Оккультисты Лубянки - Александр Андреев

— Но если он имеет по некоторым вопросам свое мнение, Глеб? В спорах рождается истина…

Я помнила, каким блеском отличались выступления Троцкого в его приезд в Россию после 9-го января; помнила, как терпим был к его заблуждениям Ленин. Он резко меня обрезал:

— Споры спорами и мнения мнениями, а уехать в чужую страну и поносить там свою — это могут делать только подлецы. Троцкий как раз это и делает.

А какую роль играл в это время Барченко в кружке, собиравшемся на Лубянке?

Глеб отрывочно рассказывал о том, что делал и говорил «Колдун». Кроме разных «научных» откровений и фантастических небылиц он занимался еще и «раскрытием крамолы». Он был введен в дом бывшей жены Бокия Софьи Александровны, вышедшей вторично замуж за члена ЦК М.И. Москвина. Барченко и там сумел вскружить головы «своей эрудицией», войти в доверие, а, пользуясь им, делать доносы. Доносил он, называя «подозрительных» лиц пачками, вылавливая имена из корпорации писателей, художников, композиторов, переходя от искусства к науке и технике. Он находил «врагов» и среди врачей, фармацевтов. Барченко в ГПУ верили с легкой руки Глеба Бокия. Наконец это стало невыносимым, и мы услышали за нашим «Круглым столом» раздражительные окрики самого Глеба:

— Лучше бы он давал нам списки научных изобретений, чем подозрительных людей!

Тогда у меня вырвалось впервые:

— Боюсь, как бы этот «Колдун» не написал в своем списке ваших имен, друзья мои!

… А Глеб продолжал мечтать о зароненной «Колдуном» фантастической идее. Он говорил мне, возвращая книжки «тайных обществ» и список сочинений о масонстве:

— Все это поможет идее посева коммунизма во всем мире. Все это важно для завоеваний наших…

— Для завоеваний? Но как же это, я не понимаю, Глеб?..

— Не понимаешь, а я начал и иду твердо. И человек нашелся как раз такой, как надо, — смелый и находчивый, знающий фарсидский язык, понятный для всего Востока… Ведь с Востока мы начинаем коммунистическое воспитание всего мира. Вот она, древняя Шамбала, о которой говорится в «Присцилле из лександрии», — мы ее вернем.

Совершенно неожиданно для меня он назвал Блюмкина, того самого Блюмкина, который, участвуя в эсеровском заговоре летом 18-го года, способствовал убийству германского посла Мирбаха.

Я не знала о его судьбе. Оказалось, что он был прикомандирован к ГПУ, и Глеб Бокий именно его и решил использовать для своего плана «коммунизации» Востока. Поможет Блюмкину масонская литература. Он изучит учение масонов как можно обстоятельнее и поедет, подкованный им, прямо в Лxaccy, город, куда не может проникнуть ни один европеец. Блюмкин будет первым, кто завоюет доверие главы тибетского народа, великого всесильного Далай-ламы.

…Посещая моего учителя и друга, руководившего мною во время работы в Смольном, Владимира Ивановича Невского, я услышала, что ГПУ опустошило Ленинскую библиотеку, вытребовав всю масонскую литературу. Я повинилась, что дала Бокию список масонской литературы, и рассказала об его идее. Невский рассмеялся:

— Так это мы вам обязаны тем, что у нас опустели масонские полки! Узнали бы, скоро ли Блюмкин изучит масонство для выполнения этой фантасмагории? Ну и выдумка!

Все шло своим чередом. Изредка, как всегда, собирались у меня «Рыцари Круглого Стола», толковали о текущих делах, о своих делах, личных, вспоминали прошлое горного института, говорили об умерших и живых товарищах, верных старым заветам, и о ренегатах. У Глеба были большие огорчения: его младшая дочь Оксана тяжело хворала диабетом, и старшая Лена с. материнской заботливостью ухаживала за сестрой. Глеб Иванович глубоко переживал болезнь дочери.

Вспоминается мне один разговор с Глебом, имеющий общественное значение, о котором я забыла рассказать раньше. Разговор этот был связан с моей работой в издательстве «История гражданской войны» и впервые ясно показал мне отношение Бокия к Сталину.

Издательство поручило мне выяснить у Бокия, какую роль играл Сталин на VI съезде партии. Я специально позвала для этого разговора Глеба, чтобы потолковать с ним наедине. Я прямо и сразу поставила перед ним вопрос:

— Можешь ли ты мне охарактеризовать роль Сталина на VI съезде?

Он кивнул утвердительно.

— Тогда расскажи.

Он начинает, не торопясь, длиннейшую историю о том, как студенческая столовая, после изгнания из горного забастовщиков, была фактически перенесена в Украинскую столовую, открытую, по частной инициативе, на Васильевском острове; как там собиралось радикальное студенчество и как явилась с обыском полиция, а ему пришлось бежать, спускаясь на лифте для поднятия дров…

Я нетерпеливо перебиваю:

— Зачем мне это знать?

