Загадка Скалистого плато - Юрий Ясько

— Ничего не понимаю.

— Не притворяйся, Борис! Почему он попросил прикурить, когда у него есть зажигалка?

— Топливо кончилось.

— Согласна. Но почему сигарету он достал не из мятой пачки, а из портсигара?

— Захотел показать немцу-туристу, что и мы не лыком шиты.

— Нет, здесь что-то не то, и ты прекрасно понимаешь.

— Ты в чем-то подозреваешь Васина?

— Это твоя профессия — подозревать. Я просто сомневаюсь. — Беспомощно развела руками Дроздова.

— И что дальше?

— Я спросила у него, откуда ему достался такой портсигар? Васин сделал большие глаза: вы заметили портсигар? Ну и зрение у вас. — Показал мне его. Золотой, тяжелый, на верхней крышке — монограмма. Я спросила, что она означает, Васин ответил, что не знает, а портсигар ему достался по наследству.

— Знаешь, Лена, тебе опасно со мной общаться, — рассмеялся Борис, — в ближайшем будущем в каждом житейском факте начнешь искать криминал. Забудем о портсигаре, — а про себя отметил ее наблюдательность, умение обобщать некоторые элементы действия другого человека. — Вы быстро ушли из ресторана?

— Ровно в половине восьмого. Я погуляла по набережной, потом пришла сюда просто посидеть с твоей мамой. Она сказала, что ты дал ей телефон, куда можно позвонить, но я посчитала неприличным звонить неизвестно куда.

— Знаешь, Лена, оставайся ночевать у нас, не ходи ты больше в свой противный номер.

— Да мне осталось-то жить в нем двое-трое суток.

— Тем более. Я пойду ночевать к Мишке, он через дом живет. В половине шестого буду дома, Харебов должен привести кое-что.

— Касается убитого? — Дроздова свела брови у переносицы, между ними обозначилась тонкая резкая морщинка.

— Да.

— Ой, а можно мне будет посмотреть на то, что он привезет?

— Утро вечера мудренее, — проговорил Борис и обнял Лену.

Она напряглась, застыла. Борис слышал стук ее сердца. Он мягко привлек ее к себе. Лена подняла глаза, они казались черными и глубокими. Борис нерешительно прикоснулся губами к ее щеке. Дроздова освободилась от его объятий и тихо сказала:

— Нельзя злоупотреблять правом хозяина, уважаемый товарищ Туриев. Вам пора идти к вашему другу Мише, раз уж я воспользовалась вашим гостеприимством. Уже достаточно поздно.

Туриев погладил ее по голове.

Лена ушла в комнату, села в кресло у камина. Борис не уходил к Мишке. Он последовал за ней. В ее глазах он увидел беспомощность ребенка, смущенно отвернулся, протянул руку к выключателю, щелкнул им. Под потолком вспыхнула люстра, яркий свет залил комнату. Женщина на миг зажмурилась и рассмеялась:

— Мне у вас так легко, так хорошо.

— Оставайся насовсем.

— Теперь так делают предложения? А ведь мог бы стать на колени, ситуация подходящая: старинное кресло, древний камин и не совсем старенькая женщина. Бальзаковского возраста.

— Давно стою перед тобой на коленях.

— Тысячу лет и десять дней? А сколько дней нас ждет впереди?

— Нужна электронно-счетная машина, по крайней мере, чтобы подсчитать.

В дверях появилась Евгения Дорофеевна.

— Будем пить кофе, дети мои.

— Мне на ночь кофе пить вредно, — шутливо бросил Борис, — да и пора уже идти к Мише. Лена остается ночевать у нас.

— Чудесно! Я хотела предложить, но почему-то постеснялась. И вообще… Считайте наш дом своим, Лена. Я все вижу, меня, старую, не проведешь, — Евгения Дорофеевна погрозила Борису сухим пальцем: — Ишь, хитрец!

— Я помогу, — предложила Лена.

— Возьми в серванте печенье, в холодильнике — сливки. Борис принесет поднос с кофейником и чашками. А я сяду за стол, устала.

