Мак и его мытарства - Энрике Вила-Матас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале рассказа перед нами женщина, которая с камня на камень – заметно, что она в совершенстве знает этот опасный путь – переходит ручей. Женщина уверена, что возвращается домой, и тревожит ее лишь небо над головой, потому что оно в этот день какое-то другое и немного отличается от обычного, быть может, от того, что слишком серое и будто стеклянное. Выбравшись на другой берег, она останавливается перед выщербленными ступенями крыльца, у которого припаркован автомобиль, и это сильно удивляет ее. Да что она, машин что ли не видела? Мальчик и девочка играют в саду под большим деревом. «Привет-привет», – говорит она им, желая подбодрить самое себя. Но дети словно не замечают ее присутствия и продолжают как ни в чем не бывало свои забавы. «Я здесь жила», – бормочет она и инстинктивно протягивает к ним руки. Мальчик поднимает на нее серые глаза, но как будто не видит. «Как похолодало вдруг, – говорит мальчик девочке. – Не замечаешь? Пойдем в дом». Женщина опускает руки, и вот перед глазами читателя возникает заключительная фраза, которую он так боялся увидеть: «Я впервые поняла, что происходит на самом деле».
Санчес/Вальтер в своем «Эффекте рассказа» берет в качестве отправной точки историю Рис, чтобы повенчать литературу с жизнью и поведать, какую тревогу вселяет в мальчика по имени Манолин случайно услышанный им рассказ «Я здесь жила», который отец вслух читает матери. Манулин потрясен, потому что история внезапно открывает ему истину: все мы рано или поздно должны будем умереть, а после смерти призраками явимся в отчий дом, где никто нас не узнает. Манолин спрашивает себя, зачем же он родился, если все равно придется умирать, и неужели же родители подарили ему жизнь лишь затем, чтобы он познал смерть.
«В Новом Орлеане уже наступил вечер, и тут у бедного Манолина так задрожала рука, что он выронил свой стакан молока и потребовал, чтобы я еще раз прочел этот рассказ. Он был до того взволнован тем, что я только что прочел его матери, что я счел за благо не повторять ни единого слова из истории, которую всего минуту назад весело читал вслух. Помню, что безмерно удивился, что рассказ может произвести такой эффект, потому что детям понять его было трудно. Однако Манолин был явно опечален и все повторял: «Я здесь живу… я здесь живу…» Он оставался молчалив, задумчив и тревожен, пока наконец не рухнул в постель и не заснул. И не вставал трое суток, хотя доктор заверил нас, что с ним все в порядке».
Доктор в этом рассказе – фигура не проходная: это севилец, и ближе к концу становится очевидно, что место действия, в том числе и пространный, неслыханной густоты эпизод, где таинственный рассказчик, выведенный в подражание герою Рис, страдает от эпохального, беспримерного похмелья, каким могут одарить лишь семь тысяч порций рома, выпитых одна за другой, да, так вот, место действия – Новый Орлеан, который очень напоминает Севилью. Чем именно, сказать трудно, потому что города эти очень разные, но все же рассказчик уверяет нас, что они похожи. И, хотя ничего не говорит впрямую, но достаточно ясно указывает читателю на то, что мальчик из рассказа – это будущий севильский цирюльник в тот самый миг, когда он понял, что рано или поздно умрет (вот только не знал бедный Манолин, что умрет от руки некоего чревовещателя, который убьет его в темном лиссабонском переулке).
«В жизни своей не видел такого печального лица, как у этого бедняги, трое суток не встававшего с кровати. «В котором часу я умру», – спросил он к вечеру третьего дня. Мать не нашлась, что ему ответить. А я, не принадлежа к семье, еще меньше знал, чем бы мог помочь ему в такой трудной ситуации. «Я понял, что умру, правда ведь? Ведь так говорится в том рассказе», сказал мальчик. И мы все просто окаменели, отвели глаза, а потом улыбнулись, словно прося его успокоиться».
В определенный момент открывается нам, что в Новом Орлеане, на берегу моря, все юнцы пребывают в печали. Меж тем мы уже приблизились к финалу рассказа.
«К вечеру Манолин отчасти восстановил свою неистощимую жизненную энергию и, словно подражая улыбкам, которыми мы обменялись несколько часов назад, хохотал по любому поводу. Все его смешило, все казалось ему забавным. Но сам он сделался другим. Детство вдруг окончилось. Случайно услышанный рассказ привел его к постижению той несокрушимой реальности, которую мы называем смертью. От этого он заболел, но от этого же обрел свободу реагировать так, как хочется. Например, смеяться. И один бог знает, как много смеялся этот ребенок, ибо смеялся он столько, что уже невозможно было понять, когда это был именно смех, а когда он сменялся трагическим оскалом отчаяния».
Этими словами завершается «Эффект рассказа», а с ним вместе и похождения мальчика, которому в свое время доведется узнать в лиссабонском переулке, до какой же степени точно сбылось то, что он случайно услышал в детстве.
Ну, и хватит на сегодня. Меня клонит в сон и склоняет к мысли, что утро вечера мудренее или что-то в этом роде. Разве не так говорят водители дневников? Кармен смотрит телевизор в гостиной. Я запираю входную дверь на два оборота, но прежде оглядываю через решетчатое оконце лестничную площадку и наслаждаюсь видом на треугольный завиток перил. Кажется, что во всем нашем доме нет ни души. Он, что называется, объят безмолвием. Ну, разумеется, большинство соседей уже вернулись к себе в квартиры, а многие вот-вот задремлют. Я представляю себе Санчеса в соседнем корпусе: он тоже вернулся домой, готовится восстановить силы целебным сном и вдруг одним прыжком вскакивает с кровати, как будто некий еле слышный звук из подпольного мира возвестил о той неопределенной угрозе, которую несу я, Санчесов сосед, продолжающий, никому ничего не сообщая, планировать изменения в воспоминаниях Вальтера. А ведь я еще даже не дочитал их до конца.
[ОСКОП 20]
Я тут подумал, а меня уже покачивает, и, по-хорошему, следовало бы идти ложиться спать, но я тут подумал и не хотел бы забыть, о чем, а потому и решил занести мои раздумья на бумагу, хотя сон одолевает меня. Не думаю, что Санчес, включив в мемуары Вальтера историю, пережитую
