Том 5. Дар земли - Антонина Коптяева

«Верно ведь! Отчего нет никакой радости у Бибикей? А лучше ли другим женщинам?»

Но долго размышлять Ярулле некогда: надо идти к реке собирать высохшую после вымачивания коноплю.

Серыми рядами лежит она, как дерюга, разостланная поверх яркой зелени молодой травы. Почти каждая хозяйка раскинула по берегу возле мочильных ям такие дорожки: все в деревне сеют коноплю, ткут из нее суровое полотно, делают сапожную дратву, веревки.

Откуда-то вывертывается Зарифа. В смуглой ручонке ее горит словно солнышко нежно-желтый венок из одуванчиков.

— Я не сержусь. Совсем даже не было больно, когда меня мама за волосы дернула! — Она, улыбаясь, протягивает Ярулле венок. — На, возьми.

Он отмахивается с чувством неловкости.

— Вот еще! — И сурово, урезонивающе: — Баловница ты! Ведь только что влетело тебе, а все будто с гуся вода. Зачем мне твои цветочки, маленький я, что ли?

— Зарифа! Где ты, окаянная девчонка? Куда ты запропастилась? — кричит на своем дворе Бибикей.

И так не вяжутся эти грубые слова с ее звонкопевучим, грудным голосом.

Зарифа срывается с места, но на ходу успевает растерзать венок и швырнуть в лицо отрока горсти золотых брызг.

— Важный какой! Даже подойти нельзя!

«Смешная была девочка!» Ярулла гонит прочь мысли о нынешней, взрослой Зарифе, жестоко обидевшей его своим исчезновением (ведь знала, что он приедет), но и о Наджии, которую «черт поцеловал», тоже старается не думать.

По законам шариата знакомиться жениху с невестой до брака не полагалось. Но в деревне все жители знают друг друга: дети растут и играют вместе, да и как спрятать здесь девушку от парней?

Ярулла не собирался жить в деревне за высоким забором, тем более что не имел средств на такое сооружение, как и многие его земляки, но жену ему хотелось иметь степенную, чтобы не было в семье ссор, чтобы дети росли послушные. Зарифа никогда не отличалась скромностью и тихим нравом, однако Низамов рассчитывал, что с возрастом она образумится. Поездка домой в прошлом году особенно обнадежила его: Зарифа заневестилась, стала стеснительнее, скромнее. Тем обиднее оказалось теперь разочарование. И все-таки Ярулла обрадовался, увидев ее на деревенской улице.

Случайно ли она появилась или прикатила, прослышав о приезде любимого человека, только поведение ее не рассеяло его тревоги по поводу дурных толков о ней. Наоборот, что-то новое, пугающее появилось в облике девушки, которая, идя по улице, бойко размахивала руками, задорно отшучивалась, когда парни пытались остановить ее, смело, даже небрежно здоровалась со старшими, может быть сердясь на них за явно выраженное осуждение. Она сама пошла наперерез Ярулле, придерживая у горла накинутый на плечи полушубок и сияя улыбкой. Куда бежала простоволосая, несмотря на холод? Почему остриглась? (Башкирки обрезали косы лишь в знак печали.)

— Здравствуй! — сказала она, прямо глядя в глаза Низамова, и протянула маленькую теплую руку.

Ярулла взял ее ручонку, неловко подержал в широкой ладони и, спохватившись, выпустил: засмеют односельчане девушку, которая ведет себя так развязно.

Но Зарифа, не боясь насмешек, забыв даже о Магасумове, не озиралась по сторонам.

— Вернулся?

— Вот приехал…

— Совсем?

— Н-не знаю… вряд ли — совсем.

Она еще пристальней всмотрелась в него, не понимая его растерянности, огорченная холодом встречи.

— Я в Челябинске, на курсах трактористов. Еле вырвалась отсюда и словно опять на свет родилась! Не нарадуюсь, как замечательно все получается — сама себе хозяйка буду. Правда хорошо, что я стану трактористкой? — Не получив ответа, Зарифа добавила: — Я теперь комсомолка. А ты?

— А я? — Слова опять застряли в горле Яруллы. Чем мог он удивить бойкую девчонку? Лицевым счетом на комнату? Своей работой кочегара? Или тем, что родители сосватали ему Наджию, которую «черт поцеловал»?

«Правильно сделали, что сосватали! — угрюмо подумал он, всматриваясь в смугло-розовое лицо Зарифы, в глаза ее, излучавшие прямо-таки нестерпимый блеск. — Вот красота, выставленная напоказ всему белому свету. Глядите. Любуйтесь. Сплетничайте. Треплите длинные свои языки. Права мать: боязно иметь такую дочку, а еще страшней завести такую жену».

— Ты будто из-за угла мешком напуганный. — Зарифа невесело засмеялась. — Неужели пересудов боишься, как наша Маруся?..

— Какая еще Маруся?

