Неамериканский миссионер - Андрей Кураев

Не с интеллигенцией сегодня конфликт у Церкви, а с образованцами, которые изменили своему ученому долгу – долгу критической мысли. Наш конфликт с той частью интеллигенции, которая варит наше национальное блюдо – кашу в голове.

Нынешнее всеверие нельзя считать простительной и милой доверчивостью. Наивными детьми людей можно было назвать 200-300 лет назад. Но люди, воспитанные в самой научной цивилизации в истории человечества (то есть в СССР), воспитанные в преклонении перед разумом и наукой, и к тому же воспитанные в недоверчивости как официальной пропагандой, так и диссидентской,- эти люди в нашей космической державе летают в астрал, вертят тарелочки, верят в порчу и всерьез воспринимают то, что им «предсказамус настрадал». И это уже национальный позор.

Увы, почти не слышно сегодня голоса академической науки, протестующего против тотальной пропаганды суеверий и оккультизма. Из нашей жизни уходит такая добродетель, как «дисциплина ума», «дисциплина мысли».

– Так все же партнерские отношения Церкви и науки – это традиция или нечто новое, порожденное именно современной ситуацией?

– Новое – это хорошо забытое старое. Богословие всегда напоминало, что думать надо и в мире религии. Мысль же есть различение. Различение предполагает умение выбирать. Выбор предполагает решимость сказать «нет» тому, что несовместимо с тем, чему уже сказано «да».

В первые же дни моей учебы в семинарии в нашем классе произошел весьма знаменательный разговор. При нашем знакомстве друг с другом, уясняя, «кто как дошел до жизни такой», мы вдруг обнаружили, что один из нас был комсомольцем… Нет, комсомольцами были мы все. И в моем классе практически все шли одним и тем же путем: в 14 лет вступали в комсомол, в 17 – в институт, лет в 20 крестились, а после института шли в семинарию. Но один из бывших комсомольцев, как оказалось, был поповичем. Это значит, что, будучи, в отличие от нас, с детства церковным человеком, он тем не менее вступил в организацию, мягко говоря, нецерковную. Но в ответ на мой возмущенный возглас:

– Да как же ты посмел вступить в атеистическую организацию! – он спокойно ответил:

– А с чего это ты взял, что это атеистическая организация?

Я, конечно, тут же цитирую пункт 1 Устава ВЛКСМ: «Член ВЛКСМ обязан вести борьбу с религиозными предрассудками». И что же я слышу в ответ?

– Правильно. Но ведь в этом же и состоит моя первейшая обязанность в качестве христианина!

И, по сути, это глубоко верно: вера всегда включает в себя элемент борьбы с суевериями. Богословский разум всегда осаживает религиозно-фольклорные, магические и языческие «предрассудки».

И чем больше суеверий в обществе, тем больше нужда в богословском рационализме и в научной трезвости. К началу XXI века вновь сложились условия для стратегического союза Церкви и науки. Ведь самый простой путь к соединению – это обретение общего врага. Таким общим врагом ученых и священников является оккультизм (трудно подсчитать, кому достается больше бранных слов из уст Е. П. Блаватской – первым или вторым) [138].

К моему сожалению, из нашего обихода ушло словечко, столь пугавшее меня в студенческие годы. Представляете, выступает студент-второкурсник на семинаре. При подготовке к докладу он прочитал полторы статьи на заданную тему, дополнил их всем неимоверным запасом своей эрудиции – и заливается соловьем, и открывает новые закономерности вселенной и истории, и идеи выдвигает столь ошеломляюще новые, что даже Нильс Бор (с его афоризмом «Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть истинной») не усомнился бы в их двухсотпроцентной истинности. Если бы студенту предоставили еще две минутки – он бы, несомненно, открыл «всеобщую теорию всего»… И тут этот лысый доцент скучно смотрит на тебя поверх очков и унылым голосом говорит: «Обоснуйте, коллега».

Какое там «обоснуйте»! – «А я так ощущаю!», «А мне вчера был голос!», «Да ведь так сказал сам Учитель!», «Хотите проверить? Как выйдете в астрал, так сразу направо!».

В мире, для которого характерно всеверие, проповедь веры только христианской – это призыв к различению, ограничению, дисциплине. То есть – призыв к ответственности и интеллектуальной работе. Во времена, в которые судьба разума выражается присловьем: «Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша», схоластичность, строгость и логичность теологии – это контрфорс, укрепляющий стену рациональной традиции. Без этого контрфорса, снесенного еще в начале ХХ века, и всё здание европейского рационализма начало расползаться.

