Цвет пурпурный - Элис Уокер

Все твои побои тебе вдвойне отплатятся, говорю я. Молчи лучше. Мои слова теперь не от меня исходят. И действительно, кажется, стоит мне рот раскрыть, будто ветер мне слова на язык заметает.

Вот черт, он говорит, Надо было тебя под замок посадить. И выпускать только работать.

Ты сам будешь гнить в темнице, которую ты мне уготовил.

Тут Шик к нам подошла. Раз только на меня взглянула и говорит: Сили! затем к Мистеру __ повернулась. Прекрати, Альберт, говорит ему. Больше ни слова. Ты только себе хуже сделаешь.

Я ей сейчас рога-то пообломаю! Мистер __ сказал и ко мне подскочил.

Пыльный бес тут влетел на крыльцо и наполнил мне рот землей. Земля сказала, Все что ты делаешь мне, уже сделано тебе.

Тут чую, Шик меня трясет. Сили, Сили, говорит. И я пришла в себя.

Да, я нищая. И, уж точно, черная. Может быть, некрасивая. И што верно то верно, не умею готовить, объявил голос всему сущему. Но я есть.

Аминь, говорит Шик. Аминь.

Расскажу-ка я тебе, как мне живется в Мемфисе. У Шик бальшущий дом, крашеный розовым, на амбар похожий. Только наверху, вместо сена, спальни и туалеты, и широкая зала, где Шик репетирует со своими музыкантами. Вокруг дома много земли, всякие статуи и фонтан у входа. Статуи людей, которых я видом не видывала и слыхом не слыхивала. И еще слоники и черепахи, куда ни глянь. Есть большие, а есть поменьше, какие в фонтане, а какие под деревьями. Черепахи и слоники. В доме тоже. На занавесках слоники, на покрывалах черепахи.

Шик меня поселила в большую комнату с окнами на задний двор и речку.

Знаю, знаю, тебе утреннее солнышко подавай, говорит мне.

Ейная комната насупротив моей, на теневой стороне дома. Она работает допоздна, спит тоже допоздна. У ей в спальне нет ни слоников, ни черепахов, правда всякие другие диковины кой-где наставлены. Она спит на шелке да атласе. А кровать у ей круглая!

Я вообще хотела построить круглый дом, она говарит, но все стали вопить, я с ума, мол, сошла. В круглом доме окон, мол, не сделать. А я все равно мечтаю. В один прекрасный день. И показала мне рисунки.

На рисунках большой круглый розовый дом, как фрукт какой. В ем окна и двери, все как положено, и много деревьев.

Из чево он? спрашиваю.

Из глины, она говарит. Хотя я и против бетона не возражаю. Я прикинула, можно будет сделать формы и заливать в их бетон. А как он застынет, формы те разбить, достать части и присобачить их друг к другу клеем. Вот тебе и дом готов.

Мне и нынешний нравится, я ей говорю. Ентот чтой-то больно мал.

Да, нынешний тоже неплох, говарит Шик, Но просто как-то странно, везде углы. Если бы я была квадратная, то может оно и ничево бы было.

Стали мы с ей о домах говорить. Как их строят, какое дерево берут, чево вокруг дома можно сделать. Я села на кровать и нарисовала вокруг ее бетонного дома што-то вроде деревянного фартучка. Штоб было на чем посидеть, если в доме прискучило, говарю.

Верно, она говорит, А давай еще навес приделаем, для тени. Она взяла карандаш и пририсовала навес.

Здесь будут клумбы, говарит. И пририсовала клумбы.

А в их герань, говарю я. И нарисовала герань.

А здесь каменные слоники, она говарит.

А сюда пару-тройку черепах, я говорю.

А как мы будем знать, что ты тут тоже живешь? Она спрашивает.

Уток давай! я говорю.

Как мы дом закончили, он уже не то летал, не то плавал.

Никто не умеет гатовить как Шик, когда на ее сходит такое желание.

С утра она подымается и идет на рынок. Пакупает только свежее, прямо с грядки. Вернется домой и на ступеньки усядется, горох лущить или орехи пеканы колоть или рыбу чистить или што там еще у ей с рынка притащено. И про себя песенку мурлычет. Потом паставит на плиту зараз все кастрюльки и радио включит. К часу дня все готово, и она нас кличет к столу. А тут и ветчина, и зелень, и курица, и лепешки. Требуха с фасолью в соусе. Окра и арбуз в маринаде. Карамельный торт и черничный пирог.

Мы едим вволю и припиваем сладкое вино да пиво.

Апосля мы с Шик идем в ее комнату и заваливаемся на кровать, штобы еда улеглась. У ей прохладно и сумрачно, а кровать мягкая и уютная. Мы лежим вобнимку. Иногда Шик газету вслух читает. В новостях сплошной кошмар. Драки да ругань, да выливание помоев, о том, штобы мир наладить, даже никто не заикается.

