Искажения - Михаил Дзюба

Я сел на табурет, прислушался. Поток слов нарастал, и пароходным гудком – с такой же интенсивностью и громкостью – в мою кухню ворвался мужской голос.

Кто-то родился в четырнадцатом веке. Кто-то совсем не помнил своего имени. Кто-то был провидцем.

Мы общались с ним каждый вечер, во время ужина. Кто-то удобно располагался над плитой, там, где соединялись газовые трубы, и рассказывал мне о себе. Обо мне, как ни странно, Кто-то совсем не спрашивал.

Кто-то плохо помнил свои предыдущие жизни.

Осколками в его памяти осталась пожирающая Европу чума. Помнил себя поваром многочисленной армии под руководством пухлого истеричного человека. Помнил поля сражений, на которых пахло порохом и смесью вина с кровью. Помнил себя рабочим в группе людей, с вилами и лопатами бросавшихся на вооруженных солдат. А за спинами солдат возвышался то ли дворец, то ли просто большой дом.

Линейная отчетливая память Кто-то началась в тридцать три года последнего его физического существования.

Кто-то разлепил веки, а перед ним, на хромированном столе, распростерлось тело подростка, сплошь усыпанное рублеными ранами. И Кто-то знал что делает. Он равномерными отточенными движениями правой кисти вскрывал брюшные полости. Исключительно быстро проводил аутопсии9. Умело шил холодную мертвую плоть. Рабочее место Кто-то располагалось в небольшом помещении, где мерно гудели лампы дневного света, а плитка пола настаивала на стерильности. В этом помещении Кто-то провел четыре года, пока, в один момент, не отложил инструмент в сторону, снял халат и вышел на улицу.

Кто-то, стоя у стола и проводя вскрытия, все эти годы размышлял над тем, кто он есть. И внезапно, с какой-то умопомрачительной скоростью в его сознание инсталлировалось понимание. Кто-то теперь знал кто он, а именно – Провидец. Ему стали доступны глубины собственного сознания, ему открылась филогенетическая память, память поколений. Кто-то ощущал спираль времени, ее движение. Он видел, как спираль времени делает витки, собирая на витках зазубрины, образуя Единый Марш. Кто-то сказал мне, что я – вне памяти Ананке10. Я спросил, быть может мой запах – это побочный эффект моего отсутствия в памяти Ананке? «Нет, – ответил Кто-то, – это не более чем гипергидроз, технические огрехи организма».

Последняя моя беседа с Кто-то прошла теплым вечером. Его голос был едва слышен. Кто-то все больше изъяснялся несуразицами. Последние слова Кто-то выдавил из себя, и эти слова были:»… брачные песни сколопендр ну вот никак не обозначали что-нибудь однозначное…»

Я выхожу из трамвая. В сгущающихся сумерках нервно дрожит неоновая вывеска супермаркета.

Я втягиваю голову в ворот пиджака, настороженно семеню по направлению к раздвижным – приглашающим – дверям. В дверях суета, ажитация из человеческих организмов. Я проскальзываю внутрь, в светлую утробу, в подавляющий разум иллюзией выбора магазин.

Я вдруг чувствую, как у основания ворота пиджака начинается движение. Моя кожа на ключице оттягивается. Появляется нестерпимое чувство жжения.

Я боюсь самовоспламенения.

Вергилий. Рим. Релевантность. Запрос. Полоний Вортий. Он сгорел на глазах своей семьи. Выпил всего два бокала вина, изрыгнул изо рта пламя и упал обугленной спичкой.

Мой мозг воспламеняется вместе с этой информацией, в носу набухают полипы. Я пытаюсь унять свою мнемоническую аллергию. Для этого мне нужна музыка. Застыв у стойки с пестрыми коробками, проигрываю в голове вступление ко второй симфонии Баха. Музыка играет в моём среднем ухе, своими волнами снимая мнемо-аллергический пароксизм.

Первый приступ мнемо-аллергии случился у меня в тринадцать лет, на детской базе отдыха.

База отдыха представляла собой закрытую систему, где отдых напоминал процесс дрессировки агрессивных приматов. А персонал базы отдыха на досуге, очень похоже, увлекался чтением трудов психиатра-изувера Эриксона11. После чтения, персонал с нескрываемым удовольствием апробировал почерпнутое знание на практике.

Я помню себя задумчиво бредущего по острому краю утеса. На мне белая футболка и синие шорты. Точно такая же форма одежды, как и у других ребят нашей группы.

Наша группа совершает очередную «образовательную вылазку». Группу возглавляет вожатый, всем своим видом имитирующий волнистого попугайчика. В ходе образовательных вылазок мы изучали флору и фауну близлежащих пляжей и скал.

