Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1 - Яна Анатольевна Седова

«Русь» писала о «бесноватых монахах».

«Биржевые ведомости», изучив сочинения о. Илиодора, напечатанные в «Вече», отметили: «Читая его вопли и завывания, невольно думаешь, что кровожадным монахом давно пора заняться казенному психиатру…».

Шокированы были и церковные круги. «Церковный вестник», издаваемый при Санкт-Петербургской духовной академии, назвал деятельность о. Илиодора безнравственной. А архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), бывший ректор этой же академии, сказал своему бывшему воспитаннику: «Вы слишком резко выражаетесь; в статье, в которой вы предлагаете повесить графа Витте, вы прямо-таки смакуете смертную казнь. Так нельзя».

Защищаясь от многочисленных нареканий, о. Илиодор доказывал, что смертная казнь необходима для государства, не противоречит Евангелию и даже являет любовь к «народу Православному», защищая его от зла. Уверял, что любит и революционеров: «Когда я грожу проклятым безбожникам, губителям дорогой Родины и развратителям народа Православного народным самосудом, то я в данном случае руковожусь не жестокостью, не человеконенавистничеством, не кровожадностью, как это хочется думать владыке митрополиту, а, свидетель мне Господь Бог мой, любовью к взбесившимся людям, состраданием к потерявшим разум созданиям человеческим. Мне не нужна их кровь; я не могу смотреть на их кровь; я, да будет это известно всем моим гонителям, ненавистникам моим, ругателям, я скорблю о их гибели… Вот предо мной лежат карточки убийц Павлова, Лауница, грабителей на Фонарном переулоке [так в тексте], злодеев — участников взрыва на Аптекарском острове и много других убийц и грабителей… Все они повешены… Неужели враги мои и судья мой митрополит Антоний думают, что я услаждаюсь, смотря на них?.. Нет, нет, я, я… плачу о них и молюсь о них, ибо нет греха, превосходящего милосердие Божие».

Однако о. Илиодор считал их достойными смертной казни и в доказательство перебирал другие фотографические карточки — изуродованных жертв взрыва министерской дачи на Аптекарском острове — беременной женщины, полковника, восьмилетнего мальчика. «Ох, ох, не могу смотреть! Плачу, не могу не плакать. Душа переполняется скорбью, рука дрожит, слово прерывается…».

Сама по себе его идеология не нова. У смертной казни всегда были и будут сторонники. Беда не в том, что о. Илиодор примкнул к ним, а в очевидных садистических наклонностях, которые в нем неожиданно обнаружились. В его желании всех перевешать есть что-то патологическое. Преосвященный Сергий очень верно подметил, что о. Илиодор «смакует смертную казнь». Вот что шокировало людей, а вовсе не гимны военно-полевым судам.

Но, может быть, эта жестокость — просто свойство его личности? Как раз наоборот. В быту он был веселым общительным человеком, привлекавшим к себе людей. Умел и сострадать. В одной из статей, касаясь трагического случая, произошедшего в Ярославле, — гимназистка, совращенная своим учителем, отравилась полученным от него же ядом, — о. Илиодор разразился трогательными строками: «Бедная ты моя девочка! Невольно за тебя, соблазненную развратником, хочется молиться, хотя ты и самоубийца, хочется плакать у могилы твоей, которая так рано сокрыла тебя, чтобы люди не указывали на тебя пальцами за позор твой! Бедная, бедная, бедная ты, горькая, горькая участь твоя!». Но таким о. Илиодор был лишь тогда, когда его не кусала революционная муха.

Позже, в царицынский период, когда о знаменитом монахе писали все газеты, С. И. Смирнова посвятила ему очерк, отчасти раскрыв эту загадку характера о. Илиодора: «Что же такое случилось в его жизни, что из скромного студента он превратился в неукротимого борца, объявившего войну на все фронты: Синоду, светской власти, евреям, купцам, полиции? Какая душевная буря пронеслась над ним, ожесточила его и сделала из него царицынского Торквемаду, как называет его еврейская печать? То, что вывело его из душевного равновесия и нанесло ему неизлечимую рану, многими переносилось сравнительно легко — это была наша несчастная война и последовавший за ней внутренний разгром России. Казак Труфанов постригся и с крестом в руках пошел на защиту своих святынь: Православной Веры, Царя и Родины. Кругом лилась кровь, и вид этой истекающей кровью родины распалял его ненавистью к врагам. … Своими угрозами он хотел только предупредить, а не вызвать кровопролитие. Но вид русской крови, которая лилась по-прежнему, застилал ему глаза туманом, и он уже не владел собой».

Есть и другая любопытная сторона этого дела. С юридической точки зрения призывы о. Илиодора перевешать всех революционеров были абсурдны. Статья 84 Основных законов гласила: «Империя Российская управляется на твердых основаниях законов, изданных в установленном порядке». Это правовое государство, где нельзя просто взять и повесить неугодного властям человека. Уразуметь это о. Илиодор не мог. Он руководствовался инстинктом — инстинктом выходца с Большого хутора Мариинской станицы. И этим импонировал своим малограмотным читателям, представлявшим себе решение государственных задач на том же самом уровне.

Жестокость и примитивность всех текстов о. Илиодора в «Почаевских известиях» подчеркивалась изобилием грубой ругани («подлые твари», «вонючий пархач», «поганая и вонючая газетка», «поганая тварь», «еврейская погань», «русские дураки-пропойцы» и т. д.). Отчасти это тоже дань уровню читателя. О. Илиодор признавался, что пишет в своей «народной газете» «намеренно резко», поскольку, обращаясь к волынскому крестьянину, «революционера нужно назвать не „освободителем“, а непременно разбойником, гадом и подлецом. Это будет для него понятно». Однако этот стиль был присущ о. Илиодору в любой аудитории. Молодой проповедник был слишком прямодушен, чтобы соблюдать светские приличия.

Интеллигентного человека брала оторопь от поведения о. Илиодора. Характерно, что газета «Русь» приняла его, прошедшего полный курс духовной школы, за «темного, некультурного» монаха. А знаменитый публицист М. О. Меньшиков писал об «отвратительном монахе Илиодоре, фанатике, крайне дурного тона».

В глубине души он и сам сознавал, что перегибает палку: «я … острее других чувствую боль народную, яснее других, смею думать, вижу неправду, ложь, предательство русских дураков и подлецов, по своей природной пылкости духа пламеннее люблю свою Родину, свой многострадальный забитый народ, свою Веру, родную идею Царского Самодержавия! Все это не дозволяет мне спокойно относиться к тому, что происходит вокруг меня и… чрез это я часто погрешаю. Но спешу оговориться: погрешаю не в существе дела, то есть не в том, к чему я стремлюсь, а в том, как я стремлюсь, в какие формы выражения я облекаю Правду Христову, правду Народную Свято-Русскую. В этом, признаюсь, я грешен и поэтому взываю постоянно к Божьей Матери: „Исцели души моея болезнь!“. Но эта болезнь не уничтожает дела, не слишком опечаливает меня, эта болезнь — не гангрена: не съест она организма».

Испытания

После первых же номеров «Почаевских известий» местное еврейское население стало принимать меры самозащиты, опасаясь погрома: жаловались преосвященному, губернатору, в Синод и куда-то еще в Петербург, для чего был командирован «один богатый