— Наша уборщица в общежитии, — приехала из деревни и всего боится.

Нет, иной представлялась любимая девушка Ярулле. Теперь он окончательно уверился в том, что она издевалась над ним в прошлом году, когда обещала ждать его.

«Трактористкой стану!» Никто в Большом Урмане еще и понятия не имеет о тракторе, а Зарифа сама собирается на трактор сесть. Чего доброго, курить начнет! Каждому мужчине равная, смело протянет руку, прямо посмотрит в глаза.

— Уф, алла! — Сын Низама с невольным облегчением расправил плечи, когда девушка, опечаленная до слез, но с гордо поднятой головой, побежала дальше.

Такая никому дороги не уступит, спуску не даст и свекровке тоже не покорится, не сядет, будто робкая батрачка, бочком к столу за самоваром. Она даже перед отцом мужа не потупится, как должно невестке, не смеющей пикнуть или, спаси аллах, запеть при свекре.

Вот Наджия, говорят, скромница, работящая и почтительная дочь. Никто не видел, чтобы она больно вела себя на улице.

Чем дольше размышлял Ярулла, тем больше убеждался в том, что родители правильно поступили, позаботясь — хотя бы и деспотично — о его будущей семейной жизни. Прийти к такому выводу ему было не так уж трудно: Низамовы, как и другие жители деревни, приучали детей с малых лет к послушанию и покорности старшим.

Подходя к своему двору, он еще раз окинул взглядом деревенскую улицу. Избушки с навесами снежных ковриг над окнами подслеповато выглядывали из-за убогих плетней и серых частоколов.

То-то задрожат они, то-то глянут удивленно, когда мимо них прогрохочет на тракторе Зарифа Насибуллина!

Ярулла обмел валенки березовым голиком и вошел в избу; теленок, стоя в закутке, потянулся к нему влажным носом. Пол проскоблен добела, на полке таз для умывания — гордость семьи, — начищенный до блеска, рядом подбоченился тоже медный кумган с длинным носком. На низких нарах, занимавших почти всю переднюю часть избы, сложена постель с массой подушек в пестрых наволочках, тут же в углу сундук — в нем приданое дочерям накапливается по нитке.

Сестренки Яруллы скромницы, не чета Зарифе, сидят дома и под присмотром матери прядут, ткут, вяжут.

Мать вышла из-за печки веселая, в праздничном платье с высоким воротником и оборкой по подолу. V Яруллы сразу заболело, заныло в груди: сегодня сваты пойдут к Хасановым, а завтра или в любой другой день, как назначат родители Наджии, будет сговор. Мужчины соберутся в их избе, и мулла спросит Наджию, согласна ли она выйти за Яруллу, сына Низамова. Но не сама невеста, которая будет сидеть у печи за занавеской, а кто-нибудь из родных ответит оттуда: «Согласна». Так же спросит мулла двух парней, посланцев жениха, согласен ли тот взять за себя Наджию. И парни тоже ответят утвердительно.

«А если я не соглашусь? — Сердце Яруллы застучало учащенно. — Может быть, зря болтают про Зарифу? Разве плохо, если девушка бойкая? Русские про таких говорят: боевая. Есть и в Казани курсы трактористов… Разве не может Зарифа учиться там? Что, если не согласиться с выбором стариков? Не на гулянки, а на учебу вырвалась из деревни Зарифа. Как же она-то сумела настоять на своем? Вряд ли Бибикей легко отпустила дочь, у которой есть нареченный! Отец в стороне: отрезал себя от семьи, уехав в Сибирь на золотые прииски, но мать, — да еще такая, как Бибикей, — сила! А законы шариата, власть муллы и стариков? Ох, Зарифа!» Жарко стало Ярулле от этих мыслей, уже в самом горле колотится сердце, в ушах звон. Вот встанет он сейчас и скажет твердо: «Нет, не могу я жениться по старинке, без любви».

Но противная нерешительность сковала его по рукам и ногам, язык будто прилип к гортани. Даже сплетни деревенские не так подействовали на него, как развязно-насмешливый тон Зарифы, то, как бежала она по улице, дерзко отвечая на шутки мужчин. Одно — шалости детские, другое — поведение девушки на выданье. Кто знает, не слишком ли бойкой женой окажется она? Не отцовская ли беспутная кровь кружит ей голову? Насмешки и презрение людей обрушатся потом на ее мужа.

Ярулла смотрел на мать, не понимая того, что ему говорят, сознавая лишь одно, что сегодня, сейчас, решится его судьба; опять и опять думал о Зарифе, но сколько было «за», столько же и «против».

Он сел на краю нар, ссутулился, придавленный тяжестью возникших противоречий.

«Зря ты, глупый, приехал нынче, надо было написать, что не отпускают с работы, — корил он себя. — Может, у этой Наджии характер плохой, и всю жизнь буду я каяться».