Чудо - Эмма Донохью

– Можешь прямо сейчас надеть ночную рубашку.

– Хорошо, миссис Элизабет. Или, может быть, Элиза? – Из-за усталости улыбка девочки получилась кривой.

Либ сосредоточилась на крошечных пуговках Анны.

– Или вы Лиззи? Мне нравится Лиззи.

– Не Лиззи, – ответила Либ.

– Иззи? Ибби?

– Идли-дидли!

Анна зашлась в смехе:

– Тогда буду вас так и называть, миссис Идли-дидли.

– Не будешь, маленькая проказница, – сказала Либ.

Интересно, удивляются ли О’Доннеллы и их друг Флинн этому веселью, доносящемуся через стенку?

– Буду.

– Либ. – Слово выскочило само по себе, как кашель. – Меня называли Либ. – Она уже успела немного пожалеть о сказанном.

– Либ, – повторила Анна, удовлетворенно кивнув. – Привет, Либ.

Приятно было это слышать. Как в детстве, когда сестра еще смотрела на нее снизу вверх – в то время они думали, что всегда будут вместе. Но Либ заставила себя прервать поток воспоминаний.

– Ну а ты – у тебя есть уменьшительное имя?

Анна покачала головой.

– Ты могла быть Энни. Ханной, Нэнси, Нэн…

– Нэн, – задумчиво повторила девочка.

– Больше всего тебе нравится Нэн?

– Но это буду не я.

– Женщина может поменять имя или фамилию, – пожала плечами Либ. – Например, выйдя замуж.

– Вы были замужем, миссис Либ?

– Я вдова, – сдержанно кивнула она.

– Вы все время грустите?

Либ смутилась:

– Я знала своего мужа меньше года. – Наверное, это прозвучало сухо.

– Вы, должно быть, любили его, – промолвила Анна.

Либ не знала, как ответить. Она попыталась вызвать Райта в памяти, вместо лица – расплывшееся пятно.

– Подчас, когда приходит несчастье, не остается ничего другого, как начать все сызнова.

– Что начать?

– Все. Совершенно новую жизнь.

Девочка задумалась, но ничего не сказала.

Когда Китти внесла горящую лампу, они чуть не ослепли.

Позже пришла Розалин О’Доннелл с газетой «Айриш таймс», которую оставил Джон Флинн. Там была фотография Анны, снятая Рейли в понедельник, но сделанная в виде гравюры на дереве, с более резкими линиями и тенями. Либ была раздосадована, подумав, что дни и ночи ее пребывания в этой покосившейся лачуге превращаются в поучительную историю. Пока Анна не увидела, она припрятала сложенную газету.

– Там, внизу, есть большая заметка. – Мать дрожала от радости.

Пока Анна расчесывала волосы, Либ подошла к лампе и бегло просмотрела статью. Как она поняла, это был первый очерк Уильяма Берна – где он цитировал Петрония, – набросанный в среду утром, когда журналист не располагал еще никакой достоверной информацией. Либ не могла не согласиться с выражением «провинциальное невежество».

Второй абзац был для нее внове.

Воздержанность является несомненной ирландской чертой. Старая ирландская мудрость гласит: «Можно и недоспать, можно и недоесть. Умеренность – мать здоровья».

Это не новость, подумала Либ, всего лишь болтовня. Беспечный тон оставлял послевкусие.

Пожалуй, стоит напомнить этим столичным интеллектуалам, подзабывшим ирландский язык, что в нашем древнем языке «среда» называется словом, означающим «первый пост», а «пятница» – «второй пост». В оба эти дня по традиции дожидаются, пока нетерпеливое дитя не закричит три раза, и только потом дают ему бутылочку. К вящему нашему удовольствию, слово «четверг» означает «день между постами».

Неужели это правда? Не доверяет она этому шутнику. У Берна хватает эрудиции, но иногда он пользуется ею ради потехи.

У наших предков было принято – по ирландскому выражению – держать пост против обидчика или должника, демонстративно голодая у его двери. Говорят, сам святой Патрик с явным успехом держал пост против Создателя на горе в Мейо, названной в его честь. Пристыдив, он заставил Всемогущего даровать ему право судить ирландцев в Судный день. В Индии также протест, выражаемый с помощью голодания у порога, стал настолько распространенным, что наместник короля предлагает запретить его. Что касается крошки мисс О’Доннелл, то автор этой статьи пока не смог определить, отражает ли ее нежелание в течение четырех месяцев съедать завтраки, обеды и ужины какую-то юношескую обиду.

Либ захотелось выбросить газету в очаг. Неужели у этого малого совсем нет сердца? Анна – ребенок в беде, а не предмет для шуток в качестве летнего развлечения читателей газеты.

