Оккультисты Лубянки - Александр Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я удивилась:
— Шамбала? Какая шамбала?
— Ах, ты не знаешь… Это слово мудрости древней, от которой остались корни в масонстве. И если тебе когда-нибудь попадется где-либо это название горы, реки, деревни, поляны, знай, что здесь в древности исповедовали эту великую мудрость.
Мне стало смешно:
— Глеб, — сказала я, — ты или надо мной смеешься, или тебя кто-то морочит. Скажу тебе: у нас в деревне жил старик и весьма дурашный, сапожник; его звали Шамбал. Значит, он был хранителем древней мудрости?
— Если ты знаешь, что он был дурашный, то прозвище Шамбал он мог получить от старинного «шандала» — подсвечника…
Он говорил серьезно и был, видимо, огорчен. Мне стало его жаль.
— Ах, «Шамбала»… — вспомнила я и пояснила, чтобы его утешить:
— Я совсем забыла об одной интересной книге, прочитанной мною не так давно. Книга переводная, автора забыла, заглавие «Присцилла из Александрии». В ней очень ярко выведены разные народности, разные религии и разные общественные классы, существовавшие в первые века христианства. Разгром Александрийской библиотеки, ученая Ипатия, еврейство, египетские жрецы, философы Греции — полнейшая сумятица в понятиях разных каст и обществ. В этой книге упоминается место, где было сосредоточие правды и мудрости, под названием Шамбала. Мой гость оживился:
— Это очень интересно. Надо познакомиться непременно…
— Но скажи, Глеб, откуда у тебя этот интерес?
— От Барченко.
— От Барченко? Что это еще за Барченко?
— Это большого ума и таланта человек, философ и ученый, который у нас при ГПУ организовал кружок; мы знакомимся там со многими научными открытиями и жалеем, что не знали раньше этого замечательного человека.
— Но откуда он явился?
Глеб встал. Он всегда так делал, когда не хотел отвечать на какой-нибудь вопрос.
— Ну, об этом сейчас не время говорить. — И посмотрев на часы: — Мне давно пора. Прощай. Поговорим в другой раз. А список масонов и книги о тайных обществах дай; я верну аккуратно и то, и другое.
…В Метрополе был клуб «Титан». Возле него собирались жильцы гостиницы с чайниками и кувшинами, чтобы набрать кипятку для очередного чаепития, и в очереди шли всякие разговоры. У «Титана» я встречала очень часто интересного человека, пользовавшегося всеобщим уважением, — старого революционера доктора Вечеслова. Он знал многих ученых, и я спросила, не знает ли он Барченко.
Вечеслов, очень искренний и нервный, поморщился. На лице его выразилась гадливость:
— Как же не знать этого проходимца! Подозрительный тип с темным прошлым, которого Глеб Иванович Бокий вызволил из-под ареста. Теперь он морочит. головы всем в ГПУ. Придумал научный кружок и открывает фантастические истины. Примером может служить одна история: когда-то Барченко утверждал, что у нас на Кольском полуострове пролегала великая Римская дорога и в доказательство представил фотоснимок. Фотоснимок, но не негатив, говоря, что он потерян… Этим все сказано. Дико, что Бокий, такой проницательный и умный, не видит, с кем имеет дело…
Кто мог думать, что этот Барченко с его темным прошлым сыграет такую роковую роль в жизни моего друга, «проницательного» Глеба Бокия, славившегося еще со студенческих лет умением распознавать царских провокаторов?!
6. Рыцари Круглого СтолаГлеб Бокий был первой ласточкой на маленьких собраниях старых друзей, бывших студентов горного института, собиравшихся у меня, как когда-то, в студенческие годы. Началось это с приезда в Советский Союз из Германии Б.С. Стомонякова, получившего вместо должности торгпреда в Берлине назначение заместителем наркома иностранных дел.
Собирались вокруг небольшого круглого стола, полученного мною из метропольского ресторана и предназначенного быть столом как обеденным, так, по нужде, и письменным. Собирались нечасто, за недосугом, пять горняков и шестая я, их — старый друг, и жалели, что, для полноты, не хватает двух непременных завсегдатаев моей петербургской квартиры — славного, простого и беззаветно преданного товариществу Паши Бутова, ставшего профессором горного института, откуда когда-то был исключен за бунтарство. Чья-то злая воля впоследствии забросила его в неведомые края изгнания и погубила за ним и всю его семью. На память о нем осталась только книга о мелиорации, написанная Бутовым совместно с профессором Яворским и составившая ему почетное имя. Другой отсутствовавший у круглого стола не был жертвой клеветы. Он отошел от старых товарищей, у него, по его собственному выражению, пропал «аппетит к политике», но появилось стремление к уюту обеспеченной жизни и к созданию карьеры. Он успокоился, став во главе Горной академии. Вместо того чтобы собираться в его комфортабельной квартире, товарищи шли, по старой привычке, ко мне, в тесный номер Метрополя, и стали именоваться членами «Союза друзей» и «Рыцарями Круглого Стола».
