Покоренная поцелуем - Донна Валентина

— Я бы, конечно, этого не допустил, но от меня мало что зависело в тех обстоятельствах, — ответил Ротгар.

Лицо Хелуит помрачнело.

— Ах, Ротгар, его больше нет. Нашего Эдвина нет больше на этом свете.

Он быстро подбежал к ней, чтобы поддержать ее, тихо проклиная норманнов, и обнимал обеими руками незаконную семью своего брата.

Переводить взгляд с Ротгара на Эдвина было все равно что сравнивать чье-то лицо с его отражением в реке Лэндуолд, но только до той минуты, когда постоянная улыбка не искажала черты Эдвина. Только в этом случае становилось заметным различие между ними, тем, кто был рожден в обход закона на соломенном тюфяке пастушки по имени Анна, и тем, кто появился на свет в роскошной, просторной кровати жены старого сеньора Этефледы.

Молодой Ротгар, законный их наследник, никогда не чурался постоянной тяжелой работы по дому, он не знал, что такое муки голода, и вырос высоким и сильным мужчиной. Эдвин, так и не признанный стариком Ротгаром, никогда не смог дотянуться своим ростом ни до брата, ни до отца. Тяжкий труд почти в младенческом возрасте сгорбил его плечи, а с приходом каждой зимы у него становилось на один зуб меньше.

Только после смерти старика молодой Ротгар узнал о существовании Эдвина. Он был слишком гордым человеком, чтобы принять дары, которыми был готов его осыпать Ротгар, — он попросил у него только вот этот участок земли, который предстояло еще расчистить.

Когда Ротгар объявил о своем намерении выступить на защиту Англии, Эдвин упросил его взять с собой.

— Правда, у меня теперь есть что терять, свою землю, — с гордостью сказал он, оглядывая свой участок в несколько акров.

В эту минуту Генрих что-то пропищал. Он попытался ему улыбнуться, ободрить его улыбкой, чтобы отвлечь внимание ребенка от матери, рыдавшей на его плече. Голубые глаза Генриха, слишком серьезные для пятилетнего карапуза, встретили взгляд Ротгара с детской беспечностью. Вырвав руку из руки Хелуит, он быстро побежал в поле и скрылся в лесу. Ротгар был уверен, что теперь Генрих никогда не перепутает его с Эдвином.

— Как умер Эдвин? — наконец спросила Хелуит.

— Я мало что знаю, — ответил Ротгар. — При Гастингсе он сражался рядом со мной. Плечо его пронзило копье, но рана, судя по всему, не была смертельной. Но больше я его не видел, так как меня самого ранили и вынесли с поля боя. До тех пор, покуда я не увидел тебя там, во дворе, я все еще надеялся…

Хелуит освободилась из объятий Ротгара и стала вытирать слезы.

— Они все забрали у нас, Ротгар, они лишили нас всякой надежды. Но, слава богу, они отпустили тебя на волю, не причинив особого вреда.

Ротгар молчал.

— А это что такое, Хелуит? — спросил он, показывая на синяки.

Она замолчала, ушла в себя. Наконец сказала:

— Он называет это моей отметиной. Я должна благодарить его, — за то, говорит он, что ему очень нравится моя кожа и что он лишает себя большого удовольствия покрыть ее всю шрамами раскаленным металлом из-за моей постоянной неуступчивости. Когда эти синяки пройдут, он пообещал поставить другие.

— Кто этот человек? — закричал Ротгар. — Я убью его, клянусь.

Слабая улыбка тронула уголки ее губ.

— Он раздавит тебя как червяка, на которого неосторожно наступила копытом лошадь.

— Гилберт, — назвал Ротгар имя, ни на йоту не сомневаясь в своей правоте. Это слово пронзило его мозг, оно раздражало его, так как у него перед глазами сразу возникала другая картина — вот он, высокий, худой, беспомощно лежит на спине, а этот ухмыляющийся норманн отдает приказ: «Проколи его мечом, — от этого его глаза загораются злобной радостью».

— Я не назову его имени, — сказала Хелуит. — Я поклялась убить его собственными руками, а тебе нужно держаться подальше от наших мест.

— Никогда! Я не оставлю ни тебя, ни ребенка. Вы с Генрихом уйдете отсюда вместе со мной. Собирай вещи, мы уходим немедленно.

— Ротгар. — Вскинув голову, она снисходительно смотрела на него нежными любящими глазами, как смотрит старшая сестра на взбалмошного братца. — Ты только посмотри на себя, а потом на меня.

Она мягко погладила рукой себя по юбке, по выпирающему из живота бугорку. — Мне знакомы целебные травы, и в течение этих бесконечно тянущихся месяцев мне удавалось погубить его семя, но на сей раз оно, видимо, все же пустило корень. Некоторые женщины могут работать в поле, уделить немного времени, чтобы прямо там рожать детей. Мне же придется лечь в кровать, если мне еще дорога жизнь, так как я не похожа на племенную кобылу. Ты же помнишь, скольких детей я потеряла до того, как родила Генриха.

— Да, — сказал Ротгар, — помню. Я очень хорошо также помню, что ты жена моего брата. И я не оставлю тебя здесь на милость норманнов.

Хелуит отрицательно покачала головой.

— Его страсть в последнее время поутихла, а известие о твоем приходе может вообще отбить у него всякую охоту.

— Хелуит…

— Ротгар. — Она умиротворяющим жестом положила свою руку ему на плечо. Неужели ты на самом деле считаешь, что я могу бросить землю Эдвина? Это единственное, что осталось после него для Генриха. — Глаза ее смотрели отрешенно. — В один прекрасный день я убью этого норманна, может, вот на этом самом месте, где ты стоишь. Тогда его кровь пропитает землю Эдвина. Это будет ему поделом, не так ли?

В ней чувствовалась горячая целеустремленность, спокойная уверенность в себе, от которых, казалось, являлась аура сильной натуры. Ротгар покачал головой:

— Что произошло с вами, женщинами, за время моего отсутствия?

— Я видела, как ты шел, держась за руку, с Марией. Ты имеешь в виду других женщин, кроме меня и Марии?

— Нет. — От вас двух вполне достанет хлопот, — огрызнулся он. — Неужели все женщины теперь такие кровожадные, обезумевшие от собственной власти?

Хелуит улыбнулась, но потом сразу посерьезнела.

— Ты должен держаться подальше от меня, Ротгар. Он просто убьет тебя, если встретит здесь. После этого мне придется несладко. Иди к хижине дровосека. Если ты отправишься в путь немедленно, то успеешь к наступлению ночи.

— Я тебя не оставлю.

— Я сейчас принесу тебе старый плащ Эдвина, — сказала она, пропуская мимо ушей его слова. — Он, конечно, не достанет тебе и до колен, но в нем все равно будет теплее.

Она мгновенно исчезла в глубине хижины, — он даже не успел вымолвить и слова в знак протеста, и тут же вернулась, не оставляя ему времени для выбора более убедительных аргументов. Она прижимала к груди, словно ребенка, большой узел, поглаживая его грубо сотканную материю, словно это был драгоценный шелк; она не отрывала от него глаз, как будто держала в руках прекрасный, чудесный гобелен, а не комок грязной шерсти.