Не «свободомыслие» приходит в массовом сознании на смену христианской догматике, а банальнейшее безмыслие. Если оставить свой религиозный инстинкт беспризорным, если кормить его чем попало и позволять ему питаться обрывками мод, сплетен и «эзотерик», то вырастет он в нечто странное, бессвязное и языческое. От неверия мода бросается во всеверие, минуя трезвую середину традиции.

Эстетический вкус в человеке воспитывают. К логически последовательному и взвешенному мышлению – приучают. Навыкам научного мышления – обучают. Так почему же религиозное чувство современные интеллигенты оставляют без присмотра, без систематического образования и воспитания? Тот, кто не прилагает усилий к изучению православной мысли (мне, мол, не нужны догмы), оказывается в плену у безмыслия. Он подчиняет себя неуловимо-туманным и логически бессвязным собственным «ощущениям» и общепринятым «мнениям». Отказавшись от изучения многовековой традиции христианской мысли, он со своими хилыми познаниями из области «научного атеизма» оказывается один против легионов неоязыческих и сектантских проповедников.

И как прикажете вести научный диалог с людьми, которые не слушают твои аргументы, а попросту занимаются «диагностикой кармы»: «Когда Вы выступали, то отчетливо можно было проследить по Вашей ауре следующее: когда Вы в своем выступлении говорили об Истине, то она у Вас вспыхивала яркими огнями, но когда говорили о догмах, аура была, что говорится, на нуле» [139]?

Ушли в прошлое те времена, когда христианину надо было с опаской всматриваться в научные сферы. Сегодня и Церковь, и науку теснит общий недуг нашего национального бытия: воинствующий оккультизм. Так мы оказались объединены неприязнью популярного оккультного проповедника В. Налимова: «Итак, наша задача – открыть путь космическому сознанию. Этому мешает наша культура, в частности, такие ее составляющие, как устаревшая догматизированность религии, излишняя логизированность (а потому и механистичность) науки… В других работах я уже писал об ожидании космического вмешательства в земные дела. В нынешней планетарной ситуации можно надеяться на вмешательство космических сил… Марксистско-ленинское Православие не изменит социальную ситуацию» [140].

Символом того, что произошло с нами, для меня стал район Страстной площади. Когда-то здесь стоял Страстной монастырь. Его как «цитадель мракобесия и невежества» взорвали. Религию заменили культурой. Площадь вместо Страстной стала Пушкинской. Вместо монастыря поставили кинотеатр «Россия». Напротив него открыли крупнейший магазин научной литературы в Москве – «Академкнигу».

Но начались демократические 90-е годы. Поскольку культура элитарна – она был изгнана с этих площадей. Привокзальная (по сути своей) забегаловка «Макдональдс» стала главной точкой притяжения всего района. Кинотеатр стал ночным клубом со стрип-шоу. У памятника Пушкину встала равновеликая ему рекламная пивная бутылка. А еще раньше книжный магазин закрылся на перестройку.

Когда же я зашел в него по окончании ремонта, то был сражен запахом, встретившим меня у дверей. Нет, это не был запах свежей краски. Это был запах горящего коровьего помета (из которого делаются «ароматические палочки» индийских культов). «Академкнига» превратилась в центр торговли амулетами, книжками по магии, колдовству и «эзотерике»…

Так что даже нерелигиозные люди должны уважать богословие как представителя разумного начала в чужом для них мире религиозных верований.

– Отец Андрей, многие люди не могут переступить какой-то внутренний барьер, чтобы открыть свою душу Богу. Не является ли такой преградой боязнь очередной раз обмануться – разочароваться рано или поздно в вере так же, как, например, в коммунистической идее светлого будущего?

– Не думаю, что кто-то удерживается вдали от Церкви именно из боязни разочарования. В обществе не ощущается недостатка в людях, готовых откликаться и доверяться. Напротив, в самых разных областях жизни мы ежедневно натыкаемся на свидетельства того, что доверчивость людей выше всякого разумного уровня – люди приходят в энтузиазм от финансовых пирамид, от очередных спасителей России, от мировой демократии и от новых таблеток. Что уж говорить о религии! Потому сегодня важнее проповедовать недоверие как добродетель: «Погодите, остановитесь, охладите энтузиазм, вдумайтесь!». Даже когда речь идет о собственно церковной жизни – и тут приходится порой осаживать: «Полноте, Вы уверены, что избранный Вами духовный советчик духовно и психически здрав?». А когда речь идет о нецерковных мистических кружках, то тут уж тем более уместно спросить: «С чего Вы взяли, что голос, который услышал вчера Ваш знакомый, является свидетельством высоких духовных дарований проповедника, а не расстройства рассудка?».