Последний поход «Новика» - Юрий Шестера

— Хотел бы я видеть, сколько сложных сигналов потребовалось бы сделать в мирное время на маневрах для выполнения такого перестроения и сколько бы времени оно заняло, и какая бы каша получилась в результате всего этого! — восторженно воскликнул командир «Новика», выйдя на мостик из бронированной боевой рубки.

На что Андрей Петрович согласно кивнул головой:

— Уж это точно, Михаил Федорович! Опасность заставляет совсем по-другому работать мозги! — озвучил он свои предыдущие размышления.

— Похоже, что первая схватка закончилась в нашу пользу, — заключил Шульц, когда японцы, пройдя «под хвостом» нашей эскадры, опять повернули к югу и шли правее и сзади, поддерживая редкий огонь с дальней дистанции, на который могли отвечать только броненосцы.

— Вроде бы так, Михаил Федорович, — согласился Андрей Петрович. — Во всяком случае, серьезных потерь и видимых повреждений нет.

И командиры кораблей эскадры уже обменялись дружескими справками о состоянии своих кораблей по семафору.

В 13 часов 30 минут пробили «дробь»[85] и команде разрешено было пить послеполуденный чай, не отходя от орудий.

На палубе стоял оживленный говор, смех, шутки, слышались, конечно, и «крылатые слова».

— Прикорнуть, что ли, пока япошки нас не пристукнули? — сострил молодой матрос, примостившись поудобнее у орудия и прикрываясь брезентовым орудийным чехлом от палящих лучей солнца.

— А ты не болтай зазря, паря! Она, с косой, все слышит! — сурово оборвал его унтер-офицер и истово перекрестился.

Андрей Петрович, обходя батареи, поздравил с Георгием комендора одного из орудий, который, будучи раненым, после перевязки немедленно вернулся к своему орудию и продолжал исполнять свои обязанности.

Странно было видеть, как этот человек, только что смело глядевший в лицо смерти, вдруг потупил вспыхнувшие радостью глаза и не то смущенно, не то недоверчиво промолвил:

— Это… уж как начальство…

Старший офицер даже рассердился:

— Какое начальство? Пойми ты, рыбья твоя голова, что по статусу заслужил крест! Тут ни командир, ни я — ничего иного не смеем сделать! А ежели начальство не даст, до самого государя дойти можешь. По закону требовать…

Кругом все примолкли, поглядывая на старшего офицера не то с любопытством, не то с недоверием. Кажется, они впервые услышали, что закон выше воли начальства. А Андрей Петрович поспешно прошел дальше и сам недоумевал, что сделал своей неожиданно вырвавшейся фразой: поддержал или подорвал дисциплину?

Крейсера держались левее броненосцев, на расстоянии в пятнадцать — двадцать кабельтовых, вне сферы действия случайных перелетов неприятельских снарядов. Шли средним ходом, а иногда, чтобы не обгонять главные силы, вынуждены были давать даже самый малый.

В начале четвертого часа пополудни стрельба прекратилась вовсе. Главные силы японцев, держась позади нашего правого траверза, удалились на такую дистанцию, что над горизонтом были видны только их трубы, мостики и возвышенные надстройки. Что это означало? Может быть, они исправляли повреждения?.. Во всяком случае, наша эскадра заметно уходила вперед. Дорога на Владивосток была свободна. Если бы только наши броненосцы могли развить на деле ту скорость, которая значилась за ними по данным справочной книжки…

По сигналу с «Цесаревича» команде дали ужинать.

Колонна крейсеров сблизилась с колонной броненосцев. Начались переговоры флажным семафором. Спрашивали соседей и приятелей: что и как? Ответы получались утешительные.

— Кажется, посчастливилось! — не удержался было один из молодых офицеров.

Но его сейчас же резко остановили — моряки еще суевернее, чем охотники, и пуще всего боятся «сглазу».

Между тем японцы, оправившись после боя, опять начали нагонять русскую эскадру. Вновь завязалась артиллерийская дуэль броненосцев.

Так как крейсера вновь оказались в области перелетов, им было приказано отойти от броненосцев на прежнюю дистанцию — двадцать кабельтов, и они в течение полутора часов были только свидетелями боя, не принимая в нем непосредственного участия. Офицеры «Новика» нервничали — тяжело было смотреть, сложа руки, когда другие дерутся.