В комнату доносится шум реки. Он мягко давит на уши, вызывая в душе необъяснимую грусть: с водой, рождающей этот шум, течет и жизнь — минута за минутой. Как она сложится дальше, что ее ждет? Олежка еще мал, он принимает мир таким, какой он есть, но мама? Елена смотрит в глаза Бориса и видит в них искры. Они то уходят, то рождаются вновь. Глаза его, черные и неподвижные, опушены длинными ресницами. Дроздова вдруг вспомнила: и у Васина очень красивые ресницы, да и вообще Игорь Иванович — представительный мужчина. Интересно, почему он одинок? Умный, волевой, собранный, вежливый, смелый. К нему подходит любой положительный эпитет. Совсем по-школьному подумала сейчас: «положительный эпитет». Дроздова улыбнулась и опустила глаза.

Евгения Дорофеевна вдруг сказала:

— Хотите, расскажу, как я познакомилась с моим будущим мужем?

— Расскажи, мама. Мы, дети, порой забываем, что и наши родители были когда-то молодыми и красивыми.

— Положим, красавицей я не была, — возразила Евгения Дорофеевна, — а вот папа твой был красивым и не только внешностью, но и характером. Училась я в гимназии в последнем классе. И вот однажды иду привычной дорогой на занятия, навстречу мне — юноша. Тоненький в талии, широкий в плечах — это подчеркивалось тем, что перетянут он был кавказским ремнем с массой всяких побрякушек. Ну, юноша как юноша, много таких на белом свете. Мы даже не взглянули друг на друга как следует. На следующее утро — опять с ним встречаюсь. И так — ежедневно. Стали здороваться, а как иначе? А он краснеет, когда меня видит, ну, просто смешным становится. Я знала уже, что он учится в реальном училище, тоже в последнем классе. Однажды после занятий подошла к училищу и жду. Имени его, конечно, не знала. Выходит. Как увидел меня, покраснел, но подошел и спрашивает как меня зовут. А голос у него полный, глубокий такой. Я возьми да спроси: «Вы поете?» — Он переминается с ноги на ногу, молчит. Я повторила вопрос. Он в ответ протянул руку и называет имя, я — свое. И тут мы расхохотались, он пригласил меня в парк. Мы тогда его треком называли. Семен рассказывал мне, что недавно они переехали в Пригорск из города Д. Там его отец работал начальником железнодорожной станции. Сказал, что в Д. брал уроки вокала у одного известного певца. Вечером того дня пошли мы с ним на концерт Вертинского в летний театр. Особенно мне понравилась песня «Мы пригласили тишину…» И Семе она нравилась. Потом он часто мне ее пел. Сядет, бывало, за рояль и поет, аккомпанируя себе. Когда мы поженились, нам было по двадцать лет. Война унесла его. — Евгения Дорофеевна на какое-то мгновение задумалась, Лена осторожно погладила сухонькую ладонь Евгении Дорофеевны.

Борис нервно закурил, ушел.

— Борис очень похож на отца. Самый младший у меня, — тихо проговорила Евгения Дорофеевна, — ты к нему хорошо относись, он с виду такой… самостоятельный. Так получилось, что он мало ласки моей видел, — я все время на работе — две смены вела в школе. В четырнадцать лет пошел работать в геологическую партию, учился в вечерней школе. Окончил институт — уехал в Якутию. Когда заболел, — мне не написал, скрыл. Потом уже скрывать нельзя было. Поехала за ним, получив письмо от начальника Сергея Павловича Мехоношина. Господи, сколько пришлось пережить мне, пока он снова на ноги стал! Его ведь парализовало, девять месяцев лежал… И вот стал следователем. Знаю: ценят его на работе, но мне от этого не легче — ежедневно, когда он уходит на работу, жду его так, как ждала Семена: Борису тоже рисковать приходится своей жизнью, хотя и мирное сейчас время. — Евгения Дорофеевна замолчала, перебирая пальцами бахрому скатерти. Лене хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, тихое, успокаивающее, но не могла. Она с особой остротой ощутила беспокойство за Бориса. Да, он — на фронте, незримом фронте, опасном и коварном. На войне ты видишь врага перед собой. А Борис не видит пока никого. Он ищет врага. А что, если и враг предпримет ответные действия? Что, если он, прижатый неопровержимыми уликами, решит расправиться со следователем?…