Ответ с невозмутимым хладнокровием:

— Это же введение. И ты хорошо знаешь, что не все полицейские были враждебно настроены к студентам. После нашей победы, когда арестовывали этих фараонов, я лично вызволил нашего василеостровского пристава за то, что он предупреждал нас перед обыском, а на обыске пропускал спрятанную литературу…Впрочем, в следующий раз я расскажу все, что тебе надо, а сегодня, прости, должен уйти: у меня собрание.

Приходя еще два раза, он вел себя в этом же роде, и в последнее, четвертое по счету, свидание, когда я напомнила, что мне нужно знать о роли Сталина на VI съезде партии, на который, я точно знаю, Глеб пришел с Надеждой Константиновной Крупской и пробирался к месту собрания по железнодорожным путям, он вдруг огорошил меня резким вопросом:

— А ты видела Сталина, когда работала в Смольном?

— Никогда не видела.

— А между тем ты целые дни проводила в комнате, где твой стол стоял рядом со столом Марии Ильинишны, секретаря «Правды». Ну, так и я до 24 года не видел Сталина в руководящей роли среди работавших в Питере товарищей. Ухожу. До свидания.

…На одно из собраний «Рыцарей Круглого Стола» Глеб сильно запоздал.

— Ну и дела у нас, — сказал он, сбрасывая шинель, — не ругайте за неаккуратность. У нас события большой важности: арест Блюмкина.

Со всех сторон посыпались вопросы, восклицания:

— Блюмкина? Нечего шутить!

— А ты всех нас не собираешься арестовывать?

— Рассказывай, не тяни…

— Что-то пахнет сказкой, Иваныч!

— Дело не без запутанности, товарищи. И арест как раз накануне назначенной для этого гуся знаменательной поездки в Лхассу. Ведь как долго мы ее подготовляли и так глупо, бездарно кончили. И я уверен, что этот ловкий парень блестяще все выполнил, если бы не Троцкий… И принес черт этого злого гения стать нам поперек дороги…

— При чем тут Троцкий?

— Разве Троцкий находится в Лхассе или собирается туда?

— Ни то, ни другое. Да лучше начну с самого начала. Вы все знаете, как тщательно и долго ГПУ готовило Блюмкина к этой миссии. Мы всячески прощупывали его, взвешивали, экзаменовали и нашли, что лучше не сыскать персонажа для обработки лам масонской мудростью. И Блюмкин охотно изучал все эти тайны, проникаясь масонской философией, а что касается языка, то он мог бы преподавать его в Институте восточных языков. Он был подкован в совершенстве для этой поездки. И у него уже был заграничный паспорт, когда это случилось…

— Да что случилось-то? — нетерпеливо спросил Кострикин.

Ему казалось, что Бокий нарочно тянет рассказ.

— Я буду передавать по порядку. Перед отъездом он поехал к Радеку. Оказывается, он хотел от Радека получить удачный совет, веря в его ум и ловкость, но ошибся в том, что Радек будет хранить тайну.

— Тайну Лхассы? — спросил опять Кострикин.

— Нет, немножко другого порядка. Он необдуманно разоткровенничался с Радеком, приблизительно так: «Карл, ты знаешь, куда и зачем меня посылают, но я колеблюсь, так как до сих пор я действовал по-другому, будучи агентом Троцкого». Я изображаю схему разговора, конечно, он, вероятно, имел иную форму. Троцкий на Блюмкина надеялся, как на каменную гору, а его миссия была в нашу пользу… Ехать в Лхассу Блюмкину было не совсем удобно, состоя в тесной связи с Троцким. Отказаться от поездки к Далай-ламе было невозможно, а смелости не хватало вместо того, чтобы поехать на Восток, двинуться на Запад, в объятия Троцкого…Радек сначала ему это посоветовал, а тот откровенно сознался, что «хочет покончить всякие отношения с советским изгнанником» и сейчас находится в большой нерешительности, а попросту он струсил. Радек возьми и посоветуй ему поехать ко мне и чистосердечно покаяться в прошлом, обещая вести себя благопристойно в будущем; он, Бокий, мол, поймет, и все станет на свое место. Блюмкин как будто всецело принял совет, а когда вышел от приятеля, то передумал. Вместо того, чтобы ехать на Лубянку в кабинет Бокия, он отправился на вокзал, к отходу поезда, чтобы улизнуть за границу к Троцкому. Приезжает туда, а там: ба, ба, знакомые все лица с Лубянки. Оказывается, Радек тотчас же после разговора с приятелем дал знать по телефону в ГПУ о своем разговоре с лхасским пропагандистом, и Бокий, по своей привычке все заранее предвидеть, послал на Белорусский вокзал людей для ареста беглеца. Так бесславно кончилась фантастическая идея покорения Востока.