Японские снаряды, снаряженные шимозой[86], при разрыве давали целые облака зеленовато-бурого или черного дыма. Каждое их попадание было не только отчетливо видно, но в первый момент производило впечатление какой-то катастрофы. Наоборот — только в бинокль, да и то с большим трудом, можно было различить легкое прозрачное облачко, которым сопровождался разрыв нашего, удачно попавшего снаряда, снаряженного пироксилином или бездымным порохом.

Это обстоятельство удручающе действовало на команду крейсера, мало знакомую с техникой артиллерийского дела.

— Наших-то как жарят!.. А им хочь бы што! Словно заговоренные! Отступилась от нас Царица Небесная!.. — то тут, то там слышались скорбные замечания.

Все бинокли, все подзорные трубы были пущены в оборот: всем наблюдателям было приказано о всяком замеченном попадании наших снарядов в японские корабли сообщать громко во всеуслышание.

— Нечего на своих-то глаза таращить! Без потерь нельзя! На то и война! Ты на «него» смотри! «Ему» тоже круто приходится! Чья возьмет — воля Божия! — говорил Андрей Петрович, обходя батареи.

Однако настроение становилось все более и более мрачным.

Не то чтобы оно грозило паникой. Нет, до этого было далеко. Моряки были хорошо обстреляны, полны решимости драться до конца, до последней возможности. Но чувствовалось, что все были поглощены одной тревожной мыслью: «Выдержат ли наши броненосцы?» Ведь в конечном итоге успех прорыва зависел от них, от их огневой мощи.

Между тем, непрерывно наблюдая за боем в бинокль Цейса, оценивая достоинство стрельбы по перелетам и недолетам, Андрей Петрович не мог не признать, что наши комендоры действовали не хуже японских. Ему даже казалось, что наша стрельба выдержаннее и строже корректируется, а при таких условиях, особенно принимая во внимание возможность возобновления боя на завтра, — на нашей стороне было преимущество в сохранении боевых припасов. Ему казалось, что иногда японцы слишком горячатся, что они просто зря бросают снаряды.

По мере развития боя, сопровождавшегося уменьшением дистанции, конечно, не могло не сказаться одно весьма важное преимущество неприятеля — полное наличие его средней и мелкой артиллерии, тогда как у нас добрая треть шестидюймовок, семидесятипятимиллиметровых орудий и вся мелочь остались на сухопутном фронте Порт-Артура.

Чего нельзя было отрицать, так это того, что счастье, удача были на стороне японцев. Наибольшую силу своего огня они сосредоточили на флагманских броненосцах. Немало снарядов угодило в дымовые трубы «Цесаревича» — эти попадания были особенно хорошо видны.

У «Пересвета» была сбита грот-стеньга[87] почти на половине высоты, а затем у него же была сбита верхушка и фор-стеньги[88], потеря которых сыграла в дальнейшем роковую роль, лишив «Пересвет» возможности подавать флажные сигналы. Повреждение вообще-то ничтожное, но всем видимое. Снаряд, сбивший верхушку стеньги, был, конечно, чудовищным перелетом, совсем плохим выстрелом. Плохим, но, как оказалось, счастливым. Для японцев, разумеется.

Около того же времени на «Полтаве» перебило найтовы[89] стоймя поставленной между трубами стрелы для подъема шлюпок, и она с грохотом рухнула на левый борт. Тоже пустяки. Даже и повреждением-то назвать нельзя, так как при подъеме шлюпок стрела специально ставится именно в такое положение. А со стороны — впечатление громадное.

В 17 часов 50 минут «Цесаревич» неожиданно круто повернул влево и так накренился, что по «Новику» пронесся крик ужаса, напомнивший момент гибели «Петропавловска». Казалось, он переворачивается. На самом же деле японский снаряд, попавший в боевую рубку, все в ней разрушил, всех перебил, включая командующего, начальника его штаба и командира броненосца. Никем не управляемый и к тому же поврежденный рулевой привод положил руль «на-борт», отчего броненосец и получил крен до двенадцати градусов.

«Ретвизан», первоначально последовавший за «Цесаревичем», тотчас же увидел, что это случайный выход флагмана из строя из-за повреждения, и повернул обратно не только на старый курс, но даже на сближение с японцами. Казалось, что он хочет таранить неприятеля.

«Победа» осталась на прежнем курсе. «Цесаревич», описывая крутую циркуляцию влево, прорезал строй между «Пересветом» и «Севастополем». «Севастополь», избегая столкновения с ним, также повернул к югу. К югу повернул и «Пересвет», командир которого, видимо, еще не решивший, как действует флагманский корабль: сознательно или лишившись способности управляться? «Полтава» шла старым курсом.