Три плута - Александр Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Согласен, лучше принять меры.
— Вот то-то же и есть. А что я придумал? Не пустить ли мне в ход самоубийство?
— Ты с ума сошел?
— Что ты, что ты! Разве я серьезно. Я говорю: не пустить ли в ход самоубийство фиктивное? Сложить на берегу Невы или Невки попозднее вечером одежду и оставить в боковом кармане сюртука бумажник с кое-какими деньжатами да письмо, что жизнь, мол, надоела, а самому задать лататы в места беспаспортной системы.
— То есть за границу? Да? Валяй. Только как же твоя жена и дочь?
— Их придется предупредить. Поживут здесь, пока все дело не успокоится, а потом подобру-поздорову туда ко мне переберутся. Все же это лучше, чем ежеминутно опасаться ареста. Перебираться придется уже на Восток, а не на Запад.
Мустафетов высказал одобрение этому плану и пожелал своему товарищу счастливо перебраться через границу без паспорта.
На другой день он навел через посыльного справки о Смирнине. Оказалось, что ни дома, ни у Маргариты Прелье он не ночевал в эту ночь: стало быть, тоже скрылся. Вскоре, по дошедшим до него слухам, это предположение подтвердилось.
Затем все стихло, и Мустафетов зажил на своей новой квартире совершенно счастливо. Выезжал он большею частью вместе с Ольгой Николаевной и с нею же появился в первый день скачек в одной из лож.
День выдался чудный, яркий. Дамы щеголяли нарядами. Вдруг к полицейскому офицеру подошла молодая женщина и, указывая ему на ложу Мустафетова, что-то горячо начала рассказывать. Он задал несколько вопросов, на которые она отвечала с видимой горячностью. Потом она вынула из кармана бумажник небольшого формата, вроде тех, которые служат для визитных карточек, достала оттуда какой-то документ с печатным заголовком и показала его полицейскому офицеру. Тот взглянул на бумагу, пробежал глазами написанное и, возвращая ее молодой женщине, сказал:
— Сейчас. Подождите меня здесь!
Он куда-то ушел, по пути встретив господина в статском, и долго о чем-то с ним совещался. Затем они уже вместе подошли к молодой женщине, и статский спросил ее:
— Ваше имя?
— Маргарита Прелье.
— Так вы утверждаете, что это один из участников кражи в банке «Валюта»?
— Я могу это доказать. В день дележа он обедал с двумя другими в кабинете. Он так же, как и оба другие, увез с собою в тиковом мешке более полутораста тысяч рублей. Его признают все слуги ресторана на Мойке, которым, наверное, этот день остался памятен. Впрочем, я действую по указанию судебного следователя.
— Я знаю, — ответил статский господин. — Будьте спокойны: он теперь от нас не уйдет.
На другой день все газеты оповещали об аресте на скачках одного из участников знаменитой банковской кражи в то время, как он садился в коляску, чтобы ехать домой вместе с молодой красавицей.
Но никто еще не знал, что Маргарита Прелье, получив телеграмму из Женевы от Смирнина, поспешила показать ее судебному следователю. Тот предложил ей отправить беглецу следующий ответ:
«Женева, „Национальная“, Ивану Павлову. Будь спокоен и жди. Маргарита».
XV
НАГЛОСТЬ МУСТАФЕТОВА
Немедленно по отправлении депеши были приняты меры к задержанию Смирнина, причем сообщили женевской полиции, что главный виновник похищения из банка «Валюта» скрывается под именем Ивана Павлова в такой-то гостинице, и просили учредить за ним строжайшее наблюдение, по крайней мере до исполнения всех формальностей относительно выдачи преступника швейцарскими властями.
В то время, когда на скачках коломяжского ипподрома арестовали Мустафетова, при всей своей хитрости и дальновидности совершенно упустившего из виду возможность встречи с Маргаритою Прелье, — стража уже везла в Россию схваченного и выданного, на основании существующей конвенции между Швейцарией и Россией о взаимной выдаче уголовных преступников, Смирнина.
Разумеется, Мустафетов не только перед полицией, но и перед судебным следователем упорно отрицал свое участие в деле. Он заявил, что буквально не понимает, почему и за что его арестовывают, да как вообще смеют задерживать без каких-либо явных улик человека, во всех отношениях вполне благонадежного. Он всегда был богат и жил широко сообразно своим средствам. Тогда судебный следователь очень спокойно попросид его немножко посидеть, пока он запишет показание, и, вызвав электрическим звонком к себе сторожа, что-то тихо шепнул ему.
