Война и Мир - СкальдЪ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потерявший глаз Седов выжил, но встал вопрос, сможет ли он командовать полком после восстановления. Я настоял, что сможет, мало ли в истории примеров одноглазых офицеров? Ганнибал Барка и тот же Кутузов, хотя последний и не стал фактически одноглазым, подтвердят, что с такими увечьями можно сражаться и побеждать.
Пока Седов поправлял здоровье, полком командовал выздоровевшей Костенко. Учитывая, что Некрасову, Шувалову и Озерскому так же следовало подлечиться, прибытие в Плевну Костенко стало для меня настоящим подарком. Сам я трудиться в полную силу поначалу не мог, так же восстанавливаясь после ранения. Первые две недели я быстро уставал, не мог много ходить, да и в седле держался отвратительно. Так что помощь оказалась к месту.
Мы с Эрнестом долго обсуждали молодых офицеров, которых можно обрадовать переводом в наш полк. Благо, от желающих отбою не было. В делах же прочих подразделений без нужды не лез, осуществляя общее руководство и решая оперативные вопросы.
Мысль о том, что Особой бригаде не помешают картечницы Гатлинга крепко засела у меня в голове. В русской армии данное оружие знали, более того, талантливый инженер Барановский усовершенствовал его, подогнав под патрон системы Бердана и обеспечив скорострельность до шестисот выстрелов в минуты. Через генерал-лейтенанта Столыпина, с которым я поделился своими соображениями и который полностью их одобрил, заказали в Военном Ведомстве семь таких орудий на лафетах. Они носили официальное название картечница Гатлинга-Барановского. Началось формирование Пулеметной команды под начальством капитана Тихонова, бывшего драгуна Ребиндера, согласившегося сменить род деятельности. Забавно, но похоже я случайно стал первым человеком, внедрившим термин «пулемет», до сего дня такое оружие называли исключительно картечницами.
Я и о динамите не забыл. Новых подразделений плодить не хотелось, это лишняя бюрократия и ненужные проволочки, да и объёмы у нас не сказать, чтобы огромные, мы же не Константинополь собираемся взрывать. Для наших локальных нужд взрывчатки нужно немного, может она вообще не пригодится, а для диверсии на вражеских коммуникациях хватит и сотни динамитных шашек. Так что командир 5-го резервного эскадрона Бессмертных гусар ротмистр Бурмистров получил задание освоить «подрывное дело» под присмотром соответствующих специалистов. Благо, и динамит имелся в Дунайской армии, и люди, которые умели с ним обращаться, нашлись.
Ребиндер лечил сломанную ключицу. Несмотря ни на что, он уже через четыре дня начал проявлять активность и пытаться быть полезным. Похоже, судьба вновь свела меня с честным, смелым и правильным человеком. Ну, а то, что он временами был груб, любил казарменный юмор и обожал говорить людям правду в глаза, за что сыскал множество врагов, для меня ничего не значило. Я подобное воспринимал не как недостатки, а скорее, как достоинства.
А еще следовало восстановить численность лошадей Особой бригады, необходимая цифра приближалась к тысяче голов. Подразделениям Ломова и Гаховича требовалось в короткие сроки найти порох, снаряды и ракеты. С последними было особенно туго, так как их пришлось везти поездом с самого Николаева и без личного вмешательства цесаревича дело могло затянуться до осени.
Кроме того, как коменданту Плевны, мне пришлось разбираться с различными гражданскими делами, поддерживать порядок и принимать делегации. Делегацию первыми прислали болгары, затем евреи. Первые дали мне почетное гражданство Плевны и официально прозвали «спасителем города». Болгары вообще часто благодарили меня за минувший подвиг, и имя мое приобрело среди них немалую популярность. Евреи же больше пытались разузнать, что им готовит будущее в общем и как обстоят дела насчет гешефтов, в частности. На всякий случай, просто ради дружбы, они попытались вручить подарок — деньги и внушительный золотой портсигар с пылающим рубиновым сердцем. Думаю, сердце символизировало внезапно вспыхнувшую любовь евреев Плевны к генералу Соколову. Посмеявшись и заверив почтенных седовласых раввинов, что ничего страшного им не грозит, я принял портсигар, а вот от денег отказался, намекнув, что они могут пожертвовать их сестрам Милосердия Крестовоздвиженской общины. Странно, но мой намек хитромудрые мудрецы и прозорливые кабалисты не уловили.
