал Ллойд.
Массон громко вздохнул.
Англичанин против моей попытки спасти ирландский язык.
А смысл? — сказал Ллойд. Что вы пытаетесь доказать? Он почти мертв.
Пытаюсь убедить жителей Ирландии и Европы в том, что этот язык представляет ценность и его следует охранять.
Зачем охранять язык, на котором почти никто не хочет говорить?
А вот здесь, мистер Ллойд, я хотел бы процитировать поэта-елизаветинца Эдмунда Спенсера. Он писал: «А к речи ирландской нужно ирландское сердце».
Ллойд зевнул.
Сентиментальный вздор.
Не просто сентиментальный, Ллойд.
Правда? — сказал Ллойд. Джеймс и Михал говорят по-английски, так они что, не ирландцы? Михал повернулся к женщинам.
А чай есть, Марейд?
Она встала, двинулась к плите.
Аты что думаешь, Михал? — спросил Массон. Ты, когда говоришь по-английски, меньше ирландец?
Не люблю я про политику, Массон. И ты это знаешь.
Речь о языке, Михал.
А все едино.
Марейд сняла с дверной ручки кардиган.
Na bac leis an fae, сказала она.
И вышла из кухни на улицу.
Что она сказала? — спросил Ллойд.
Сказала, что не будет нам чаю, сказал Михал. Бан И Нил сняла с крючка платок.
Та me ag gabhail amach ag siul.
И тоже вышла.
Что она сказала? — спросил Ллойд.
Пошла погулять, сказал Михал.
Он встал.
Я тоже пойду.
Mise chomh maith, сказал Франсис.
Оба мужчины вышли вслед за женщинами, все шагали машисто, молча, пока не добрались до задов деревни, до огородов.
Меня гонят из собственного дома, сказала Бан И Нил.
Вытурили, сказал Франсис.
Из моей собственной кухни.
Колонизаторы захватили твою кухню, сказал Франсис.
Бан И Нил застегнула кардиган, повязала голову платком.
Ну, Джей-Пи-то не колонизатор, сказала она. Французы ничем не лучше, мам, сказала Марейд.
Нас они не колонизировали, возразила Бан И Нил.
Они пошли в сторону утесов, в противоположном направлении от кур, которые клевали зерна с земли, собираясь забраться на насест: неспешная прогулка в подступающих сумерках.
Надеюсь, они не выпьют весь виски, сказала Марейд.
Я тебе еще бутылку привезу, сказал Михал. Даже получше.
Знаю я его обещания, сказала Бан И Нил.
Это как понимать?
Вечно ты всякое обещаешь, а то нет, Михал?
Ты к чему гнешь, Айна?
Ты вон сказал, чтобы я за них не переживала.
Все уладится. Все будет путем. И у всех все будет путем. А ты вон погляди на меня, Михал. Выгнали из собственного дома.
Да все уладится, сказал он.
Она фыркнула.
Опять ты за свое, Михал.
