Хороший братец – мертвый братец - Владимир Николаевич Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У нас как раз крабы закончились, иду в «Лапусик», захожу и вдруг слышу Фимкин голос: «Здорово, корова». Я думала, ослышалась. Испугалась даже: неужто дошла до того, что галлюцинации начинаются. А Фимкин голос опять: «Здорово, корова». Подняла глаза, а там, на верхней полке, он сам сидит на жердочке. Фимка. И главное, слова-то его, Фимкины. Он меня не раз коровой обзывал. Про внешность я даже не говорю. Он это, точно он.
– Выходит, один из них лишний? – спрашиваю. – Или у вас на Востоке, я читала, одна женщина может иметь много мужей зараз. Уж не решила ли ты целый зоопарк мужей завести? Там, глядишь, третий появится, четвертый… Как будешь разбираться, кто из них настоящий, а кто фиктивный?
– Легко, – говорит. – Я даже разбираться не стану. Зачем? Пусть оба живут. Если этот Фима, – кивает на осьминога, – то, значит, тот, – кивает на попугая, – не Фима, а просто обыкновенный попугай. А если тот – настоящий Фима, то, значит, этот – не Фима, а простой осьминог… Вот так у нас на Востоке решают. Про царя Соломона слыхала?
Я пальцем у виска покрутила, а она меня за руку тянет. В соседнюю комнату увела и шепотом:
– Попугай – никакой не Фимка под вопросом. Я это нарочно придумала. А сам Фимка пусть думает, что взаправду хочу попугая мужем объявить. Пускай помучается.
– Думаешь, будет ревновать?
– Не ручаюсь. А вот то, что его от супружества могут отстранить, а другого назначить, это для него – нож острый. Я его хорошо изучила, когда он еще в человеческом теле пребывал. Был случай, в фирме его из завотделов в простые сотрудники перевели, а злейшего Фимкина недруга над ним начальником поставили. Фимка от злости и обиды чуть с ума не сошел…
Кажется, она сама в ту сторону двинулась. Боюсь, до психушки недалеко. Жаль подругу до слез. Я ей напрямую сказала:
– Это не жизнь. Ты его мучаешь и сама мучаешься. Разойдитесь. Давно надо было, но раз тогда не успела, то сегодня-то зачем тянуть?
– А его я куда дену?
– Помнится, кто-то хотел кого-то в унитаз слить.
Она перепугалась:
– Ты что! На мужеубийство толкаешь. Я хоть вдовой и побывала, но, по крайней мере, не черной.
Я подумала немного.
– У тебя ведь какая цель была? Рассчитаться с ним, типа отомстить. Вот и отомсти. Приведи не попугая, а настоящего мужика. Пусть этот ревнует, пусть терзается в своем аквариуме. Да и ты, как говорится, будешь не в убытке…
Она оскорбилась:
– За кого меня принимаешь?! Я не шалава, чтоб от живого мужа гулять.
– Разведись. Что за счастье лаяться с нелюбимым. Особо если с ним и не полаешься по-настоящему.
– Как себе это представляешь? Приношу его в загс в полиэтиленовом пакете… Расторгните, пожалуйста, брак. А без развода, соломенной вдовушкой, жить не хочу. Спасибо, побывала уже во вдовах.
Я сама, кажется, не заметила, как втянулась в обсуждение Полинкиных семейных проблем. Хотя ее платоническое осьминожество не то что семейными делами, даже скотоложеством не назовешь. Наполовину в шутку, наполовину всерьез я предложила:
– Раз так, начните заново. Забудьте обиды, раздоры, старые счеты… Считайте, что смерть как бы обнулила все ваши прежние отношения. Можно сказать, очистила…
– А если я не хочу? Если я его разлюбила…
Я не стала ей говорить, что нечего тогда было тащить его домой. Оставила бы его в магазине, может, нашел бы он себе какую-нибудь осьминожицу… Такой совет она бы мне не простила. Ревнивица страшная. Сама не ам и другим не дам. И тут мне в голову пришел наконец-то довод, бюрократический, но здравый:
– Так вы уже в разводе. После Фимкиной смерти должны были автоматически развести. Штамп в паспорт поставили?
Она замотала головой. Нет, мол, не до того было.
– Ну так сходи поставь. И все дела.
– Подумаю.
Думала она долго. Потом однажды позвонила:
– Можешь завтра к двум часам заскочить? Только не опаздывай.
Я пришла тютелька в тютельку. Полина сидит мрачная, напряженная, почему-то в черном платье. Фимка, как всегда, из аквариума тупо на нас таращится.
– Случилось что-нибудь? – спрашиваю. – В чем вообще дело?
– Увидишь.
Сидим. Ждем. Звонок в дверь. Полина пошла открывать.
Вошли два здоровенных киргиза в синих робах.
– Чего нести?
Полина указала на Фимку, который, шевеля щупальцами, скорчился на дне своего стеклянного жилища. Неужто испугался чужих людей? Или печалился о разлуке? Хотя какая может быть печаль у головоногого! Киргизы подвели под дно аквариума широкие ремни, накинули концы ремней на плечи, поднатужились, приподняли прозрачный гроб с осьминогом и потащили к выходу.
– Ну наконец-то! – воскликнула я.
Полина не откликнулась. Она смотрела вслед Фимке, уплывающему из ее жизни, со странным выражением. Нет, радости я не ожидала, но она, похоже, не чувствовала даже облегчения. Растеряна? Да. Огорчена?! Поверить невозможно. Полина была не просто огорчена, а будто покойника провожала.
Передний носильщик уже скрылся за дверью, задний враскоряку тащился за ним и был уже на пороге, когда Полина вдруг завопила что было мочи:
– Постойте!
Киргизы остановились.
– Несите, несите! – замахала я руками.
Ведомый киргиз неуверенно топтался на месте. Неподъемный аквариум покачивался на постромках.
– Людей пожалей, – сказала я. – Видишь, тяжесть какая. Раньше надо было решать.
– Хозяйка, делать чего?! – крикнул из соседней комнаты передний киргиз.
– Уносите! – приказала я.
– Тащите обратно! – крикнула Полина.
– Э-э-э-э, – неодобрительно крикнул передний. – Пусть одна скажет.
Полина погрозила мне кулаком (клянусь, она бы меня реально ударила, скажи я хоть слово) и скомандовала:
– Назад!
Задний мужик неуклюже развернулся и оказался ведущим, вслед за ним из дверного проема показался второй, они поднесли аквариум к постаменту, поднатужились и поставили его на прежнее место. Полина молча выдала им полную плату. Вряд ли они ушли огорченные.
Я с тяжелым сердцем готовилась к упрекам. Эх, не стоило влезать в чужие отношения! Полина – девушка мстительная, за вмешательство отыграется на мне по полной…
Напрасно боялась. Никогда не видела Полину такой… не знаю, как описать… она будто сбросила с плеч стопудовый груз. Или выздоровела от тяжелой болезни. И голос у нее стал другой, глубокий какой-то. Искренний.
– Мариночка, ты сама видела – я ведь чуть его не лишилась. Решила, дура несчастная, – баста, больше видеть его не могу! А когда увидела, как его от меня уносят, навсегда уносят, сердце защемило, да так, что сил не было терпеть. Словно еще одного хороню. И разом вся злость отступила, как ее не было. Я ведь тогда, еще в прошлой жизни, думала: ну хоть раз промолчал бы, хоть бы раз не огрызнулся, все бы ему простила… Этот ни разу не огрызнулся, а я не понимала, не ценила…
Неизвестно, что об этом думал Фимка. Во всяком случае, не возражал. Пучился, как всегда, и шевелил щупальцами.
А я что? То ли смеяться, то ли умиляться такому обороту. Зажила с тех пор моя подруга со своим прошедшим реновацию супругом в любви и согласии. Попугая она отдала моему Митьке, но ухаживать за птицей пришлось, естественно, сами понимаете кому. Малолетний спиногрыз ничем, кроме телефона и компьютера, не интересуется.
Молельная вновь превратилась в супружескую спальню. Полина поставила в ней кушетку и перенесла туда большой плазменный телевизор. По вечерам они вместе смотрят душещипательные сериалы с хорошим концом, что, думаю, аккомпанирует их семейным отношениям. Полина обнаружила, что Фимка, как и все осьминоги, ведет активный ночной образ жизни. Теперь она часто просыпается по ночам, чтобы пообщаться с бодрствующим супругом и вновь счастливо уснуть. Днем она бросает в аквариум мячики и цветные детские игрушки, чтобы драгоценный Фимочка не скучал, пока она на работе…
Некоторые осуждают Полину и говорят, что баба рехнулась. Я ее понимаю. Есть у меня знакомая бездетная пара, которая своего песика считает сыночком. Вроде как всерьез… Ну ладно, скажем так: они реально относятся к кобельку как к своему ребенку и называют его сынулей. Вот я и спрашиваю – почему приравнивать собаку к человеческому
