Серебро далёкого Севера (СИ) - Юрий Циммерман

"Хотя надо будет уточнить, конечно, что же там все‑таки произошло", – была последняя мысль Филофея, прежде чем он забыл об этом эпизоде и перешел к очередным делам.

…..

Вороной конь и гнедая кобыла неспешно уносили Юрая со Зборовским всё дальше на север. Солнце начинало уже клониться к закату, и через час‑полтора должен был показаться Новый Удел – следующее селение, где путники собирались заночевать. Как рассказывал барон, когда‑то это было чжэнское село Навои‑Удэ, но пришедшие с севера малороссы переиначили название по‑своему, на привычный лад. Ничем особенным деревенька не славилась, но постоялый двор с харчевней там имелся. Впрочем, до Удела было еще неблизко, а пока что по обочинам дороги по‑осеннему желтел ясеневый лес, щебетали и мельтешили небольшими группками птицы, собираясь в стаи для отлета к теплым берегам Шахвара и Чжэн‑го, а путь казался спокойным и безмятежным. Юрай всецело полагался на меч барона, а Зборовский, в свою очередь – на магический отворот лихого взора, поставленный Энцилией и закрепленный Клариссой. И то сказать: почти за две недели поездки никаких проблем с ворами и грабителями у всадников не возникало. Именно поэтому столь неожиданным и обескураживающим оказался для них лихой свист, вслед за которым сузившуюся перед очередным поворотом дорогу перегородило падающее дерево. Тут же позади рухнуло другое, отсекая путь к отступлению, и на проезжую колею высыпало два, а то и три десятка разбойников.

– Усё, хлопцы, приехали! – радостно загоготал одетый в коротковатую кольчугу предводитель, на лысине которого одиноко торчал рыжий чуб. – Значитца, так: вещички побросали, оружие – поперед всего, потом слезаем с коняк, и марш в лесочек, грибы собирать!

Атаман небрежно поиграл перед носом саблей и полуобернулся к своим дружкам.

– Робяты думають, их колдовские отвороты нам глаза позастят. Робяты подзабыли, шо на каждую хитрую задницу подходящий винт найдется. Ну так вот он и нашелся, амулетик мой заветный, все мороки разгоняющий. Так что слышь, козлы, слазь с коней, кому сказал!

И, резко сменив тон, скомандовал своим разбойникам:

– Тащи их баграми наземь, други, да только коней берегите – они нам самим еще пригодятся!

Юрай от неожиданности слегка оторопел. Действительно, ведь достаточно сильный колдун вполне способен преодолеть магическую завесу, поставленную к тому же в другой стране и довольно давно. И состряпать противодействующее заклинание или артефакт.

Но размышлять дальше было уже некогда: барон пристально осматривался вокруг, оценивая ситуацию. А потом, переглянувшись с Юраем, неожиданно сорвался с места… И после этого его преподобие полностью потерял контроль над событиями. Вороной Черноух летал с немыслимой скоростью, меч Зборовского, рубил наотмашь и, казалось, находился в нескольких местах сразу; вот упал первый разбойник, потом второй… Соображения Юрая хватало пока только на то, чтобы отбиваться от немногих нападающих на него лиходеев. Он попытался было метнуть в ближайшего врага огненным шаром, но сразу понял, что колдовать и одновременно рубиться мечом не способен. Выпад, отвод, снова отвод… А бандиты сразу сообразили, кто из двух путников представляет для них наибольшую опасность, и навалились на Зборовского со всех сторон. Численное превосходство давало знать, но барон еще держался, пока чья‑то пика не вонзилась в слабо прикрытый бок его лощади.