Прошло не более трех минут, как дверь широко распахнулась и пропустила Маргариту Прелье.
Мустафетов невольно вздрогнул. Судебный следователь обратился к ней любезно, вежливо предложил ей стул и затем спросил:
— Я был вынужден вновь пригласить вас к себе чтобы попросить рассказать нам более подробно, при каких условиях вы познакомились вот с этим господином.
С тем спокойствием, которое свойственно только лвд дям с чистой совестью, подняла Маргарита Прелье свои красивые глаза сперва на Мустафетова и затем сейчас же перевела взор свой на судебного следователя. Голос ее звучал ровно, когда она рассказывала:
— За мной прислал записку с лихачом мой хороший знакомый Иван Павлович Смирнин. Он приглашал меня немедленно приехать в известный французский ресторан на Мойке, где он обедал в компании. Там, в отдельном кабинете, я застала в обществе Ивана Павловича Смирнина вот этого господина и еще одного человека.
— Прекрасно-с, — заметил судебный следователь спросил: — Не заметили ли вы какой-нибудь особенности в настроении вашего знакомого и его товарищей?
— Они все были чрезвычайно возбуждены и особенно веселы, — ответила свидетельница.
— Чему же вы приписываете это возбуждение? Компания, может быть, выпила уже довольно вина?
— Не знаю, сколько было выпито до моего приезда, — сказала Маргарита Прелье, — но их радостное состояние происходило еще и от другой причины. У каждого из них было по большому мешку из полосатого тика. Все эти мешки были битком набиты пачками кредитных билетов.
— Вот как! — заметил судебный следователь, после чего спросил: — А вас не заинтересовало, откуда у этих господ такие значительные суммы? Как это они разъезжают по ресторанам и каждый из них возит с собою, в своем отдельном мешке, по целому, довольно значительному, состоянию?
— Напротив, это меня крайне удивило, — сказала Маргарита Прелье. — Тем более что Иван Павлович Смирнин во все время моего знакомства с ним очень нуждался и только в самое последнее время иногда говорил, будто скоро у него будут деньги.
— Стало быть, его-то вы спросили: откуда у него вдруг такое богатство?
— Как же, спросила. Он сказал, что только что разделил с присутствовавшими двумя незнакомыми мне лицами, которых он назвал своими двоюродными братьями, полученное после умершей тетки наследство.
— А как велико было все это наследство? Не упомянул вам ваш знакомый Смирнин?
— Нет, он сказал, что им на всех троих досталось полмильона рублей.
Тогда судебный следователь обратился к Мустафетову с вопросом:
— Что вы можете ответить на это или чем можете это опровергнуть?
— Это наглая ложь! — сказал Назар Назарович, презрительно пожимая плечами.
— Однако вам надо доказать свидетельнице, что ее показание вымышлено.
— Прежде всего, — сказал Мустафетов, — мне достаточно заявить, что эта особа не заглядывала вовнутрь тех двух мешков, которые там находились, помимо третьего, принадлежавшего Ивану Павловичу Смирнину.
Следователь опять обратился к Маргарите:
— Скажите, пожалуйста, когда Иван Павлович Смирнин давал вам объяснение о содержимом в мешках и о том, как это содержимое попало в его распоряжение, а также и к его товарищам, — находился кто-нибудь, кроме вас четверых, в кабинете или это было сказано во время отсутствия прислуги?
— Нет, напротив: и Смирнин, и его товарищи очень много говорили и при слугах, и при распорядителе ресторана о полученном ими наследстве. Я даже припоминаю одну маленькую подробность: вот этот господин, который сейчас сидит здесь, поднял бокал с шампанским и предложил остальным двум выпить в память незабвенной умершей тети, облагодетельствовавшей их троих на всю жизнь.
— Вы слышите, обвиняемый? — многозначительно спросил Мустафетова судебный следователь. Но тот был невозмутим.
— Что же этим доказывается? Мало ли какие шутки может позволить себе веселая, подвыпившая компания? Никто в мире не может доказать мое прямое или косвенное участие в каком-то хищении из банка «Валюта», о котором я и сам-то узнал через посредство газет. — Потом, точно вдруг рассердясь, Мустафетов встал, отодвинул свой стул и презрительно сказал: — Мое негодование так огромно при одной мысли о том, что лицо, облеченное властью, смеет ставить меня, человека с безупречной репутацией, человека с крупным состоянием, на одну доску с подобной особой, прокормление которой зависит от ее посещения отдельных ресторанных кабинетов, — что мне остается только воспользоваться правом, предоставленным мне законом.