Шансы. Том 2 - Джеки Коллинз

Зизи была одета в переливающееся люрексом платье, у которого спереди шел разрез чуть ли не до пупа.

— Чудесно, да?

Более отвратительного туалета Стивену еще не приходилось видеть. Кричащая, вульгарная дешевка.

— Я видеть его не могу.

На лице Зизи появилось выражение скуки.

— А было бы лучше, если бы оно тебе поправилось, поскольку твой кошелек полегчал на сто двадцать долларов. — Она сплюнула.

Вновь погрузившись в изучение документов, Стивен рассеянно проговорил:

— Отнеси его назад, и они вернут тебе деньги. Он оказался абсолютно не готов к вспышке ее дикой ярости. Дернувшись, как от удара током, Зизи подскочила к столу, скомкала лежавшие перед мужем бумаги, а затем своими длинными и отточенными ногтями вцепилась ему в лицо.

— Что бы я ни делала, тебе все не так! — истошным голосом завопила она. — Я по горло сыта твоими вечными придирками, ты, сукин сын! Тоже мне умник выискался!

Стивен успел перехватить эти хищные руки и с силой прижал их к се телу.

— Что это с тобой? — начал он, и в этот момент на него накатило — так, как это бывало всякий раз, как только он касался ее тела. Молния на брюках встопорщилась, казалось, еще одно мгновение — и она не выдержит давления распиравшей ее изнутри плоти. Во всяком случае, ощущение у него было именно таким.

Он принялся срывать с нее расшитую золотой нитью ткань, не обращая ни малейшего внимания на то, что под его сильными пальцами та рвется. Зизи же только распаляла его своими низкими стонами и вздохами. Джерри оказался прав. Зизи и в самом деле могла веревки из него вить, и она сама знала это.

— Вот так, миссис Беркли. Замечательно! Великолепно! Покажите ваши зубки — чуть-чуть. Отлично!

Фотограф продолжал счастливо ворковать, пока Кэрри автоматически меняла позы и выражение лица. Это было для нее привычным — сколько раз ей приходилось делать это прежде.

Смешно, не правда ли? Так легко стать знаменитостью, именем, не ударив даже пальцем о палец. Ненужным оказывался и талант. Важны только деньги, немножко вкуса и правильно выбранный муж.

Она была замужем за двумя такими, только Бернард помнился ей нежным и щедрым, а Эллиот — сноб, начисто лишенный чувства юмора. Временами она даже удивлялась тому, что он решил жениться на ней. Она же черная, а черных он на дух не переносил. Для него они представлялись людьми второго сорта. Он просто никогда не замечал цвета ее кожи — только ее вкус и манеры. Он считал себя владельцем собственной Африканской Принцессы. О Боже! Если бы Эллиот когда-нибудь узнал о ней всю правду, он, наверное, убил бы себя и ее.

Она не любила Эллиота, но безусловно получала удовольствие от своего образа жизни.

— Последняя пленка, — радостным голосом сообщил фотограф. — Может, вам стоит сменить туалет на что-нибудь от Ива Сен-Лорана? Если вы, конечно, не против.

Нет, она вовсе не против. В сопровождении парикмахера, косметолога и двух девушек-костюмерш Кэрри прошла в соседнее помещение фотостудии. Поднялась обычная суета. Кэрри переоделась.

Посмотрев на себя в зеркало, она изумилась тому, что увидела. Когда же произошло это превращение ничтожной чернокожей проститутки в изысканно-элегантное создание, смотревшее на нее из зеркала?

С приходом в ее жизнь Бернарда, естественно. Это он сделал ее такой.

— Вы выглядите божественно, милочка, — пропел парикмахер.

Кэрри не могла не признать это правдой. Однако каким трудным оказался ее путь к горным высям.

ЛАКИ. 1966

Прошло четыре недели. Вилла на юге Франции превратилась в смутное воспоминание. Реальность представляла собой особняк в Бель Эйр. Точнее сказать, тюрьму в Бель Эйр. С момента возвращения свобода Лаки подверглась жестким ограничениям. На сцене появилась домоправительница мисс Дрю. Она глаз не спускала с Лаки.

И все-таки в памяти ее иногда всплывала та, пропитанная дождем, ночь. Потрясение, испытанное при виде Джино, его мрачного, злого лица. Он цепко схватил тогда ее за плечи, так, что пальцы, казалось, вонзались в тело. Не произнеся ни слова, он затряс дочь с таким ожесточением, что у Лаки в буквальном смысле застучали зубы.

Это был какой-то кошмар. Из машины появился отец Олимпии.

— Я так и знал! Я знал, что они здесь!

Втроем они так и стояли под потоками воды, и Лаки с отчаянием думала, как бы ей предупредить Олимпию, которая, скорее всего, лежит сейчас в постели с Уоррисом — большую часть времени эти двое проводили именно там.

Все вместе они направились в дом. Джино крепко держал ее за руку, как бы боясь, что она вырвется и убежит, а Димитрий потрясение вздыхал:

— Боже мой! Во что они превратили дом сестры! Проливной дождь в этот момент перешел в ужасающую по силе грозу. Ослепительные вспышки молний, чудовищные раскаты грома.

В то самое время, когда Джино прокричал ей в ухо вопрос о том, каким образом с ними оказалась Пиппа Санчес, Димитрий потянул на себя обе створки двери спальни, и взглядам их предстала Олимпия, вернее, ее круглая попка, обращенная к потолку, а сама она, подобно прилежной прихожанке, стоя на коленях меж расставленных ног Уорриса, неистово и со знанием дела работала губами и языком, доставляя своему партнеру наслаждение, которого тому еще не приходилось испытывать.

В спальне стояла полная тишина, нарушаемая лишь чмокающими и чавкающими звуками, издаваемыми Олимпией.

Без всяких колебаний Димитрий шагнул к постели и со всего маху обрушил свою ладонь на пухлые ягодицы. К сожалению, вышло так, что именно в это мгновение Уоррис кончил, и когда Олимпия с криком «В чем дело?» повалилась от отцовского ударе на бок, сгусток спермы, описав в воздухе безукоризненную дугу, шлепнулся на руку мистера Станислопулоса.

— Боже! — вскричал Димитрий.

— Боже — вскричал Уоррис.

Известие о смерти Пиппы набросило на происходящее вуаль некоторой печали. Уоррис скорчился в кресле, закрыв лицо руками.

— О Господи! Я не могу в это поверить.

— Что она здесь делала? — требовательно спросил Джино.

— Ее здесь в не было, — пробормотал Уоррис. — Она просто моя хорошая знакомая, она всего лишь попросила машину, и все.

Ярость двух мужчин не имела пределов.

— Вы превратили дом в помойку! — ревел Димитрий. — Воя отсюда!

— И побыстрее, — вставил Джино, — все, разом! Все остальное вспоминалось как поток бессвязных раздраженных криков, истерики Олимпии, взаимных обвинений всех я вся. Уорриса заставили собрать свои вещи и вышвырнули из дома прямо под дождь, в ночь, с двумя его новенькими кожаными чемоданами от Гуччи. А потом полный молчания полет домой, полет, в течение которого с лица отца не сходило каменное выражение. Самолет в Лос-Анджелес. Самолет в Бель Эйр. И ни слова. Почему же он не пытался даже заговорить с ней? Почему они не могли ничего сказать друг другу?