Схватка - Даниил Сергеевич Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отвлекая того от тяжелых, мрачных мыслей.
…То, что татары пришли на Русь в огромной силе и что именно царь Батый навяжет свою волю князьям, а не наоборот, стало понятно, как только собранная со всей киевской земли дружина Михаила Всеволодовича встретилась с тьмой агарян.
А дальше — только хуже. Изрубленные тела несчастных северян, застигнутых погаными в поле, повеление Батыя отдать гридей в свою рать, беспрекословно выполненное князьями… А теперь конные дружины трех княжеств — Киевского, Галицкого и Волынского — следуют передовым полком впереди татарской тьмы, находясь на острие удара поганых. Удара, направленного на Рязань, на своих, на русичей!
Да, усобиц на Руси было много, двести лет усобиц, начавшихся еще между сыновьями Святослава сразу после объединения державы… Но воев Посульской и Поросской оборонительных линий, заложенных еще князьями Владимиром и Ярославом для защиты Киева от степняков, эти самые усобицы касались редко. Чаще же предки Люта становились грудью на пути печенегов, торков и берендеев, половцев, живым щитом закрывая броды через реки и удобные проходы в цепочке валов или засек… Потомки ляхов-переселенцев, они давно уже стали русичами — быть может, даже большими русичами, чем жившие здесь поляне и уличи. Ляхи роднились с ними, роднились и с позже поселенными в Поросье черными клобуками, сохранив о своем происхождение лишь давнюю память…
Вражду же князей ратники южного русского порубежья всегда воспринимали как великое зло. Ибо чем дольше и страшнее были усобицы их, тем слабее становилась держава, расколовшаяся на множество осколков. И тем слабее становились крепости порубежья — все чаще прорывались сквозь Поросскую и Посульскую линии поганые степняки…
А теперь вот порубежников и вовсе отправили с агарянами на сородичей, войной на братьев! Да еще и передовым полком — хорошо хоть, что не в сторожи отправили: татары вперед гонят половцев. А те уже пару раз успели схватиться с рязанскими ратниками, у наспех нарубленных засек…
К тайной радости Люта рязанцев иль успели упредить, иль сами они оказались столь ловки и легки на подъем, что имея в запасе едва ли день, сумели уйти от тьмы поганых. Причем не просто уйти, но умело увести татар в Курские земли, слабо заселенные северянами! Рубя засеки везде, где это возможно, замедляя преследователей… В последние же два раза половцев у засек ждала еще и стрелковая засада!
Настигнуть рязанцев татарам никак не удается — еще чуть-чуть, и уйдут русичи тайными тропами Вороножских лесов, а уж там ворога встретит вся княжеская рать!
И вот этого Лют боялся больше всего. Потому как тогда придется рубиться со своими в первых рядах тьмы агарян, прорубая поганым путь в сердце княжества, к укрывшимся в городах беженцам. К женам и детям воев, коим предстоит пасть от его же меча…
Страшно было об этом думать. Страшно, мерзко, противно.
Блуждали в голове сотника и иные мысли. Например, о том, что рать татарская — словно лоскутное полотно. В нем и темные ликом монголы, и половцы, и только недавно покоренные ясы, касоги, грузины… Если отрубить змеиную монгольскую голову — разве не распадется тогда лоскутное воинство на части?! Но эти опасные мысли не имели продолжения: даже в киевской рати не было единства промеж русичей. Вроде как вои порубежья отдельно, отдельно и киевские, и галицкие ратники. А у волынян и вовсе свой воевода… С кем договориться, с кем объединится, чтобы нанести смертельный для татар удар?! Нет, не в его, Люта, то силах — увы.
Будь он хоть большим воеводой или хотя бы тысяцким…
А что тогда в его силах? Беречь своих воев, заботиться о сохранении и выживании сотни. И потому сегодня сотенный голова, чьи мрачные мысли отозвались в сердце особенной тоской и дурным предчувствием, решил оставить на ночь сторожу у костров. Да упредить воев, чтобы не убирали перед сном не только збрую, но также и имеющиеся брони, и спать ложились в стеганках…
Будто в степной дозоре встали его порубежники, когда враг может в любой момент и с любой стороны ударить.
…— Всполох!!!
Лют открыл глаза от резкого, заполошного крика дружинника Мала, оставленного на ночь у костра, перешедшего вдруг в странный клекот… И двух мягких толчков подле себя, да сильного жжения в левой руке. Открыв глаза, он успел разглядеть в свете огня торчащее из попоны, накинутой поверх веток, древко стрелы… И тут же, еще не успев осознать происходящего, бывалый сотник схватился за лежащий слева от него щит! А прикрывшись им, взялся за лежащий справа топор… Вовремя! Знакомо, до боли знакомо загудели падающие вниз стрелы — и, успев поднять над головой щит, порубежник тут же почуял, как дважды ударили в него степняцкие срезни.
— Стена щитов! Стена щитов!!!
Во всю мощь своей глотки заорал Лют, призывая своих воев сцепить щиты над головами, пережидая вражеский обстрел. Но далеко не все ратники, спящие подле его костра, успели это сделать… Пал с пробитым горлом Мал, ценой своей жизни успевший поднять тревогу, остались лежать на земле еще четверо воев из дюжины ближников сотника… Уцелевшие же вои, уже не мысля натянуть кольчуги да надеть шеломы, сцепили края щитов с щитом сотника, образуя построение, в древнем Риме известное как «черепаха», а у греков — «фулконом»…
— Все ко мне! Михайловская сотня — ко мне!!! Да не бегом, дурни, стену щитов стройте — и шагом, шагом ко мне!!!
Лют постарался успеть собрать подле себя хоть сколько-то ратников, уже чуя ногами дрожь земли под множеством конских копыт… Но едва ли половина его сотни встала рядом с головой, прежде, чем пламя затухающих костров вырвало из мрака свирепо гикающих половцев, скачущих к ратникам! Бессильной яростью полыхнуло сердце порубежника, когда на глазах его перехлестнул степняк саблей спину убегающего
