Везунчик - Виктор Бычков

– Ну, вот, и слава Богу! – широко улыбаясь, он подошел к Антону, заглядывая ему в глаза. – А я, грешным делом, испугался за вас, за ваше здоровье. Уж слишком побледнели вы, Антон Степанович! Не надо так близко принимать к сердцу! Ну их, этих баб, от них все беды на земле.

– Что-то помутилось в глазах, – Щербич беспомощно смотрел на помощника, трогал себя руками, как будто проверяя – все ли на месте. – Что делать будем? Неужели спустим с рук?

– Это вы о чем? – Худолей наклонился, взял его под локоть. – Пойдемте домой. Вам отдохнуть надо, какая теперь служба, – стал он уговаривать старосту.

– Ты куда это клонишь? – вырвав руку, Антон стал застегивать полушубок. Мороз давал о себе знать, пробираясь вовнутрь, под одежду, вытесняя оттуда последнее тепло. – Где эта девка? Я ее так не оставлю!

– Да бросьте вы, Антон Степанович! Будут потом говорить, что староста Щербич воюет с бабами. Вот чести-то будет!

– Да она же враг, и врагам моим помогала, хлеб им пекла! Как же я это могу простить? Да ни когда!

– И о людях подумать надо, – стоял на своем Васька. – Нам, ведь, жить в этой деревне, зачем же лишних врагов наживать?

– Но хлеб-то пекла партизанам? – Антон ни как не хотел сдавать своих позиций, хотя здравый смысл предложений Худолея уже немного поколебал его уверенность в своей правоте.

– А вы согласитесь, что она на самом деле пекла его для себя, и вам легче станет! Зачем же забивать себе голову догадками?

– Кто его знает? – в голосе Антона уже слышались сомнения. – Может, и правда забыть?

– А у меня есть идея, – Худолей повеселел, опять подхватил начальника под локоть, и стал увлекать его в сторону дома. – Посмотрите на Феклу с другой стороны, Антон Степанович! Девка – кровь с молоком! Да я бы, на вашем месте, сам позволял бы ей учинять допросы над собой, только чтобы после щупать ее каждую ночь! Не баба, а мечта любого мужика!

– Заткнись! – Щербич выдернул руку, и зашагал по улице один.

Обиженный, Васька еще какое-то время наблюдал вслед начальнику, потом сплюнул под ноги, в отчаянии махнул рукой, и направился к себе домой.

Для Антона эта тема была запретной. Даже себе самому он не хотел признаваться в этом, было стыдно до слез вспоминать, как опростоволосился тогда у родника, что бьет ключом на той стороне Деснянки.

Было это за год до войны, летом, в июле. В тот день все колхозники были на лугу: шла сенокосная пора, каждый день, как и каждый человек на сенокосе ценен. Антон метал сено в стога, ребятишки подтаскивали копны, а женщины и девушки управлялись с граблями. Все было как всегда, если не считать, что принимала сено на верху молодая, разбитная и задорная Маша, Мария. Она помогала там деду Никите, первому мастеру в колхозе по установке стогов да скирд.

В свои двадцать пять лет Маша успела побывать замужем за местным гармонистом и рыбаком Колей Масловым, и стать вдовой: месяца через три после свадьбы утонул молодой муж на омутах, что не далеко от Пристани. Как это произошло, ни кто не знает, только нашли люди прибитую водой к берегу лодку, да шапка его зацепилась за камень-валун. Вот и все, что осталось Марии от любимого.

Да не долго носила траур вдова: очень скоро стали замечать местные молодицы, как тайком, крадучись бегают их мужья к дому Масловых, что стоит на берегу Деснянки. И окна били, и волосы клочьями вырывали, а ей все равно неймется – не зарастает тропа!

– Не моя вина, что вы своих мужей удержать при себе не можете. А я их люблю, и они меня тоже! – это и все, что могла она ответить женщинам.

Вот и в тот день звонкий смех Марии разносился по лугу. На этот раз ее объектом был напарник дед Никита.

– Дед, ты же вдовец, и я не мужняя, – в очередной раз начала приставать она к старику. – Может, давай поженимся? Будет не семья, а сплошная загадка.

– Это с чего так? – поддержал ее дед. – В чем же загадка меж мужем и женой?

– Не уж то не знаешь, старый? – предвкушая потеху, Маша огляделась вокруг – есть ли свидетели их разговора. На них-то она и рассчитывает. – Загадка в том, что я тебя ни когда не увижу молодым, а ты меня не увидишь старой! – зашлась она от хохота.

– И все? – обиженный дед уходил к своему краю стога. – Я думал, что путное скажет, а она пустое несет.

– Дед, а дед, – не отставала от него помощница. – А ты кроме стогов еще что-нибудь ставить умеешь?

– Конечно! И копны могу, и скирды, и стога. И возок положу, любо-дорого глянуть! Хоть в Москву вези на выставку, ни травинки не стряхнется за всю дорогу, – серьезно отвечал дед.