– Кому говорил, коней берегите, суки!!! – раздался злобный рык чубатого атамана, но было уже поздно: у Черноуха подломились передние ноги, Зборовский оказался на земле, несколько воспрявших духом татей с новой силой насели на Юрая. Это был полный конец, фиаско, смерть казалась уже совсем неотвратимой… И тут что‑то щелкнуло в голове знахаря‑алхимика, полыхнуло огненными буквами и прогрохотало голосом судьи, зачитывавшего высочайший приговор по делу об иодайской ереси: "…ИСКЛЮЧЕНИЕ ЖЕ В ЗАПРЕТЕ НА КОЛДОВСТВО ДЛЯ ОЗНАЧЕННОГО ЮРАЯ ДАЕТСЯ ЕДИНСТВЕННО ПРИ НАЛИЧИИ ПРЯМОЙ И НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ УГРОЗЫ ДЛЯ ЖИЗНИ". Руки волшебника‑недоучки поднялись в заклинающем жесте сами собой, без его малейшего участия или понимания. Невнятный хрип вместо заклятия, и поток высвобожденной Силы, почти неконтролируемой и ненаправленной, багровым пламенем выплеснулся из неизъяснимых глубин Юраевой сущности, расшвыривая нападавших, но отдачей вышибая самого чародея из данной точки пространства куда‑то в неизвестность. Знакомое вязкое сопротивление телепорта, краем глаза замеченная фигура Зборовского, которого, судя по всему, прихватило той же магической волной, и…

…и всё. Сознание, наконец, отключилось. Картина Рейпена "Приплыли".

……

Энцилия сидела, забравшись с ногами в уютное кресло, и меланхолично рисовала цветочки. Она рисовала их на противоположной стене комнаты, одним лишь усилием мысли – милое развлечение, которое начинающие чародеи осваивали еще в самый первый год учёбы. Цветочек, еще цветочек, листочек. Стереть желтый цветок, нарисовать красный. Потом стереть и его, а на этом месте поместить синий… Тоска.

После памятной колдовской ночи волшебнице понадобилось немалое время, чтобы прийти в себя – настолько необычной, ошарашивающой, всепоглощающей оказалась любодейская магия. Совместить в себе два плана реальности, нащупать и воплотить тень ауры Мэйджи аш‑Шахвари, казненной многие годы назад, сплавить воедино в собственном теле пять потоков стихий и пережить предощущение стихии шестой, доселе неизведанной… да и просто предаваться соитию с двумя мужчинами одновременно – это исчерпало все ее силы, как магические, так и человеческие. Так что Энси сказалась больной и несколько дней вообще не выходила из дома, сделав исключение лишь для проводов Юрая со Зборовским. Сердобольная Кларисса навестила ее один раз на дому, зато потом каждый день присылала цветы и сладости – то с посыльным, а то и просто телепортом. А Энцилия валялась себе в кровати, нежилась и размышляла. Такое затворничество было в немалой степени связано и с тем, что девушка боялась ненароком попасться на глаза Ее Высочеству: смотреть в глаза Тациане было просто стыдно. Тем более что после той ночи она стала гораздо острее чувствовать Юрая и сразу поняла, что у него с княгиней что‑то потом было…

Но странное дело, в последние дни ей все меньше думалось о Юрае и о высоких материях пяти стихий – или даже шести, кто их теперь разберет? Равным образом не волновали чародейку и настойчивые знаки высочайшего внимания со стороны Ренне: приглашения, маленькие подарки, двусмысленные замечания… Энцилия прекрасно понимала свое положение при дворе и не питала иллюзий: рано или поздно ей придется‑таки уступить домогательствам монарха. Сразу вспомнилась циничная мудрость одной из подруг по Университету: "Раздвинуть ноги дело нехитрое, гораздо труднее не отворачивать при этом лица!" Так что пускай уж Его Высочество добьется разок своего и успокоится, внеся волшебницу в список побед и благополучно позабыв. Это ее не волновало. Волновало другое: в ее мыслях все большее место начал занимать Зборовский. Легкая интрижка с привкусом служебного романа почему‑то никак не хотела уходить в прошлое. Вот и сейчас Энси поймала себя на том, что пытается добиться от рисуемых цветов точно того же оттенка, каким отличались глаза барона.