Открывающий двери - Елена Чалова

2

Болел он долго. Врачи разводили руками. Лихорадка скоро прошла, температура упала, но рука не действовала и болела, да еще время от времени наваливались тяжелые приступы головной боли, когда путалось сознание и все причиняло боль: свет, движение, мысли.

Ромилю осточертели белые стены и вся прочая больничная обстановка, он выписался из больницы, и по приказанию отца его отвезли в дом Маши. Юноша и не заметил, как кончился июнь и пролетел на крыльях теплых ночей июль. Подле дома старой Маши цвели астры, с глухим стуком падали на землю яблоки со старых корявых яблонь, растущих в неухоженном саду. Отмечая середину августа, березы позолотили свои кроны. Спала наконец-то удушливая жара, и ночи стали прохладными. Окрестные дачники плотно закрывали на ночь дверцы теплиц и лихорадочно консервировали политые трудовым потом огурчики и помидорчики. Цыгане полевыми работами не увлекались, и жизнь в доме Маши текла не спеша. Находившиеся у нее то ли в услужении, то ли в ученичестве цыганки кое-как обихаживали огород, засаженный в основном лекарственными растениями. Старуха поила Ромиля травами, растирала чем-то руку. Боль отпускала, но потом возвращалась снова.

Ромиль жил, сжав зубы. Он ужасно устал. Ни разу, с того момента, как он попал в больницу, ему не удалось расслабиться. Внутри все время дрожала натянутая струна, он злился и ждал. Ждал, что болезнь вот-вот кончится, а она все длилась. Потом наступило оцепенение. Барон не приезжал. Ромиль знал, что отец в курсе его состояния и понимал, что тот никогда не допустит сына к делам, пока Ромиль полностью не придет в себя. Но где тот Ромиль, что сидел в солнечный жаркий день в прохладном лимузине? Он понимал, что стал другим и что это так же очевидно окружающим, как ему самому. Приезжал брат, говорил ни о чем, но Ромиль видел злорадный огонек в его глазах: наверное, отец уже поручил ему то, за что раньше отвечал старший сын. Ромиль сжимал зубы так, что болели скулы, и часами лежал во дворе на широкой кровати, выставленной в тень старых яблонь. Даже ночи он предпочитал проводить здесь — слишком душно было в доме.

В один из таких теплых августовских вечеров он лежал, глядя на распахнутые окна, и слышал, как в доме убирают после ужина. Старая Маша курила трубку в кресле у крыльца, а несколько молодых цыганок, бывших у нее на посылках, хлопотали по дому. Потом две младшие — лет по десяти, сели у ног старухи и одна из девочек прошептала:

— Тетя, расскажи нам про демона.

— Пошли вон, глупые, — беззлобно сказала старуха.

— Ну, тетя…

Старуха молчала. Девчонки переглянулись, устроились на ступеньках крыльца, поджав ноги, и терпеливо принялись ждать.

— Демона нельзя злить, — сказала наконец Маша. — Если вы встретите женщину с темными глазами, темнее, чем ваши, и в них не отражается свет — бегите и не оглядывайтесь.

— А бывают демоны-мужчины? — робко спросила одна из девочек.

— Демону все равно, какое тело носить. Ашрайа не имеет пола, не знает любви и жалости.

— Зачем же он приходит? — пискнула вторая.

— Он не приходит, глупая. Просто мир мал и порой мы встречаемся с ним. И тогда лучше отойти в сторону, чтобы не было беды, — старуха вздохнула, заскрипело кресло, и Ромиль понял, что она смотрит в его сторону.

После этого разговора он стал думать об ашрайе. Когда он был маленьким, этим демоном тоже пугали детей. Кто-то из старух рассказывал страшные сказки. Сейчас, напрягая память, он мог вспомнить только одну историю.

Дело было в Советском Союзе. Жило как-то оседлое цыганское семейство: мать, отец и две дочери, жили они в поселке, и цыганских домов там было несколько. Две дочки удались на славу, а третья — младшая, родилась страшненькой и худой до невозможности. Она была не просто некрасива, а отталкивающе дурна. Когда стало понятно, что из девчонки не вырастет невесты, она стала служанкой в семье. Отец часто бил ее под горячую руку, из еды ей доставались объедки, а из вещей — обноски. Девочка покорно принимала свою судьбу, и так все и шло, пока не появился в том доме незнакомец. Кто он был, откуда и куда шел, история умалчивала. То ли переночевать попросился, сославшись на общих знакомых, то ли какие-то денежные дела у него были с отцом семейства. Так или иначе, но семья села ужинать и гость тоже. Девочка помогла накрыть на стол и ушла в угол. После обеда гость заметил, как она подъедала со стола остатки пищи, но не похоже было, чтобы это взволновало его. Однако девочка, увидев, что чужой человек смотрит на нее, испугалась и уронила бокал. Стекло разлетелось по полу, и отец, порядком выпивший, пришел в ярость. Он схватил ремень и принялся стегать дочь, приговаривая:

— Уродка чертова, мало кормлю тебя, так еще и бьешь, что ни попадя… Отродье чертово!

