Клуб избранных - Александр Овчаренко

«О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух»!

В каком году какого столетия сие произойдёт, неведомо! Но то, что это будет, не вызывает ни малейшего сомнения, ибо в таинственной русской душе всегда хватало места как духу просвещения, так и духу авантюризма.

Глава 2

ЗГС создавалась на пепелище – пепелище благополучной прежней жизни, когда понятия «терроризм», «ваххабизм» и «сепаратизм» ещё не покидали страниц словаря, а их произношение так болезненно не резало слух и души доверчивым россиянам. Это была вынужденная мера. Раньше, в дремотные времена застоя, никто бы и не подумал создавать новую спецслужбу. Не было в этом никакой необходимости. Граждане великой страны рождались, росли, учились, работали и умирали под неусыпным оком Старшего Брата. Отлаженный механизм не давал сбоев, пока 19 августа 1991 года великий русский язык не обогатился новым понятием – ГКЧП. После этой «черезвычайки» Комитет Глубокого Бурения[2], потеряв статус неприкосновенности, на глазах стал утрачивать свои позиции, а добропорядочная семья из 15 советских республик превратилась в сборище склочных родственников, делящих наследство почившего в бозе главы некогда славного и сильного клана по имени Советский Союз. Ещё до начала дележа каждый из них считал себя обманутым и обделённым. Вырисовывался классический сюжет: старого подыхающего льва готовилась разорвать стая шакалов.

На чистых станицах истории государства Российского реально стали проступать строки и целые абзацы новой главы под названием «Распад государства. Гражданская война». Для заокеанских любителей русской литературы предстоящее чтиво обещало быть чертовски интересным.

Однако процесс распада государства неожиданно вошёл в затяжную фазу. Старый лев сопротивлялся. Его потрёпанная в боях шкура крепко сидела на старых костях. Армия, флот и КГБ по-прежнему были тем скелетом, на котором держалась одряхлевшая государственная плоть. Однако утомлённые ожиданием близкого наследства родственники не собирались полагаться на милость судьбы. Решено было помочь умирающему и сломать ему хребет, конечно же, из гуманных соображений: чтобы не мучился.

Так наступили «лихие 90-е», эпоха всероссийского беспредела. Молодёжь, ощутившая к тому времени в своих чреслах сильную политическую потенцию, осторожно взяла под локоток одряхлевшую «руководящую и направляющую» и задушевно шепнула: «Партия, дай порулить»!

Партия была не против и, передав штурвал в натруженные в подковёрной борьбе комсомольские руки, спокойно удалась под капельницы ЦКБ[3].

Молодёжь до самых ушей напялила на кудрявую голову капитанскую фуражку и лихо заложила крутой вираж. Фрегат под названием «Россия» скрипнув всей оснасткой, стал благополучно заваливаться на левый борт. Шпангоуты старой политической системы разошлись, и борта дали течь. В основном золотовалютную, и в основном за рубеж. Народные денежки, наречённые впоследствии «золотом партии», покидали закрома Родины со скоростью большегрузных самолётов, взлетавших с подмосковных аэродромов с «особо ценным грузом», чтобы бесследно раствориться лондонском тумане.

В силу природной скромности руководство партии не спешило рапортовать об успешно проведённом, сугубо партийном мероприятии.

Да и зачем будоражить страну? Ещё до путча партия, в лице сладкоголосого говоруна, поставила перед страной очередные задачи по оздоровлению экономики и общества в целом. Надо было срочно «начать», «углубить» и, в конце концов, найти этот самый «консенсус».

В ответ на трогательную заботу государства, страна с аппетитом лакала спирт «Ройял», орала демократические лозунги, наивно верила в платёжеспособность ваучера и смачно плевала с экранов телевизоров (и не только с экранов) в лица своим защитникам. Всем! Без разбору, начиная от возвратившихся на Родину солдат-афганцев и кончая прошедшим три войны и сталинские застенки боевым генералам. Причём вероятность быть оболганным и оплёванным была прямо пропорциональна количеству наград, заработанных кровью на полях сражений.

Фрегат «Россия» с вечно пьяным шкипером опасно плутал в тумане политических страстей, рискуя налететь на подводные рифы сепаратизма и обломки рухнувшей в одночасье социалистической экономики. Как сказал в одном из интервью видный российский шахматист: «Мир остался прежним. Только клетки на шахматной доске поменялись местами!».

