Игра на разных барабанах: Рассказы - Ольга Токарчук

Одна из предновогодних ночей ниспослала решение. Это был не сон, а бессонница, ибо она порождает наилучшие идеи. Фон Кинаст беспокойно ворочался в своей французской постели, снедаемый тревогой, потому что гости уже начали съезжаться, и, кажется, все было готово, кроме актеров. Как сделать, чтобы сражение исполнилось задора, чтобы походило на настоящее? Чтобы крестьяне воодушевились. Чтобы хотели играть. Он лежал, а перед утомленными глазами мелькали всевозможные варианты провала; он уже начал жалеть, что ему вообще пришла в голову эта безумная затея. Но внезапно он взглянул на все с другой стороны. Нельзя получить чего бы там ни было в полной мере, если чем-нибудь не пожертвовать, мир, по сути, похож на лавку купца — баш на баш. Крестьянам нужен иной стимул, не духовный, поскольку духовную идею они ни во что не ставят, — они должны знать, что штурмуют ненастоящие стены поддельного Иерусалима ради чего-то для них поистине ценного, чего каждый желает и жаждет превыше всего. И он обязан им это дать.

Мясо. Жареные свиные туши, аршинные колбасы, подкопченные в сетках окорока, кишки, фаршированные рубленой печенью, упругие желудки, начиненные смешанной с кровью кашей.

Представление было намечено на День Поклонения Волхвов[19]. За праздники выпало много снега, и голая постройка преобразилась в сказочный град. Уже накануне съехались сотни гостей из Силезии, Поморья, Саксонии и Чехии, а празднество началось с большого бала. Танцующие пары двигались красочным кортежем, звуки музыки проникали в каждый уголок раттенского замка. Кубки наполнялись рейнским вином. Рекой лилось пиво из Чехии и крепкая водка с востока, отменно разогревающая зимой иззябшее тело. Изобилие хлебов и масла, и сыров, и всевозможных пирогов, и фруктов, с таким трудом доставленных с юга, и рыбы, печеной, жареной и отваренной, и блюд с тушеной капустой, и жирных фасолевых похлебок, и разнообразных сладостей манило взгляд и вместе с тем разочаровывало. Гости невольно искали глазами — хотя пиршество было великолепным — увесистых бараньих ног, кругов колбасы, лоснящихся от жира кусков жаркого. Мяса не подали. Гости тут и там, пока были трезвы, шепотом отмечали эту странность. Хозяин слыл романтиком. Ну что ж, гостям не пристало требовать мяса, негоже допытываться у кусающей губы побледневшей хозяйки, когда же принесут долгожданные блюда. Позже, в разгар веселья, никто уже не вспоминал о еде. Под утро винные испарения окутали все вокруг, а утомленные разгулом тела погрузились в сумбурно-сладкий сон.

В полдень, закутавшись в меха, гости высыпали на террасы; грянула музыка. Окоченевшие пальцы музыкантов извлекали из инструментов звуки величественной увертюры, и взору собравшихся явилось прекрасное зрелище. Заснеженный город искрился в лучах солнца, на его стенах сидели сарацины в ярких тюрбанах, под стенами выстроилось христианское воинство. Громкий голос кантора[20] возвестил начало представления запевом:

— Боже! Язычники пришли в наследие Твое, осквернили святой храм Твой[21].

Услышав этот призыв, войско крестоносцев разделилось на четыре группы и, пройдя под террасами замка, заняло надлежащие позиции.

— Перед вами благородные рыцари, — выкрикивал кантор, комментируя шествие, а те, кого он называл, низко кланялись зрителям. — Доблестный Готфрид и его брат Евстахий из Булони. А вот Летальд и Энгельберт Турнейский с отрядом отборных воинов. Вот Танкред со своим ополчением, а за ним Роберт из Фландрии. Славнейший из рыцарей — Готфрид Бульонский…

А когда на городской стене показался язычник Ифтихар, его встретили топаньем и улюлюканьем: «Нехристь!» «Сгинь!» «Трус!» «Поганый пес!»

Зрители, ошеломленные зрелищем и роскошью одежд, бурно аплодировали, дамы махали рыцарям платочками. Костюмы были великолепны — трудно было поверить, что доспехи и кольчуги прикрывают лишь немытые тела местных крестьян.

— Обретем же наследственные уделы Божии, — провозглашал голос, а музыка звучала все громче, сопровождая перестроение готовящихся к приступу крестоносцев.

— Придет Господь в огне, и колесницы Его — как вихрь, чтобы излить гнев Свой с яростью и прощение Свое с пылающим огнем.

Начавшийся штурм развернулся так стремительно, что фон Кинаст забеспокоился. А что, если все закончится слишком быстро? Замешавшись в толпу гостей на террасе, он ощущал возбужденный жар их тел, ускоренное биение сердец.