Многочисленные корреспонденты уделили сражению соответствующее внимание, публикуя статьи в различных, в том числе и иностранных, газетах. Их перепечатывали и цитировали, действиями Особой бригады восхищались, критиковали и ставили в пример, как развитие нового витка военного оборонительного искусства с сохранением инициативы и искусным маневрированием небольших конных масс. Со мной беседовали Немирович-Данченко из «Нового времени», Шаховский из «Московских ведомостей» и Георгиевич из «Русского мира». Мак-Гахан одновременно представлял британскую «Дэйли Ньюс» и американскую «Нью Йорк Геральд», а Де Вестин французскую «Фигаро». Всех их с новой силой интересовал вопрос, кто же такой Михаил Соколов, каков его боевой путь, как он так быстро успел выдвинуться, какие отношения связывают его с цесаревичем и что же это такое, непобедимая Особая бригада, которая сумела остановить самого Осман-пашу, уступая ему в численности в четыре раза. Вдобавок, Немирович-Данченко часто беседовал с болгарами и от них узнал, как они меня называют. С его легкой руки в газетах массово разошлось имя Черного генерала.
Забавно было читать о том, как «Черный генерал возглавил Особую бригаду и не позволил Осман-паше прорваться к Плевне, а гусары Смерти вновь доказали всему миру, что их невозможно победить». В статьях писали и о моем ранении, храбрости, умелом командовании и всем прочим, что полагается упоминать в подобных случаях. Не забыли отдать долг памяти и болгарскому ополчению под командованием Бояна Златкова. Естественно, говорили и о донцах Зазерского, драгунах Ребиндера, кубанских казаках, артиллеристах Ломова и ракетчиках Гаховича. Последним уделили меньше всего внимания, так как по моему приказу офицеры в разговорах старались преуменьшить значение ракет.
Я не страдал наивностью и прекрасно понимал, что совсем скоро Европа захочет сделать себе аналогичное оружие, недаром же военные представители различных держав прибыли на Балканы. Расчет был на то, что если ракеты не хвалить, а ругать, то подобная хитрость позволит отвести от них внимание хоть на несколько месяцев, а может и год. В секретном же письме к цесаревичу я не поскупился на восторженные эпитеты о том, как на самом деле проявили себя ракеты, сам Гахович и его подразделение.
Совсем неожиданно я получил более сотни писем со всей России. Писали студенты, впечатлительные барышни, предводители дворянства, представители интеллигенции и даже купцы. Общий посыл таких посланий сводился к благодарности за то, что мы сделали.
Несмотря на общественный восторг, нашлись и те, кто подкинул в бочку с медом ложку дегтя. И нашлись они среди русских генералов. Естественно, учитывая положение и род занятий, откровенно критиковать победу на Виде военные не могли чисто физически, но в интервью, которое дали Кнорринг, Вельяминов и Циммерман проскальзывали отчетливые нотки о том, что минувшее сражение фундаментального значения не имеет, война продолжается, и вообще, настоящего солдата украшает скромность, а ранняя слава — зло, которая может вскружить голову и оказать медвежью услугу. Сам я в полемику со старыми генералами не ввязывался. А в своих интервью делал акцент на том, что Особая бригада выполнила то, зачем ее формировали, проявила себя геройски, понесла большие потери, но в русской армии подобных подразделений хватает.
Кнорринга после случившегося отправили на заслуженную пенсию. Генерал оказался хитер и доказательно обвинить его в преступной халатности не получилось. У его бригады действительно не было патронов, да и разведка докладывала ему о возможном прорыве турков со стороны Гулянци, грозящем выходом во фланг. В общем, Кнорринг подстраховался и почти вышел сухим из воды, да и покровители у него имелись. Если бы не многочисленные возмущения в офицерской среде, да моя дружба с цесаревичем, еще неизвестно, как бы все в итоге обернулось. А так он покинул Дунайскую армию, а на его место назначили георгиевского кавалера, бывшего командира Волынского пехотного полка Родионова, получившего генерал-майора.
Рана моя под наблюдением доктора Кузьмина успешно зажила, оставив на память небольшой шрам, несколько ограничивающего подвижность руки. Софья Шувалова написала замечательное душевное письмо, в котором рассказала, как узнала о сражении на Виде из газет, и о том, что Особая бригада и гусары Смерти там прославились.
«Милая Софья, никаких особых подвигов мы не совершили. Газетчики, как всегда, все переврали, — написал я в ответ. — Когда война закончится, мы с вами встретимся и я приватно расскажу, как на самом деле все было».
После Кати Крицкой эта девушка
