Дом и корабль - Александр Крон

- Меня? - пролепетал Митя. Ему хотелось, чтоб «меня» прозвучало иронически, но ничего не вышло - удивление съело иронию.

- Именно вас, - веско подтвердил Селянин. Он улыбался ласково и насмешливо, забавляясь Митиным недоумением. - Объясню. Дело в том… - Он вынул большой портсигар из тисненой кожи и вопросительно посмотрел на Тамару.

Тамара кивнула.

- Дело в том, - повторил он, неторопливо размяв папиросу и прикурив от Митиной трубки, - что я очень виноват перед Тамарой Александровной. Выяснилось, что мой приятель - пошлый дурак и не умеет себя вести в приличном обществе. Я и раньше догадывался, что он болван, но не представлял себе размеров бедствия. Полагаю, что я поступил правильно, избавив вас от его запоздалых извинений, извиняться должен я. Так что, не будь у меня этого предлога, - он помигал фонариком, - я все равно заехал бы к Тамаре Александровне, чтобы вымолить прощение. Второй человек, мнение которого мне не безразлично, - это вы. Меня мало беспокоит, что думает мой старый знакомец доктор Божко, но мне почему-то не хочется, чтоб у вас составилось обо мне ложное представление. Вот почему я считаю своим долгом извиниться также и перед вами. Извините великодушно.

Он, улыбаясь, протянул Мите свою крупную выхоленную руку, и Мите ничего не оставалось, как пожать ее.

- Удивительная психика вырабатывается у этого рода субъектов, - продолжал Селянин, шире распахнув полы шинели и стягивая кашне. - У его папы в нэповские времена на Вознесенском проспекте было нечто вроде кондитерской, сын это помнил и был тише воды, ниже травы. А теперь он почти бог, потому что только лицо, облеченное божественной властью, может в осажденном Ленинграде дать записку на литр водки. Может дать, может и не дать. А водку во время войны пьют все - мужчины и женщины, матросы и адмиралы, грузчики и академики. И постепенно у человека создается превратное представление о своем месте в обществе, ему искреннейшим образом начинает казаться, что он могуч, мудр и неотразимо прекрасен.

- А по-моему, - свирепо сказал Митя, - ваш приятель просто-напросто вор.

- Вор? - переспросил Селянин, не замечая вызова. - Зависит от взгляда. Наш друг Георгий Антонович был бы очень оскорблен вашим мнением, ибо в сфере денежных расчетов я не знаю человека щепетильнее. Уверяю вас, он не способен украсть даже пуговицу и аккуратнейшим образом заплатил по твердым государственным ценам за каждую выпитую нами здесь бутылку и за каждый съеденный круг колбасы. Он честный советский торговец.

- Но… - заикнулся было Митя.

- Не спешите, я сам подхожу к «но». Вы ясно представляете себе разницу между торговлей и распределением?

Митя замялся.

- Бравому моряку оно и ни к чему. В таком случае разрешите старой береговой крысе маленький урок политэкономии. - Селянин снял шинель и пригладил седеющие волосы. - Как известно, мы с вами находимся на той стадии социалистического развития, когда общество еще не может удовлетворить всех «по потребностям» и вынуждено делить все находящиеся в его распоряжении материальные блага «по труду». В связи с этим мы сохраняем унаследованное от предыдущих эпох денежное обращение. В нормальных условиях советская торговля вполне удовлетворяет запросы населения в товарах первой необходимости благодаря мудрой политике твердых государственных цен. «Но» возникает тогда, когда в силу тех или иных причин - к примеру, войны и блокады - государство лишено возможности удовлетворить существующий спрос в полном объеме. Чтоб не отказываться от политики твердых цен, оно становится на путь планового распределения, находящего наиболее полное выражение в карточной системе. Карточки сводят к минимуму значение денег. Тамара Александровна по себе знает, что сейчас в городе человек, имеющий рабочую карточку, вдвое богаче человека, имеющего служащую, независимо от того, какую заработную плату получает тот и другой.

Тамара, нахмурив лоб, кивнула. Митя пересел к ней поближе и хозяйским жестом обнял за плечи. Тамара восприняла это как должное, Селянин, по-видимому, тоже, во всяком случае, он и глазом не моргнул.

- Однако, - продолжал он, - злоупотребления с карточками приравнены к подделке денежных знаков и сурово караются. Иное дело - ордер. Сколько вы платите за эту комнату? - обратился он к Тамаре.

- Не помню. Рублей около тридцати.