Мы взбираемся к пику утеса. Волнистый вожатый замечает ползущего в пыли крупного зеленого жука. Он останавливает группу. Сухим потрескивающим голосом зачитывает страницу из брошюры, торжественно извлеченной из нагрудного кармана рубашки. Вожатый акцентирует несколько характеризующих жука слов. Для усвоения свежих знаний, он предлагает нам, детям, выбрать слово, чтобы запомнить характеристики этого жука. Я ненадолго задумался и остановился на слове «хитин». Но моё слово вдруг вспыхнуло ярким пламенем, в голове забушевал пожар.

Я помню, как оступился и чуть не сорвался с узкой дорожки, а мое сознание устремилось к темноте.

Темнота навалилась черным ящиком. В этом ящике кружили звёзды и цветные маслянистые пятна. Маслянистые пятна образовывали купол, в сердцевине которого плотоядно набухали огромные влажные губы. Губы беззвучно шевелились, мягко соприкасались, словно ожидая жгучего поцелуя. Затем губы напрягались так, будто только что свершившийся поцелуй оказался мерзостным. Влажные губы постепенно стали исчезать в растекающемся куполе. Темнота рассеялась, стала пепельно-серой дымкой.

Я помню свое возвращение в сознание: я лежу в тени ветвистого дерева, во внутреннем ухе играет музыка, снимающая мой самый первый приступ мнемо-аллергии. Я чувствую, как вся слизистая моего тела обрастает полипами, моё тело дрожит. Несколько детских лиц, находящихся в пепельно-серой дымке возвращающегося зрения, склонились надо мною. Я приподнимаю голову и вижу, что волнистый вожатый наблюдает глянцевую поверхность моря и грызет ноготь на большом пальце левой руки.

Кожа на ключице немного остывает, поэтому я уже могу двигаться. Отходя от стойки с коробками, я заметил несколько любопытных взглядов, хорьками метнувшихся в мою сторону. И тут же хорьки-взгляды вернулись к изучению содержимого полок.

Я иду среди разноцветных рядов, механически складывая продукты в корзинку. Бобы в томатном соусе, макароны-спиральки, зелень, галетное печенье. Моего обоняния касается мой собственный, но от этого не менее раздражающий, запах протухшего яйца. Я нашариваю одеколон в кармане. Однако сейчас воспользоваться одеколоном я не могу – вокруг слишком много людей. Я продвигаюсь к кассе, где в очередной раз оставлю свой запах на деньгах.

Я дам Им еще одну зацепку.

Хваткий взгляд девушки в форменной одежде работника супермаркета буравит меня. Я вижу, как между ее пальцев проскальзывают разряды статического напряжения, как пульсируют вздутые на лбу вены. Я отворачиваюсь от неё, вынимаю горсть купюр.

Удар бесконечной боли в области ключицы. Ключицу охватывает адским пламенем, я проседаю на одно колено, выдох-вдох.

У основания ворота вновь начинается движение, и через секунду ворот рубашки рвётся. Из терракотового цвета образования на шее, на хоботке, напоминающем дождевого червя, тянется наружу маленькое лицо. Лицо моего первого друга – Тима.

Лицо Тима осталось таким же, каким было тогда, в гробу: совсем отсутствующее, белесое невинное. Я смотрю в это знакомое лицо, смотрю на порванный ворот рубашки, и моё сознание готово себя потерять.

Девушка в форменном чепчике и фартуке работника супермаркета берет меня за сгиб руки излучающими молнии статического электричества пальцами. Она узнала меня. ОНИ узнали меня!

Готовое потеряться сознание вдруг оживает, принимается беззвучно вопить. Случившийся негатив действительности набирает контраст.

Червяк Тим откашливается, тем самым привлекая моё внимание.

Червяк Тим голосом мальчика Тима – звонким, но несколько тягучим – отчетливо произносит:

– И ты все еще стоишь на месте?

Часть 2

Я бегу.

Сквозь размытые обрывки кирпичного пейзажа и натужной работы моих легких проникает видение полузабытого воспоминания.

Крутой глиняный обрыв коричневым ковром падает к покрытому зелёной тиной озеру. По берегу озера, сохраняя уважительное расстояние, на брезентовых стульчиках сидят рыбаки. Пустые корзинки для улова, серые змеи удочек, невидимые в лучах солнца лески. Появляющиеся и исчезающие концентрические круги на воде.

Я и Тим, беззаботные мальчишки, шагаем по краю обрыва. В руках Тима его любимая игрушка – Витрувианский человек12. Витрувианский человек забавно шевелит своими восемью плюшевыми конечностями в такт шагам Тима. На застывшем, даже мертвом, лице Витрувианского человека отражение жестокой глупости мира.