Музыкальная шкатулка Анны Монс - Екатерина Лесина

Анна думала изо всех сил, старательно вспоминая царя, его фигуру, худое лицо с вечной нервозной гримасой, усы щеткой и глаза навыкате. Привычку ходить, размахивая руками.

Апраксия метала карту за картой, склонялась над ними, глядела, и лицо ее отражалось в темной поверхности стола.

— Удача ждет его в скором времени… большая удача, которая большой прибыток принесет. Чего он хочет, то и сбудется… с войною это связано, поглянь — мечи одни выметнулись. Вот эти — вверх торчат, воевать идут, а те, мечи врагов евонных, вниз, в землю смотрят…

…И вскоре дошли до них новости, что сдался гордый Азов, покорился царю.

— А ты-то думала, что я тебя обманываю? — хихикала Апраксия, вновь берясь за колоду. — Нет мне резона лгать. Скажи, какая мне с того выгода?

Анна думала, гадала, но не могла себе этого представить.

— Вернется он, скоро вернется… — Карты вновь ложились на столик, открывая тайны судьбы. — И к тебе, красавица, кинется… встретишь его ласково — многое тебе простится, многое дозволено будет. Да только недолгой эта встреча будет!

— Уедет?

— Уедет, — подтвердила Апраксия, переворачивая карту. — Вот, глянь, видишь дорогу? Следом за солнцем тянется, туда его и манит. Ох, и неспокойная у твоего касатика душенька, вечно ей всего мало… давно ему тесно стало российское гнездо, да все не смел, боялся на свое крыло встать. А уж пора, пора…

— И что мне делать?

Карта замирает в руках Апраксии, она глядит в глаза Анны долгим тяжелым взглядом.

— Делать тебе что? — переспрашивает старушка. — А то, что завсегда делала, что у баб лучше иного-прочего выходит, — ждать…

Перевернулась карта, выставляя пугающую черноту, и Апраксия отпрянула, но тут же потянулась к ней.

— Ох ты ж…

Анна дрожала. Слышала она, будто вот такие, черные карты — верный признак погибели. И теперь, унимая колотящееся сердце, она уговаривала себя, что ошиблась.

— Не бойся, — ласково коснулась ее руки старушка. — Не смерть это. Не та, которая телесная. Душа ведь тоже умереть способна. Или не душа… нет, милая, другое что-то тут…

И вновь, и вновь раскидывала она карты, те же, вдруг сделавшись капризными, не спешили рассказать тайну, лишь раз за разом выплевывали черноту.

— Думаю я так, — утомившись, Апраксия оставила колоду, — что будешь ты одна, на распутье. Какую дорогу выберешь — пока судьбе не ясно, но выбор этот все в твоей жизни переменит. Подумай хорошенько, чего бы ты сама желала.

Ах, если бы Анне знать!

Той ночью, вновь бессонной — не помогали даже особые капли, сестрицей привезенные, — она вновь видела тени: они тянули к ней руки и шептали:

— Дай, дай, дай…

Подруга Оленьки Барской проживала в двухэтажном коттедже, обнесенном высоким забором. За забором хватило места и для английского газона, и для пары желтоватых, явно не местного происхождения, елей, и для розовых кустов, и для беседки, в которой устроилась Инга.

— Зачем нам отчество, — сказала она, окинув Игната оценивающим взглядом. — Мы еще так молоды…

Коттедж, а также алименты на его содержание, небольшого автопарка и дочери, достались Инге от третьего мужа, который был рад, что отделался от супруги относительно легко.

Но дама явно вознамерилась выйти замуж в четвертый раз.

— Так что вы хотели узнать?

Она была при полном параде, и Игнат готов был поклясться, что к встрече этой Инга готовилась не менее тщательно, чем к любому своему выходу в люди.

— Вы ведь были близки с Ольгой Барской?

— Близки? Ну… можно и так сказать. Не самый удачный термин. Оленька была… как бы это выразиться, замкнутым человеком. С ее-то матерью — оно и понятно. Ужасная женщина, вы не находите?

Терпкий запах духов Инги кружил ему голову.

— Оленька мне рассказывала о своем детстве. Ужасно! Бедняжка так страдала… не представляю, как можно было так жить!

Судя по фотографиям Ольгиного особняка, страдала она в весьма комфортных условиях.

— И эта нелепая смерть…

Да, более чем нелепая. Споткнуться на лестнице, в которой всего-то полтора десятка ступенек, и сломать шею. Неудача? Или нечто большее?

Игнат сумел достать отчет по тому делу. Закрыли его сразу, то ли не желая скандала, то ли и правда расследовать там было нечего.