Это средневековое прозвище отвечало старым воспоминаниям и старой дружбе. Друзья несли к «круглому столу» не только свои новые заботы, мечты, чаяния и огорчения, но и старую, забытую жизнь, увлечения юности, свои надежды и ошибки. Рассказывали и о своей работе, иногда спорили, иной раз радовались достижениям, иной раз сознавались в промахах.
Помню, как Глеб Бокий принес весть об аресте Савинкова и о том, как он хотел кончить самоубийством… Помню, как он рассказывал о том, что известный Малиновский, казавшийся несокрушимым революционером и убежденным большевиком, явился к нему и объявил, что его нужно немедленно арестовать потому, что он — провокатор и успел погубить многих доверявших ему.
Этот рассказ был принят как взрыв бомбы. Оказывается, никто из присутствующих ничего не знал об аресте Малиновского; до этого момента все его считали одним из самых преданных советской власти людей, борцов за победу Октября. Посыпались вопросы. Наивный, простодушный Максим Кострикин, вскочив с места, забегал по комнате, ероша остатки своих некогда кудрявых светлых волос, повторяя:
— Ах, чёрт, и кго же это мог предвидеть? А помнишь, Маргарита, как под новый год вы пили за счастье и свободу родины в Клубе юристов?
Более спокойный и уравновешенный Стомоняков спрашивал, зачем Малиновскому понадобилось самому делать на себя донос. Бокий спокойно отвечал:
— У него была крошечная надежда: признание облегчит наказание. Он знал, что его выследили, — некуда было податься.
…Об осведомленности ГПУ Бокий отзывался с большой гордостью и облекал это даже в какую-то таинственность.
Припоминается его рассказ, как он держал пари с Чичериным, что если он задумает ознакомиться с какою-либо бумагою, а ее захотят от него скрыть, то это не удастся сделать. Чичерин спрятал документ у себя в кабинете в несгораемый ящик и поставил стражу.
— Но бумага оказалась все же у меня, — сказал Глеб.
Все накинулись на него: Как? Кто же выкрал? Может быть, когда-нибудь ящик оставался без сторожей?
— Никогда, — был короткий ответ без объяснений.
Из этого мы вынесли одинаковое предположение, что здесь не обошлось без гипноза и что в распоряжении ГПУ имеется опытный гипнотизер.
Другой случай, рассказанный нам Бокием, был не менее примечателен.
Отделение психотехники при Университете прислало Сталину проект изобретенного аппарата для чтения человеческих мыслей.
— Представляете, как это было бы важно для нас, — говорил Глеб, — мы могли бы избегнуть многих ошибок при допросе. Но в канцелярии у Сталина чиновники, не имевшие воображения и мало заинтересованные в каких-либо открытиях, просто-напросто бросили проект в архив. Когда нам пришлось для одного дела искать документы в канцелярии Сталина, мы там в архиве наткнулись на этот замечательный проект и взяли его, чтобы проверить и дать ход.
— Что же случилось дальше с проектом?
— Чепуха? Все оказалось мыльным пузырем?
— Может быть, были основания для разработки?
Мы спрашивали наперебой. Он, с обычной лаконичностью, отвечал:
— Основания основаниями, но до сих пор такого аппарата У нас еще нет.
…Когда Троцкий должен был покинуть Советский Союз и в стране свободно обсуждали этот вынужденный отъезд, спросила Бокия:
— Можно ли считать Троцкого врагом Родины и называть подлецом, как теперь принято?
Бокий полез в портфель, с которым не расставался, вытащил ворох газет и, положив их на стол, стал разворачивать.
— Вот, полюбуйся. Это заграничные русские газеты, и здесь его статьи. Тут ясно видно, подлец он или нет.
— Но если он имеет по некоторым вопросам свое мнение, Глеб? В спорах рождается истина…
Я помнила, каким блеском отличались выступления Троцкого в его приезд в Россию после 9-го января; помнила, как терпим был к его заблуждениям Ленин. Он резко меня обрезал: