Письмо от Анны - Александр Алексеевич Хомутовский

Александр Хомутовский

Письмо от Анны

Дорогой мой друг,

Я знаю, что… нет, не могу на «ты», знаю, Вы, стало быть, моих слов никогда не прочтёте, но я не могу быть благодарной молча, поэтому и села писать это письмо.

Той ночью я лежала на пляже, босыми ногами касаясь колышущихся морских волн, а луна с сотнями звёзд лила свой серебряный свет на песок. Поздно… Днём была не самая приятная погода, но это мне не помешало искупаться, встречая спиной бьющие солёные волны. Домой я ещё не возвращалась, обсыхала на солнце, да так и не заметила, как стемнело. Издали слышна игра гитары — у кого-то день рождения, годовщина или какой-то другой праздник. Голоса поющих женщин и разрывающихся хохотом мужчин эхом до меня доносятся. А я лежу, без полотенца или другого лоскутка и наслаждаюсь меня окружающим. Боже, отчего все люди не живут здесь, на берегу Стрелецкой бухты? Здесь же так замечательно, так отрадно! Лежать и смотреть на звёзды, слышать их отдалённое пение, как они зовут к себе, но я не такая простая, я отвечаю тем же. И та далёкая… нет, не точечка, скорее запятая, та сверкающая лучами запятая, и я, девочка на крымском пляже, мы упёрты, но я не обижаюсь. Здесь всё, всё, что нужно для написания каких-нибудь звучных строк, что после сложатся в стихотворение, моё не первое и, очевидно, не самое лучшее, но памятное для меня самой. О стихах, впрочем, я Вам писать и села.

Я уже на протяжении нескольких лет сочиняю стихи. Первое своё я считаю уже детским, мне отрадно видеть, как с годами я чувствую рифму и ритм всё лучше и чётче. Жаль только, что муза моя — сова. Как только подходит время лечь спать, так она, проказница, негодница, моя любовь, стоит под дверью. Сначала стесняется войти, видно, есть у неё родители, воспитали манерам, но потом бесцеремонно стучится, заходит и трясёт меня за холодные плечи. Но не могу её винить, она жертвует, я уверена, не хочет этого, но жертвует собой, и чтобы оставить память о себе, она будит меня и шепчет прямо в голову мне строки, которые я, подрываясь с кровати, бегу воспроизводить на бумаге. Нужно торопиться, сердца моего не хватает хранить её слова долго, скоро она исчезает.

Первые стихи мои даже я сама не могу читать без улыбки: «Экая смышлёная я была, писала такое». Отцу не нравилось, что я пишу, говорил, мол, не срами нашего имени. Да мне имя его и не нужно, я и без него писать могу. Но не решаюсь сейчас, смотря на себя тогдашнюю, не согласившуюся с отцом в одной мысли: есть, куда стремиться. Я начала не только писать, я начала читать.

В Царском селе. В гимназии, разумеется, Ваше имя известно, как и по всей стране. Я решила взять книгу, грубо говоря, случайно; ведь как я могла понять, девочкой, пару лет тому назад, что я прочту и что на меня свалится. Я открыла случайную страницу и начала скользить глазами по словам, проговаривая их с выражением:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Как? Как можно? Вы ещё тогда знали, что посвятили себя нам, русскому народу, не зря. С исторической пронзительностью предугадали (или знали?) своё величие, память о себе, что хранится и будет храниться веками после Вас. Я перелистнула страницу:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Это дар, другого объяснения я не приемлю. В тот день я забылась и разумом своим, без воли, исследовала мир, который будто заново для меня открылся, Ваш мир, Александр Сергеевич. Я читала до дрёмы, разбудила же меня нянька своим оханьем. «Аннушка, ты не заболела?» — спросила она, прислонив руку к моему детскому лбу. Я промолчала; убрав книгу под подушку, пошла с нянькой за стол, оказалось, было уже время ужина. Но про себя я думала: «Это правда. Я заболела».

Мне уже пятнадцать. Я писала и о природе, и о любви, и о звёздах. Я стала чаще и смелее использовать метафоры, меня окружают глаголы, как ангелы-хранители летают вокруг меня в томном ожидании, когда же их тени прольются чернилами на ещё одной бумажке, что я храню у себя в столе. Я пребываю в полной уверенности, что и лунная вчерашняя ночь блеснёт в моей памяти, когда я вновь сяду за перо. Но нет сомнений, в верности лире и поэзии я виновна из-за Вас, Вы протоптали некогда тропу, по которой я сейчас легкомысленно брожу, изучая лес литературы, Вы, если не открыли, то как настоящий джентльмен, придерживали открытой дверь искусства. Я надеюсь, дух Ваш не будет возражать, если я, такая наивная девчонка, буду называть Вас своим учителем.

Ваши труды не пропали даром, их помнит Россия, их помнят все русские и, как мне кажется, не только русские. Могу сказать за себя, мне так хочется верить, что тогда у Вас была в голове девочка, которую Вы никогда не увидите, но про которую думали и писали. Может, ею я и оказалась? Может, Вы писали мне?..

Не прощаюсь, точно знаю: мы ещё увидимся, если не глазами и голосом, то душами…

Ваша ученица,

Анна А.

1904