Чёрное стало белым, а белое – чёрным!

Герои были низложены, ориентиры потеряны! Прекрасное «далёко» было неясным, но уже не коммунистическим. Обитатели кремлёвских кабинетов застыли в тревожном ожидании. С каждым днём всё явственней ощущалась тяжёлая поступь чего-то неведомого и страшного.

А в это самое время огромной полупьяной бабищей с неумытым лицом и оловянным взглядом шагала по России Великая Смута.

В это смутное время в одном из кабинетов знаменитого здания на Лубянке, повернувшись спиной к окну, сидел в кресле генерал КГБ. Был он ещё не стар и обладал на зависть коллегам хорошим здоровьем и крепкой спортивной фигурой. Несмотря на огромное количество бумаг (в последнее время в Конторе появилась склонность к бумаготворчеству) и заседаний, ежедневно находил время для занятия спортом, поэтому рукопожатие у него оставалось сильным, взгляд ясным, а воля твёрдой.

На столе перед генералом лежал стандартный лист мелованной бумаги, на котором он утром собственноручно написал на имя председателя КГБ рапорт об увольнении из Конторы. Осталось поставить дату и подпись. Генерал умел принимать трудные решения. Он никогда не боялся ответственности и всегда работал на грани фола, рискуя сменить генеральский китель на тюремную робу. Ему везло, за что он вполне заслуженно получал награды и уверенно двигался вверх по карьерной лестнице.

Генерал покосился на «паркер» с золотым пером. Это был личный подарок Председателя ему на сорокапятилетие. Председатель уважал его за светлый ум, профессионализм и полное отсутствие в характере таких черт, как угодничество и чинопочитание. Он не был «паркетным» генералом и любил работать в «поле». Ему не раз приходилось глядеть в глаза смерти, после чего его спина потеряла пластичность и перестала гнуться перед высокопоставленными партийными функционерами. Последние всеми силами старались испортить ему осанку и последующую карьеру. После каждого скандала Председатель срочно отправлял его в очередную командировку «за бугор», а сам убеждал обиженного партийца, особо приближенного к телу Генсека, что не стоит сводить счёты с рядовым исполнителем, который находится на задании, на котором обязательно свернёт себе шею. Обиженный партиец, бряцая многочисленными «юбилейными» наградами, уходил удовлетворённым, и ситуация сглаживалась… до очередного скандала. Он понимал, что если бы не заступничество Председателя, то был бы он где-нибудь сейчас в Чите или на Сахалине простым опером.

В это жаркое летнее утро генерал боялся одного: быть непонятым. Председатель мог расценить его поступок, как дезертирство. Время было трудное, и в Конторе всё меньше оставалось толковых сотрудников. Шёл массовый отток квалифицированных кадров. «Контору» кроили по новым лекалам. Пришедшие во власть люди активно экспериментировали по реформированию спецслужб, не имея ни малейшего понятия о специфики их работы. Так ведёт себя школьник, впервые попавший в кабинет химии. «А что если взять и смешать эти две жидкости? Интересно, что будет, если нагреть этот раствор на спиртовке»?

Разумеется, такие эксперименты ни к чему хорошему привести не могли.

От грустных мыслей генерала отвлёк телефонный звонок. Верный человек из окружения Президента сообщил, что на стол последнему, на подпись лёг Указ о снятии Председателя с поста и назначении на эту должность человека, знавшего о работе спецслужб по фильмам киностудии имени Горького.

– Всё! – сказал генерал сам себе. – Меня здесь больше ничего не держит! – и, пододвинув рапорт, уверенно поставил подпись. После чего легко поднялся из кресла, аккуратно взял со стола «паркер» и бережно спрятал во внутренний карман кителя. Поверх рапорта генерал положил удостоверение, ключи от пустого сейфа (документы он сдал в спецчасть ещё вчера) и вышел из кабинета.

Позади была целая эпоха, впереди – целая жизнь. С этого момента он перестал быть генералом. Больше его так никто не называл. Лёгким пружинистым шагом он шёл по московским, запруженным народом улицам. Ему казалось, что он идёт навстречу людскому потоку. Это было верно только отчасти. Он шёл навстречу Судьбе!

Глава 3

Когда тебя стирают – это больно. Больно, даже если проходишь процедуру не первый раз. Ты знаешь об этом, готовишься, потому что это часть твоей работы, ждёшь момента, и каждый раз это происходит неожиданно.