Все с ума посходивши, Шик говорит. Как тараканы в банке. Такое долго не подержится. Слушай, говорит мне, вот, к примеру, строят плотину и затопют землю, на которой индейцы жили спокон веков. А вот энто, кино снимают про мужика, который баб убивал, и тот же актер будет играть священника. А ты только посмотри на те туфли. Да разве они для ходьбы сделаны? Надень-ка их и будешь об одном мечтать, как бы до дома дохромать. А что ты думаешь они сделали с этим типом, который китайскую пару до смерти избил? Ничево.

Ну, говарю, есть же и хорошее.

Ага, говорит и страницу переворачивает, Мистер и миссис Хафлмайер объявляют о бракосочетании своей дочери Джун Сью. Семья Мориссов, с Эндоверского шоссе, устраивает прием для общины епископальной церкви. Миссис Херберт Иденфэйл ездила в Адирондаки навестить свою больную мать, миссис Джефри Худ, вдову.

Пожалста тебе, у всех счастливые рожи, Шик говорит, румяные да щекастые. И широко раскрытые невинные глаза. Будто и понятия не имеют, что там такое творится на первой странице. Только люди-то те же. Они и творят.

Вскоре обед съеден, чистота в доме наведена, и Шик опять берется за работу. А это значит, еда побоку. Сон тоже. Шик пропадает в поездках неделями. Приезжает, глаза мутные, дыхание поганое, растолстевшая и как будто засаленная. В дороге-то ей и помыться толком негде, особенно волосья.

Давай-ка я с тобой буду ездить, я ей говорю, одежку твою гладить и за волосьями твоими следить. Как раньше, когда ты у Харпо пела.

He-а, она говорит. Это она перед белой публикой из себя изображает, со мной она вся как на ладони.

Нет, говорит, Ты мне прислуживать не будешь. Не для тово я тебя в Мемфис привезла. А для тово я тебя привезла, штобы любить тебя и помочь тебе на ноги встать.

Нынче вот она опять на две недели уехавши, а мы с Грейди и Мышкой своими делами занялись. Мышка по клубам ездит, Грейди ее возит. Плюс к тому, он грядки развел на заднем дворе.

Я сижу в столовой и шью одни портки за другими. У меня порток теперь всех на свете цветов и размеров. Как мы дома начали шить, так мне с тех пор и не остановиться. Я беру разные ткани. Меняю расцветки. Меняю фасоны. Карманы такие да сякие. В талии так да эдак. Штанины то одни, то другие. У меня столько штанов нашито, что Шик меня дразнить начала. Если бы я только знала, что я затеяла, говорит и смеется. Штаны на стульях и на дверках горки с фарфором. Выкройки и обрезки ткани на столе и на полу. Она, как домой возвращается, меня целует и спрашивает: Сколько тебе нужно денег на эту неделю?

И вот однажды я сшила идеальную пару брюк. Естественно для моей шикаладной. Из мягкого темно-синего джерси в красную крапинку. Самое в них хорошее, они ужас какие удобные. В поездках Шик ест всякую дрянь, да еще и пьет. Вот брюхо у ей все время и раздувши. А эти брюки скрадывают толстый живот и при том сидят хорошо. В дороге одежда вечно жеваная, поэтому брючки мягкие и почти не мнутся. Рисунок у их такой, што они всегда как новенькие. Книзу они расклешеные, и захоти Шик в них выступать, то и туда тоже можно. А как она их наденет, просто глаз не отвести.

Мисс Сили, она мне говорит, кто уподобится тебе.

Я глаза потупила. А она бегает по дому и во все зеркала смотрится. Да как бы она ни выглядела, все равно хороша.

Сами знаете, безделье-то до чево доводит, говорю я, пока она хвастается перед Грейди и Мышкой своей обновкой. Сижу, бывает, да думаю, што мне дальше по жизни делать, а руки, глядь, сами к шитью тянутся.

Тут и Мышка глаз положила на одни брючки. О, мисс Сили, говорит, можно мне вот энти примерить?

Она выбрала штанишки цвета заката. Оранжевые с серыми разводами. Как она их надела, Грейди так на нее уставился, будто съесть готов в ту же минуту.

Шик перебирает куски ткани, которых у меня всюду развешано. Все ткани богатые, на ощупь приятные. И на цвет красивые. Это тебе не дермантин, с которово мы, помнишь, начинали, Шик говорит, тебе надо Джеку пару сшить, на память.

Себе в убыток она это сказала. Всю следующую неделю я по магазинам шастала да деньги тратила. Да сидела и в окно смотрела, Джековы брюки представляла. Джек высокий. Говорит мало. Добрый. Любит детей. Жену уважает, Одессу, и всех ее сестер амазонок. Если ей чево надо, он всегда рядом. Без лишней болтовни. Это главное. А потом я вспомнила, как он раз до меня дотронулся. Мне показалось, будто у него на пальцах глаза. Будто он меня всю узнал, хотя лишь тронул пальцем руку у плеча.

Поняла я, какие евонные брюки должны быть. Конешно, из верблюжей шерсти. Мягкие и крепкие. С большими карманами, штобы детские сокровища хранить, камушки всякие, веревочки да монетки. Штобы стиралися легко. И поуже, чем Шиковы, мало ли ребенка догонять, коли он на дорогу выбежит или еще какое озорство учинит. И штоб в их можно было у камина растянуться да Одессу обнять. И еще…