Картина была обыденной до отвращения. Ольга Барская, оставшись одна в доме — дети давно жили отдельно, а слуги получили заслуженный выходной, — возжелала испить кофею. Она спустилась в кухню и, добившись от аппарата желаемого — а желала Ольга эспрессо, — поднималась к себе. С чашкой в руках. И вот чашка вдруг возьми и выскользни из рук, да на костюм, а кофе — горячий, а на ногах у нее — домашние босоножки на десятисантиметровом каблуке… и Ольга не удержалась, покатилась по лестнице да шею себе и свернула.

Несчастный случай?

Или же только выглядит как несчастный случай?

Конечно, охрана поселка утверждает, что в доме действительно никого не было… но Игнат знал, насколько опасно верить подобным утверждениям.

— Расскажите мне о первом ее муже.

Фото его Игнату тоже доставили. Обыкновенный такой человек, серый, ничем не примечательный, можно сказать. Вот только взгляд несколько выбивается из образа: не мутный, не усталый, напротив — хищный, словно за маской Перевертня прячется… кто?

— Ой, ужасный человек, — Инга взмахнула рукой — отрепетированный жест, плавный. Дева-лебедь, и белое платье, подчеркивающее золотистый загар ее кожи, играет «на образ».

Как же они все любят играть на образ!

— Мы с ним только один раз встречались. И я еще удивилась: ну чем он Оленьке так уж понравиться мог? Я к ней в гости зашла… просто так. Обычно, конечно, я предупреждаю о визите, иначе — это неприлично! А тут вдруг как-то просто… заглянула.

Не скажешь, что Инга была так уж сильно привязана к подруге. Да и то, если разобраться по уму, разве у женщины друзьями бывают женщины? Потенциальные союзницы, потенциальные соперницы или же относительно безопасные личности, те, с кем можно провести часик-другой за сплетнями и кофеем.

Ольга относилась к последним.

Она была… никакой. Даже несмотря на все усилия имиджмейкеров, которые ею занимались. Пожалуй, истинную — серую — сущность Оленьки невозможно было спрятать.

Это Ингу радовало.

Нет, конечно, нехорошо радоваться чужим неудачам, но… так спокойнее. Рядом с Ольгой Инга всегда выглядела жар-птицей, ради этого одного стоило перетерпеть Оленькино нытье. Вечно у нее что-то не ладилось. То мамаша ей нервы трепала, то дети ни в грош ее не ставили, то просто окружающий мир радовать переставал. Экзистенциальная тоска…

А тут — Оленька пела… Инга услышала ее еще на первом этаже и удивилась: надо же, а серая пташка-то вовсе и не серая даже… соловей!

Голос-то хороший у нее, сильный и богатый.

И песня такая, от которой в душе все переворачивается. Инга даже замерла, чтобы не спугнуть это ощущение. А потом песня закончилась, и она поднялась, желая высказать Оле свой восторг.

В гостиной сидели двое, Оленька, раскрасневшаяся, возбужденная, какой Инга никогда прежде ее не видела, и престранный тип в сером мятом плаще. Тип сидел за роялем и перебирал клавиши, мелодия рождалась нервная, ломаная и какая-то злая.

— Дорогая! Я так рада, что заехала к тебе! — Инга старую подругу обняла и расцеловала. — Не знала, что ты такая талантливая…

Тип зыркнул в сторону Инги и сгорбился.

— Познакомь меня со своим гостем.

Оленька смутилась и покраснела сильнее обычного.

— Это Вик, мой первый муж…

— Я, пожалуй, пойду, — тип поднялся и, смерив Ингу взглядом, от которого у нее мороз по коже вдруг пробежал, действительно удалился.

— Он… очень хороший человек, — словно оправдываясь, сказала Оленька. — Только мама его почему-то не любит.

В этот момент Инга, как никогда прежде, поняла Оленькину маму, пусть и считала ее всегда хладнокровной старой стервой.

— Если она узнает, что мы снова встречаемся, — Оленька трепала лист одинокой розы, которая лежала рядом с ней на диванчике. Цветок был из недорогих и явно появился тут не случайно. — …то устроит скандал. И дети тоже будут против…

— А ты?

— Мне с ним хорошо…

Инга ни о чем не спрашивала, но Оленька вдруг сама принялась рассказывать: о том, как она встретилась в университете с человеком, который первый увидел в Оленьке не серую мышку, а умного и достойного человека. О том, какой была эта ее утерянная любовь, и что закончилась она свадьбой, а свадьба — разводом, во многом — из-за мамы… ну, и еще из-за собственной Оленькиной глупости.