- С отоплением. Недорого, правда? У западного рабочего расходы на жилище и топливо пожирают до трети заработка. Сегодня в Ленинграде пустуют тысячи квартир, но еще весной снять комнату частным образом стоило не меньше трехсот рублей.

- Муська-верхняя сдавала комнату артисту с женой, - сказала Тамара. - Комната такая, как моя.

- Триста?

- Четыреста пятьдесят.

- Вот видите. Теперь мужской разговор. - Селянин улыбнулся Мите. - Сколько стоят пол-литра водки?

- Кажется, рублей тридцать.

- Устарелые сведения. Шестьдесят. А сколько стоят нынче в Ленинграде те же пол-литра по так называемой вольной цене?

- Понятия не имею.

- Похвально. Шестьсот. И это еще не предел. Теперь вы понимаете, - он повернулся к Тамаре, - что человек, обладающий властью почти бесконтрольно распоряжаться дефицитными благами - будь то квартира в довоенном Ленинграде или бутылка водки в Ленинграде осажденном, - есть человек действительно могущественный?

Тамара усмехнулась, но не ответила.

- Вернемся к нашему другу Георгию Антоновичу. С началом войны учреждение, которое он имеет честь возглавлять, занимается пустяками. Функции снабжения у него отняты, и оно подторговывает военной галантереей, конвертами, одеколоном и мазью для чистки пуговиц. Но! - Селянин поднял палец. - Помимо пуговиц, оно располагает микроскопическим продовольственным фондом, независимым от общегородских и общевоинских фондов. Назначение этого фонда экстраординарное: всякого рода представительство, прием делегаций, банкеты по поводу награждения орденами и индивидуальное поощрение. Являясь лицом ответственным и подотчетным, наш друг обладает известной свободой в определении степени экстраординарности. Если при этом он иногда заблуждается, его заблуждение не может быть расценено как хищение или подлог, налицо известная субъективность, скажем грубее - произвол, но человек не точный прибор, ему в высшей степени свойственно быть субъективным, ибо, как вам, вероятно, известно, бытие определяет сознание. Маркс и Энгельс трезво судили о человеческой природе, когда связывали коммунистические отношения с изобилием продуктов.

- Я не читала Энгельса, - сказала Тамара. - Но ручаюсь, что ваш приятель делает массу несправедливостей.

- Вероятно. Справедливость - понятие довольно растяжимое. Словечко из идеалистического лексикона. Что справедливо, а что нет? Где объективный критерий? Справедливо то, что закономерно и необходимо. Рабство всегда было несправедливо, но в определенную эпоху оно было неизбежно и исторически оправдано. Нам, частным лицам, нелегко даются объективные законы, двигающие миром.

- Значит, справедливости не существует? - спросила Тамара с угрюмым блеском в глазах.

- В вашем понимании - нет. Мы руководствуемся целесообразностью. То, что на данном этапе целесообразно, - это и есть справедливость. Вы не согласны, Тамара Александровна?

- Для меня все это слишком сложно, - сказала Тамара. - По-моему, он - дрянной человек, вот и все. И, наверно, не я одна так думаю.

- Наверно. Работников этой системы столько поносят, причем не всегда справедливо, что они давно отчаялись угодить общественному мнению. Георгий Антонович любит говорить: если семь человек на флоте не имеют ко мне претензий, я уже доволен.

- Почему именно семь? - спросил Митя.

- Три члена Военного Совета, начальник штаба, начальник Политуправления, начальник тыла - шесть? Кто же седьмой? Ну, прокурор, конечно… Но не довольно ли о человеке, которого вы никогда больше не увидите?

Селянин посмотрел на ручные часы. Как видно, этот человек не любил около себя плохих вещей. Часы были золотые, плоские, редкой восьмигранной формы.

- Прошу прощения, - сказал он, поднимаясь, - я заболтался.

Тамара встала проводить гостя, и Мите пришлось встать тоже. Однако она продолжала опираться на его руку, и это было приятно.

- В доказательство того, что вы меня простили, - сказал Селянин, кутая горло и застегивая шинель, - разрешите мне как-нибудь при случае еще раз засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение.

Сказано было это очень ловко. Фраза заключала в себе и легкую иронию - по отношению к старомодному обороту, и самое натуральное уважение.

- Откуда ты его знаешь? - спросил Митя, когда со двора донеслась мотоциклетная пальба. Нарочно грубо, чтоб подчеркнуть свое право спрашивать, в глубине души у него не было подозрений.

Тамара поняла и не обиделась.

- В начале войны он пришел к Николаю за какой-то экспертизой.

Митя чуть было не спросил, кто такой Николай, но вовремя спохватился.