– Что там говорится обо мне, миссис Либ?

– Это не о тебе, Анна, – покачала она головой.

Чтобы отвлечься, Либ просмотрела заголовки, набранные жирным шрифтом, – события мирового масштаба. Всеобщие выборы, объединение Молдавии с Валахией, осада Веракруса, непрекращающееся извержение вулкана на Гавайях.

Никакого толку. Либ эти проблемы не волновали. Персональный уход за больным всегда суживал кругозор, а особенность данного случая усиливала эффект, сжимая ее мир до одной комнатушки.

Свернув газету в плотную трубку, Либ оставила ее на чайном подносе у двери. Потом вновь проверила каждую поверхность, но не потому, что рассчитывала найти тайник, из которого Анна таскает еду во время дежурства монахини, а чтобы чем-то себя занять.

Девочка сидела в ночной сорочке и вязала шерстяной чулок. Может у Анны все-таки быть какая-то невысказанная обида? – размышляла Либ.

– Пора ложиться спать.

Она взбила подушки, придавая им нужную форму, а потом сделала записи.

Водянка без улучшений.

Десны в том же состоянии.

Пульс: 98 ударов в минуту.

Дыхание: 17 вдохов в минуту.

Когда на дежурство пришла монахиня, Анна уже спала.

Либ считала, что нужно поговорить, хотя женщина противилась любой попытке.

– Прошло пять дней и пять ночей, сестра, а я ничего не заметила. Пожалуйста, ради нашей пациентки, скажите, а вы заметили?

Замявшись, монахиня покачала головой, а потом тихо произнесла:

– Может, потому, что замечать было нечего.

Что она имеет в виду? Тайного кормления не было, потому что Анна действительно живое чудо, благоденствующее на диете из молитв? Либ задыхалась от того неизъяснимого, что витало в этой хижине – да и во всей стране.

– Хочу кое-что сказать, – тщательно подбирая слова, заговорила она. – Это, скорей, не об Анне, а о нас.

Сказанное заинтересовало монахиню.

– О нас?

– Мы здесь для того, чтобы наблюдать, верно? – (Сестра Майкл кивнула.) – Но когда что-то изучаешь, невольно влияешь на это. Когда в целях изучения помещаешь рыбу в резервуар, а растение в горшок, то условия меняются. Между тем, как Анна жила последние четыре месяца, и как живет сейчас – большая разница, вы согласны?

Монахиня лишь наклонила голову набок.

– Это все из-за нас, – проговорила Либ. – Надзор изменил ситуацию, которую мы наблюдаем.

Брови сестры Майкл поднялись, исчезнув за полоской белого полотна.

– Если в прошедшие месяцы в этом доме имело место жульничество, – продолжала Либ, – то наш надзор должен был, начиная с понедельника, положить ему конец. Так что вполне вероятно, что именно мы с вами сейчас не даем Анне питаться.

– Но мы ничего не делаем!

– Кроме того, что каждую минуту следим за ней. Разве мы не пришпилили ее, как бабочку?

Неверный образ – чересчур болезненный.

Монахиня энергично затрясла головой.

– Надеюсь, я ошибаюсь, – сказала Либ. – Но если я права, то ребенок не ест уже пять дней…

Сестра Майкл не сказала: «Этого не может быть» или «Анна не нуждается в пище». Она только произнесла:

– Вы заметили какие-нибудь серьезные изменения в ее состоянии?

– Нет, – призналась Либ. – Ничего такого, на что можно было бы прямо указать.

– Ну, тогда…

– Ну, тогда что, сестра? «Бог в небесах, и в мире все хорошо»? Что мы делаем?

– То, для чего нас наняли, миссис Райт. Не больше и не меньше. – С этими словами монахиня села и загородилась своей священной книгой как баррикадой.

Эта крестьянка, оказавшаяся в доме призрения, без сомнения, добрая душа, с раздражением думала Либ. И вероятно, по-своему умная, если только позволяет себе выходить за рамки, предписанные начальством. «Мы поклялись приносить пользу», – похвалилась как-то сестра Майкл, но какую реальную пользу приносит она здесь? Либ припомнила слова, сказанные мисс Н. одной медсестре, которую она отослала обратно в Лондон после всего лишь двух недель в Шкодере: «На фронте бесполезный человек – помеха».

На кухне началась молитва. О’Доннеллы, Джон Флинн и прислуга уже стояли на коленях, произнося нараспев: «Хлеб наш насущный дай нам днесь», когда Либ проходила мимо них.

Разве эти люди не слышат того, что говорят? А как насчет насущного хлеба для Анны О’Доннелл?

Либ распахнула дверь и вышла в сумрак ночи.