Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не стоит судить об успехе Юстиниана на Западе по судьбе одной сильно обособленной социальной группы. Христианское духовенство не разделяло недовольство римского Сената. Римская Церковь освободилась от арианского правления и присоединила обширные владения арианских церквей. Рим имел непререкаемый авторитет при Григории I (589–603)135. В этом сложном человеке клерикальные наклонности римской аристократии – о том, что они были, говорит наличие в его семье священников и пап – достигли своего апогея. В обширной библиотеке своего родственника – папы Агапита (535–536) – Григорий получил представление, к примеру, об Августине на таком уровне, какой был доступен только аристократу. Пламя платонического мистицизма, которое перешло от Плотина к Августину, вновь вспыхнуло в проповедях Григория. Памятуя об обычае, когда-то соблюдавшемся людьми его класса, Григорий всегда держал дом открытым для римлян: он щедро расточал тщательно оберегаемые доходы Церкви на зерно для бедных и пожизненные пенсии для бедствующих сенаторов. Его эпитафия гласила: «консул Божий». И в то же время Григорий являл собой не просто пережиток аристократического римского прошлого. Он жил в тот век, когда Рим был уже целое поколение как интегрирован в Восточную Римскую империю. Его аскетизм, его восприимчивость к благочестию масс (что демонстрируют истории о чудесах, вошедшие в его «Беседы»), его строгое понимание должности епископа (что наглядно видно в «Пастырском правиле») превращают его в латинскую версию грозных праведников, которые, будучи патриархами Константинополя, Антиохии, Иерусалима и Александрии, сохраняли эти великие города для византийских императоров.
Илл. 33. Династия священнослужителей. Ситуация, типичная для западного общества VI века: епископ Евфразий построил церковь, архидьякон Клавдий пожертвовал Евангелия, а его сын – свечи. Мозаика из Евфразиевой базилики, Истрия.
В то же время позиция и цели восточных римских императоров интерпретировались в Риме в типично латинском духе. Единственные портреты Юстиниана и Феодоры, которые у нас есть, – придворные сцены на мозаиках церкви Святого Виталия в Равенне – сгруппированы вокруг алтаря христианского храма: христианские епископы Италии полагали, что империя существует исключительно для удовлетворения их интересов. Эти епископы были прямыми наследниками римского Сената. Libertas136 – привилегированная позиция римского Сената – составляла один из идеалов римской аристократии начала VI века: постепенно этот идеал был перенят римским духовенством. Он будет давать о себе знать на протяжении всего Средневековья. Вот самый долгосрочный и самый парадоксальный результат завоеваний Юстиниана.
Когда Юстиниан вступил на запад Средиземноморья, он ставил себе целью вернуть то, что считал утраченными провинциями его империи: он не испытывал особого сочувствия к libertas римского Сената и был вполне готов запугать любого папу, не согласного содействовать осуществлению его церковных планов. И тем не менее византийская армия несколько столетий оставалась в Италии, чтобы защищать привилегии Римской Церкви. В глазах Запада Восточная Римская империя существовала для того, чтобы осуществлять военную защиту папства. Настороженные жители Востока, прибывавшие в Равенну в качестве экзархов (наместников императора), в Риме приветствовались как поборники Sanctissima Respublica137. Восточная империя, таким образом, получила ореол «священной» Римской империи: не Август, а Юстиниан – благочестивый христианин с мозаик Равенны – был образцом для возрожденной Римской империи Карла Великого. Юстиниан, сам того не подозревая, заложил идею того, что в Западной Европе всегда должна существовать «Христианская республика»138 – Священная Римская империя, – чтобы служить интересам папства и обеспечивать libertas кафолической Церкви.
Город с его привычками и воспоминаниями меняется очень медленно. В Риме VII века представители церковной олигархии шествовали в свои храмы со всей торжественностью консульских процессий начала века VI: их встречали со свечами, они щедро расточали пожертвования, на ногах у них была шелковая обувь сенаторов. Считалось, что Латеранский дворец носит это название, потому что там говорят на «хорошей латыни». В своих огромных базиликах папы продолжали молиться за Romana libertas. Идея о том, что западное общество должно признать превосходство четко очерченной церковной элиты, как императоры когда-то признали особый статус римского Сената, была тем фундаментальным представлением, которое лежало в основании и риторики, и церемониала средневекового папства: как последний теплый луч закатного солнца, любовь последнего римского сенатора к Roma aeterna осветила торжественный фасад здания папского Рима.
II. Византия
11. «Царствующий град»: Восточная империя от Феодосия II до Анастасия, 408–518 годы
Когда в 410 году Рим был взят, в Константинополе провозгласили три дня публичного траура. Восточный император, Феодосий II, практически больше ничего не сделал для старой столицы, но его чиновники вскоре позаботились о том, чтобы окружить Константинополь высокими стенами. На протяжении Средних веков Феодосиевы стены, которые до сих пор высятся на окраинах современного Стамбула, знаменовали неприступное положение Константинополя как сохранившейся столицы Римской империи. Они не были проломлены врагом вплоть до 1453 года.
При Феодосии II Константинополь стал «царствующим городом». Императоры стали постоянно жить в Большом дворце у Босфора. Придворные церемонии стали частью повседневной жизни города. Вопросы большой политики – мир и война, ересь и ортодоксия, экономия или роскошь – прорабатывались императором и его советниками в ходе silention139, затем выплескивались на городские рынки: когда император появлялся в своей ложе140 на Ипподроме, сторонники разных команд – цирковые партии зеленых или синих – приветствовали его решения или, скандируя, выражали недовольство ими. Жителям Константинополя, самоуверенным и сварливым, часто напоминали, что политика – не игра. Константинополь находится на балканской стороне Черноморских проливов, всего в 270 милях от неспокойных мест в устье Дуная. Почти каждое поколение жителей Константинополя будет наблюдать со стен города дымящиеся деревни, которые оставляли за собой отряды варваров. В V и VI веках Константинополь будет сочетать в себе гордость полиса и высокий боевой дух аванпоста с ресурсами огромной ближневосточной империи.
Но в начале этого периода Константинополь был во многом отдаленной северной столицей. Как мы видели (см. с. 121), наиболее глубокое разделение в обществе IV века было между Севером и Югом, а не между Западом и Востоком: все гражданские лица Средиземноморья были одинаково далеки от воинского двора, двигающегося туда и сюда по
