От магов древности до иллюзионистов наших дней - Вадимов-Маркелов Александр Алексеевич "АЛЛИ-ВАД"

По-иному строился номер английского вентролога Фредерика Маккабея. Он обещал зрителям объяснить, что такое чревовещание. Хлопал в ладоши и спрашивал, глядя вверх: «Джон, ты там?» Никто не отвечал. Он снова кричал: «Джон, где ты?»

И вдруг слышался голос из зала: «Никого там нет наверху». Маккабей, видимо, сам удивленный, просил не мешать ему. «Я думаю, над нами просто смеются», — раздавался пронзительный женский голос, по-видимому, из середины зала. Совсем озадаченный Маккабей просил и эту леди успокоиться; тогда голоса начали раздаваться из разных концов вала. Они даже спорили друг с другом. Артист едва успевал вставлять одно-два слова своим естественным голосом.

«Если меня перебивает столько народу, — говорил после этого Маккабей, — я так и не смогу объяснить, что такое чревовещание». И когда он уходил, раздавался насмешливый голос: «Не верьте ему, он вообще не умеет чревовещать!»

Его вызывали без конца. И когда он выходил, как бы стесняясь, кланяться, каждый раз сквозь шум аплодисментов слышались его же сердитые голоса, в то время как рот исполнителя казался совершенно неподвижным.

Маккабей, выступавший в шестидесятых годах прошлого века, артистично создавал образ простого человека, скромного и застенчивого перед знатной публикой — так он к ней обращался.

Беллахини

Простого человека играл и Беллахини (Самуэль Берлах, 1827–1885), сын владельца сельской гостиницы в Лиготе, близ Познани. Он вначале выступал на ярмарках и базарах. Его образ деревенского увальня, говорящего на местном диалекте, с меткими народными словечками, сопровождаемыми грубоватыми жестами, нравился демократической публике. С 1845 года, когда калишский купец ссудил ему деньги на приобретение аппаратуры, Берлах начал выступать под псевдонимом «Беллахини» перед городской буржуазной публикой в том же образе, который полюбился ярмарочному зрителю, и даже получил звание прусского придворного артиста.

Вскоре Беллахини стал рассказывать с эстрады, при каких обстоятельствах это звание было ему дано. На одном из частных представлений Вильгельм I будто бы спросил Беллахини:

— Правду ли говорят, что вы совершаете такие чудеса с помощью магической силы?

— Я-то сам человек скромный, — ответил Беллахини со своей хитрой улыбочкой. — Это духи, которыми мне приходится управлять, имеют власть над многими предметами… Вот хотя бы над бумагой, пером и чернилами вашего величества.

— Как так?

— Если ваше величество позволит, я докажу, что вы не сможете написать ни слова без моего на то согласия.

Рассмеявшись, король взял перо и попытался написать что-то. Но у него ничего не вышло.

— Если ваше величество соизволит написать: «Беллахини будет именоваться теперь королевским иллюзионистом», — дело сразу пойдет.

Король согласился, и эта фраза тотчас оказалась написанной[20].

История эта целиком выдумана Беллахини для саморекламы.

В 1860 году прусский двор запретил иллюзионисту рассказывать ее.

По единодушному мнению современных ему специалистов, Беллахини всю жизнь оставался попросту малограмотным[21]. Манипулятором он был слабым, под стать среднему любителю. Ни одного нового трюка не изобрел. Правда, тесть иллюзиониста, часовщик, сделал по его указанию несколько отличных аппаратов. Все его фокусы, уже порядком затрепанные предшественниками, входили в репертуар других иллюзионистов того времени. Его жалкие остроты мало отличались от шуток базарных комедиантов.

Вопреки всему этому Беллахини вошел в историю иллюзионного искусства как один из самых прославленных артистов наряду с такими подлинными виртуозами и талантливыми изобретателями, как Пинетти, Робер-Уден и Боско. Пятьдесят семь иллюзионистов, среди них и очень хорошие мастера, называли себя его именем. В этом отношении он превзошел даже Боско. Имя его стало нарицательным в Германии. В чем же был секрет такого фантастического успеха Беллахини?