Гость равнодушно наблюдал за избиением ребенка. Сказал лишь, что то, что казалось проклятием, может стать спасением. Никто не понял его слов. Мать девочки все же испугалась, что отец забьет ее до смерти, тогда проблем не оберешься, и вмешалась. Постепенно все успокоились и легли спать. Когда хозяева уснули, гость встал и вышел в прихожую, где в углу, на куче тряпок, спала девочка. Он долго смотрел на нее, а потом наклонился и положил руку на ее лоб. Она проснулась, испугалась и хотела закричать, но не смогла. Голова медленно наливалась болью, глаза жгло огнем, но рот пересох так, что крик не шел из горла. Она не помнила, когда человек убрал руку и как отошел от нее. Рано утром гость позавтракал, попрощался с хозяевами и ушел своей дорогой. А потом мать обнаружила, что девочка до сих пор не встала. Она подошла к ней и с ужасом увидела, что та без сознания, а глаза ее окружены коркой засохшей крови. Увидев это, отец испугался. Он хотел выкинуть ее из дома, отвезти подальше в лес и там бросить — неизвестно, какая зараза прицепилась к уродке. Однако мать запугала его милицией и отнесла девочку в сарай. Она не любила дочь, но не могла вот так просто дать ей умереть. Поэтому несколько раз в день она заглядывала в сарай, где положила девочку на сено. Приносила ей воду. Та несколько дней металась в лихорадке, а когда выздоровела и смогла нормально говорить и двигаться, стало понятно, что она ослепла. Отец пришел в ярость.

— Раньше хоть работать могла, — орал он, — а теперь на что нам слепая уродка? Продай ее нищим, я за так кормить не буду. Надо было отвезти ее в лес!

— Я знаю, когда ты умрешь, — сказала вдруг девочка, и все замолчали. Она сидела в углу и незрячими глазами смотрела на отца. Впервые лицо ее не кривилось от страха. Наоборот, на нем появилось что-то вроде улыбки, и это было так страшно, что отец попятился.

— Ты пойдешь к куму играть в карты, — уверенно продолжала слепая. — Вы напьетесь и сгорите в доме.

Мужчина пришел в бешенство, но не смог подойти к девочке — ее незрячие глаза пугали его.

— Чтобы, когда я вернусь, духу ее в доме не было, — велел он матери. И ушел.

Дело было в деревне, где жило много цыганских семей. Особо кочевать тогда было нельзя, и цыгане старались находить себя в уходе за лошадями. Мать отвела девочку в дом к старой Зухре и попросила приютить на несколько дней, рассказав, что случилось. Та расспрашивала подробно, как и почему ослепла девочки и, пожевав темными губами, сказала:

— Это сделал ашрайа. Скажи, у него были темные глаза? — спросила она слепую. Девочка кивнула. Это было последнее, что она видела: темные, не отражающие света глаза. — Ну, так и есть, — кивнула старуха.

Они еще пошушукались о чем-то с матерью девочки, и Зухра дала женщине пузырек, строго велев разбить его после того, как она использует жидкость.

Через два дня отец собрался к куму. Оба были азартные игроки и порой резались в карты всю ночь напролет в компании таких же кутил. Мать подступилась было к нему, напомнив о словах девочки, но получила оплеуху, брань и уверения, что бред уродки не напугает настоящего цыгана. Тогда она молча стала собирать ужин и незаметно подлила в него жидкость из пузырька. Не доев гуляш, цыган тяжело упал головой на стол. Мать с помощью дочерей уложила его в постель и, сходив к куму, сказала, что муж ее нездоров.

Той же ночью кум с приятелями напился пьян, устроил драку и спалил дом. Двое выпрыгнули из окон, а двое сгорели. Узнав новости, отец присмирел, и мать привела девочку домой. Та бродила по дому, натыкаясь на мебель. Когда она уронила что-то и отец поднял руку для удара, девочка повернулась к нему, взглянула в лицо незрячими глазами и сказала:

— Если ты ударишь меня еще раз, я скажу, когда ты умрешь. Но только ты уже не сможешь ничего изменить.

И мужчина отступил. Потом девочка переехала жить к старой Зухре, там ей было спокойнее, и за ней хорошо ухаживали. Она занималась пророчествами и к тому времени как она состарилась, даже внуки ее сестер стали богатыми людьми.