Главный удар обрушился на гору Сион и на северную часть города. Сарацины, однако, так яростно защищали город, что крестоносцам пришлось отступить. В бой вступили осадные башни: одна большая, вторая поменьше; они подошли вплотную к скользкой стене. Катапульты на толстых ремнях метали огромные снежные ядра, долетавшие до самого центра города, сея там смятение. Одновременно с юго-запада Танкред со своим ополчением бросился в атаку и с невероятной ловкостью взобрался на крепостную стену. Стойкость защитников не имела себе равных. Обе стороны, казалось, сражались не на жизнь, а на смерть. Несколько воинов сорвались с обледенелой стены и провалились в снежные сугробы. Никто не обратил на них внимания. В стене образовался пролом, через который внутрь города ворвались храбрые рыцари. Раздались вопли и стенания раненых, кого-то задавили, где-то на снегу расплылось алое пятно крови. Слетали с голов цветные тюрбаны, рвались переплетения кольчуг, лопались тонкие доспехи, деревянные кресты молотили по спинам. Кантор едва поспевал с текстом, события опережали сценарий.

— Пойте Богу нашему, пойте; пойте Царю нашему, пойте, ибо Бог — Царь всей земли.

И уже, как должно, победу одерживала нападающая сторона, но внезапно защитники, преодолевая отчаяние, сгрудились в самом центре, в месте, плохо различимом с террасы, — и там разгорелась ожесточенная схватка. Гости поднимались на цыпочки, задирали головы, некоторые молодые люди, разгоряченные зрелищем, влезали на балюстраду. Сам фон Кинаст казался взволнованным. Он движением брови подал знак одному из своих приближенных, и тот опрометью понесся вниз и почти незаметно затесался в толпу пилигримов и рыцарей. Верх явно брали защитники города. Воины Христовы, прихрамывая, покидали поле боя. Фон Кинаст махнул капельмейстеру, тот понял сигнал, потому что музыка вдруг грянула с такой силой, будто пыталась заглушить шум и громкие стоны, долетающие из крепости. Фанфары уже возвещали победу, и невозможно было воспротивиться этой музыке. Сражающиеся пришли в замешательство, знакомые по репетициям звуки, видимо, заставили их опомниться. Крестоносцы начали возвращаться на боевые позиции, и только в центре поднялась суматоха — должно быть, нечестивые готовились сложить оружие. Битва подходила к концу. Сердца зрителей наполнялись гордостью, колотились от волнения. Кое-кто из дам украдкой смахивал слезу. Даже госпожа фон Кинаст раскраснелась и сжала мужнину руку в знак своей любви.

Теперь следовало воздать почести победителям и бросить к их стопам знамена неверных, но кутерьма не прекращалась, и потому оркестр еще раз повторил ту же мелодию, а кантор не спешил с чтением следующего фрагмента. Уже и гости стали выказывать нетерпение, как вдруг из пролома в заснеженной стене начали выходить крестоносцы, изрядно потрепанные, без забрал и оружия, с некоторых, как чешуя, отваливались пластины доспехов. Они несли какие-то узлы, тащили что-то, завернутое в одежду, многие двигали челюстями, хотя на расстоянии это было не слишком заметно. «Слава богу», — подумал фон Кинаст. Крестоносцы гнали перед собой вызывающих теперь уже только сочувствие нечестивых во главе с их вождем Ифтихаром, в разорванном платье, сгорбленным, безоружным. Побежденные поддерживали спадающие одежды, путались в размотавшихся тюрбанах. Знамена со сломанными древками пали к ногам рыцарей, триумфально грянула музыка, и в финале актеры поклонились восхищенной публике.

— Благословен человек, который надеется на Господа и которого упование — Господь, — декламировал кантор. — Ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи. Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия.

Фон Кинаст — наверное, с излишней поспешностью, принялся уговаривать гостей вернуться в покои замка, он беспокоился, как бы они не простудились, и обещал горячий глинтвейн и продолжение новогодних развлечений. Что говорить, вид побоища — зрелище далеко не из приятных. Сам же он незаметно вышел из замка и, проваливаясь в снег, добрался до места сражения. Ему попадались уже расходящиеся по домам крестьяне. Они упорно избегали его взгляда. Едва ли не каждый волок за собой набитые тюки, их бабы выдирали из-под снега затоптанные куски колбас, кровяные колоба, ломти копченостей и сала, вырывали друг у дружки жареных поросят и бережно прятали добычу в корзины. И… жевали. Все жевали, торопливо, жадно. Тишину нарушали лишь чавканье и короткие возгласы. И только его секретарь сидел на снегу возле сломанного деревянного меча. Он рыдал. Из рассеченного лба сочилась кровь.