Его коллеги, не без зависти относившиеся к славе своего конкурента, объясняли все умением Беллахини хорошо организовать рекламу. Между тем в прошлом веке почти все иллюзионисты называли себя в афишах великими, непревзойденными, загадочными, единственными в мире. Однако подобная рекламная шумиха не принесла никому такой всемирной славы, как Беллахини.

Причина такой популярности объясняется только новизной и особым характером художественного образа, созданного Беллахини. Актер божьей милостью, он был на эстраде почти тем же, чем и в жизни, — крестьянином, под внешностью простака скрывавшим сметку и хитрость. Он до смешного плохо владел всеми языками, на которых выступал, и изъяснялся такими «живописными» словечками, от которых зрителей-аристократов порой бросало в жар. Но Беллахини создавал этот образ в расчете на другого, ярмарочного зрителя, которому именно такой персонаж был близок и понятен, а его редкостное актерское обаяние превращало все недостатки в достоинства.

Популярность Беллахини была так велика, что он получил доступ и во дворцы, несмотря на то, что ему явно не хватало природного такта. Например, однажды, выступая перед королевской семьей, он спросил: «Может быть, у кого-нибудь из их величеств случайно найдется чистый платок?..» Подобные выходки так гармонировали со всем обликом артиста, что воспринимались как непосредственная шутка.

Баттемар и Беллахини изображали простых людей без издевки, даже с симпатией, но их сатира никогда не поднималась до уровня общественного протеста. Прямым протестом против политической реакции, хотя и в замаскированной форме, были выступления венгерского иллюзиониста Йожефа Ванека (1818–1899), преподавателя физики в Будапеште. Ванек принимал непосредственное участие в буржуазной революции 1848–1849 годов. После того как венгерская революция была подавлена австрийской армией при помощи войск Николая I, Ванек бежал в Турцию. В эмиграции он изучил технику иллюзионного искусства и стал с успехом гастролировать в странах Востока и Европы, используя свои выступления для того, чтобы настойчиво напоминать о зверствах реакционеров в Венгрии.

«Шлягером» Ванека был старинный трюк «обезглавливание». Артист преподносил его по-новому, с ужасающим натурализмом. Если средневековые иллюзионисты довольствовались тем, что показывали «отрубленную» голову у ног «обезглавленного», Ванек высоко поднимал за волосы муляж головы, из шеи которого обильно лилась «кровь»; ставил этот муляж на блюдо и спускался с ним в зрительный зал, предлагая зрителям убедиться в том, что это настоящая человеческая голова. Естественно, никто не испытывал желания дотронуться до мертвой головы, забрызганной кровью. Те, к кому подходил иллюзионист, с ужасом отворачивались. Каждый раз некоторые женщины падали в обморок. Многие зрители были рады, когда голову уносили на сцену.

Номер Йожефа Ванека вызывал политические ассоциации у зрителей, читавших в газетах о казнях участников венгерского революционного движения. Но, разумеется, на ход политических событий его выступления не могли повлиять. Карьера иллюзиониста оказалась лишь эпизодом в жизни Ванека. Впоследствии он вернулся в Будапешт и, отмежевавшись от революционной деятельности, умер владельцем большого кафе.

Как мы видим, боевым, бунтарским тенденциям в творчестве некоторых романтиков не соответствовали сколько-нибудь значительные явления в иллюзионном искусстве. Некоторые иллюзионисты вообще предпочитали уклоняться в своих выступлениях от всего, что могло напоминать об окружающей действительности. И, отнюдь, не случайно обращение иллюзионистов к экзотическим, восточным мотивам.

Интерес к Востоку возник в Европе не только в связи с колониальными захватами, но и благодаря произведениям писателей и композиторов-романтиков. Романтики воспевали жизнь народов Востока или североамериканских индейцев для того, чтобы противопоставить чистоту и благородство их патриархальных нравов корыстному эгоизму и жестокости капиталистического мира. В этом заключался пафос их произведений. Иллюзионисты же, в свою очередь заинтересовавшись «восточной темой», подхватили лишь внешнюю, декоративную сторону экзотики.