– Я не про это спрашиваю, – давилась от хохота молодица. – Ты бабам что-нибудь ставить еще можешь?

– Михалыч! – кричал со стога бригадиру старик. – Убери, за ради Бога, эту смолу от меня, убери! А не то она меня введет в грех!

Все вокруг заходились от смеха, даже дед икал на стогу. Только Антон от таких шуток краснел, ему становилось не по себе, хотелось убежать куда-нибудь от стыда. И в то же время ему нравилось смотреть на Марию, на ее чистое, красивое лицо, на пышную грудь, крепкие ноги, бедра, что так хорошо, заманчиво и выгодно выделялись из-под юбки. Она тоже заметила, с каким интересом наблюдает за ней этот молодой, красивый и сильный парень Антон Щербич. Нет-нет, да подморгнет ему тайком с высоты, или обронит нечаянно словцо в его адрес, а у него вмиг кровь прильнет к голове, застучит молотком в виски, жаром обдаст все тело, и перехватит дыхание. Вроде, как убежать надо, стыдно, а ноги как прикованные к земле, не сдвинуть, и что-то внутри удерживает его около этой, вдруг ставшей желанной, Маши-Марии!

– Лови! – расставив руки, Маша готовилась спуститься со стога.

– Прыгай, поймаю! – в тон ей ответил Антон, и тоже раскрыл руки, готовый принять на земле такую ценную ношу.

Мария в ту же секунду бесстрашно шагнула вперед, и ее тело заскользило вдоль стога прямо в объятия парня. Он успел ее поймать, но на ногах не удержался, и они упали, обнявшись, прямо в копну сена. Дурманящий запах молодого девичьего тела, ее жаркое дыхание, пухлые сочные губы, что впились в него крепким, жарким поцелуем, руки, обнявшие его за шею, тот час лишили Антона памяти, ума, способности соображать. Опять кровь хлынула в голову, до звона застучало в висках, легкой дрожью отозвалось во всем теле.

– Вечером, у родника. Я буду ждать, – как сквозь сон, сквозь вату донеслись до Антона девичьи слова.

И время для него остановилось: вроде метал сено, с кем-то говорил, отвечал на чьи-то вопросы, а мысли уже были там, у родника. Еле дождался конца рабочего дня. Искупался в реке не со всеми, а чуть в стороне, и сразу же, тайком, прошмыгнул в кусты, и вышел к источнику.

Дневная жара спала, тяжелая физическая работа, а теперь тень от кустов и родниковая прохлада сморили Антона, и он не заметил, как уснул.

Проснулся от легкого прикосновения: Мария сидела у изголовья, водила своей рукой по его груди, гладила голову, расчесывала его волосы. Подняв руки, он обхватил ее за плечи, привлек к себе, и они замерли в долгом, жарком поцелуе. Еще некоторое время они ласкались, пока Маша не легла с ним рядом, и не увлекла на себя парня. В это мгновение Антон с ужасом для себя понял, что он ни чего не может как мужчина. Секунду-другую еще прислушивался к себе, пока не осознал это, потом подскочил вдруг, и стал ощупывать себя.

– Куда же ты? – девушка в недоумении смотрела на него, пока и до нее не дошел трагизм и комедия ее положения. – И это все? Куда же ты, ухажер сопливый? – только успела произнести она, как Антон рванул сквозь кусты прочь. А вдогонку ему еще долго слышался ее звонкий, заразительный смех, что больно резал его слух.

Даже сейчас, по прошествии времени, он не может спокойно вспоминать это. Ему всегда казалось, что такого позора нельзя перенести, с такими ощущениями нельзя жить. Еще несколько раз в то лето Антону на глаза попадала Маша, и всегда на ее лице блуждала загадочная, оскорбительная для него, улыбка. То ее выражение: «И это все? Куда же ты, ухажер сопливый?» преследовали его еще не один год. Оно даже снилось ему, и он просыпался в холодном поту, униженный, оскорбленный. «А что, если она расскажет кому-нибудь о моем позоре?» – такой вопрос не покидал его, не давал покоя. И он возненавидел Марию, стал ее бояться, а заодно, и всех женщин, которых он мог в своем воображении причислить в потенциальные партнерши. Жизнь становилась кошмаром, пока есть на земле Мария. К этому выводу Антон пришел не сразу, а после того, как убрал с дороги тетку Соню Дроздову.

Глубокой осенью запылал вдруг дом Масловой Маши. Когда сбежались соседи, и кинулись тушить пожар, обнаружили закрытую снаружи входную дверь, и хозяйку, задохнувшуюся дымом на пороге собственного дома: она не смогла ее открыть, и упала тут же замертво.

Все разговоры в селе по этому поводу сводились только к распутному образу жизни покойной, и мести кого-то из замужних молодиц. Ни кто не мог и подумать на Антона. А он и сам присутствовал на пожаре, бегал к реке за водой, плескал ее на горящий дом, заливая свой страх, свой позор, свою слабость. Вот тогда и успокоился.