Муся - Светлана Замлелова

Затея моя удалась. Подруге моей всё очень понравилось. Я заметил это по тому, с какой благодарностью и каким восторгом она смотрела на меня, и по тому особенному блеску в её глазах, какого я раньше никогда не видел. Потом я сказал ей в самое ухо жарким шёпотом, что люблю её и хочу, чтобы она жила со мной. По-моему, после таких слов любая женщина, а особенно такая романтическая, какой была моя подруга, должна быть наверху блаженства. Я ждал от неё новых восторгов, слёз. Может быть, слов благодарности. Но она, к неудовольствию моему, повела себя иначе. Посмотрела на меня очень внимательно, как будто силясь прочесть что-то в моём лице, и спросила серьёзно: «Ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж?» Этим своим пошлым вопросом она всё испортила, ужасно разозлив и раздосадовав меня. Во-первых, та романтическая обстановка, которую я для неё же и создал, была разрушена. Я встал молча и выключил магнитофон: музыка потеряла для меня свою прелесть, да и вообще перестала быть нужной. А во-вторых, я оказался в самом нелепом положении, какое только можно себе представить. Ведь я совершенно не собирался жениться, и теперь был вынужден как-то выкручиваться. Сдерживая себя, чтобы не накричать на неё, как в прошлый раз, я объяснил, что со временем можно будет и пожениться, но пока необходимо пожить вместе, чтобы испытать чувства и проверить, подходим ли мы друг другу в быту. А кроме того, – и здесь я нарочно рассмеялся, чтобы убедительней вышло, – как это можно жениться, не имея ни гроша за душой. Чем же мне семью содержать, когда я весь в долгах и не знаю, что есть завтра буду! Она меня выслушала, нахмурившись, а потом объявила, что подумать должна. Этого я никак не ждал. Что ж это за любовь у неё? То вещи в заклад несёт, а тут вдруг «подумать должна»! Тогда-то, как в ломбард идти, небось не думала, потому что в ломбард сходить – это романтика, это целое приключение, это само по себе интересно. Впрочем, я тогда ещё не понимал, что «подумать» для неё означало выбор сделать, между мной и домом своим, папашей с мамашей. Потому как родители её, люди старорежимные во всех отношениях, ни за что бы ухода такого не приняли и не скоро бы его оправдали.

Явилась она ко мне через несколько дней. Заплаканная, возбуждённая, она объяснила, что дома у неё был скандал. Мамаша плакала, папаша кричал и обзывал её содержанкой. Но она, несмотря ни на что, решилась уйти. Я не мог понять причин скандала в благородном семействе. А тем более слова этого: содержанка. Какая может быть содержанка, когда мне и содержать-то её нечем. Её и моя стипендии, помощь от брата – вот и всё наше содержание. А, кроме того, всё это, в сущности, банальнейшая вещь, сплошь и рядом случается. Гражданские-то браки. Почему, кстати, они гражданскими называются – никак понять не могу. Есть браки церковные, есть светские, они же гражданские, а есть внебрачное сожительство, так к чему огород городить? Ведь сколько ни говори халва, во рту слаще не станет, и сколько это самое внебрачное сожительство ни называй гражданским браком, не станет оно таковым. Ну, да это я отвлёкся.

Понял я только, что она свой уход подвигом почитает, убеждена, будто нечто значительное совершила. Разубеждать я её в том не стал, а только понять дал, что ценю её жертву. Теперь-то я совершенно уверен, что не я был причиной её ухода. А уйти из дома для неё то же значило, что и в ломбарде вещи свои оставить – такое же приключение или игра развесёлая. Хотела себя в разных ролях попробовать – вот и чудила.

Что до меня, так ведь и я о другом мечтал, другого мне нужно было. Впрочем, и к ней я привязался. Мечту свою я бы любил. А тут была привязанность, привычка. Прибавьте снисхождение, благодарность, влечение. Но как бы то ни было, зажили мы с ней одним хозяйством. Правда, старушке моей, хозяйке-то квартиры, все эти перемены пришлись не по вкусу. Надо сказать, что это была довольно противная старуха, старуха-женоненавистница. Когда ко мне приходили друзья, она немедленно появлялась в прихожей, чтобы поздороваться, а то и завязать разговор. Это у неё называлось «побеседовать с молодёжью». В такие минуты казалось, что нет на свете существа более доброжелательного и обходительного. Но нужно было видеть, что происходило с ней, если только случалось приходить ко мне женщинам. Подругу мою она не удостоила ни единым приветствием, а встречаясь с ней в кухне или в прихожей, делала такое лицо, что и мне становилось страшно. Догадавшись о происшедших переменах, она сделала мне внушение. Подловив в коридоре, а я уверен, что она именно подловила меня: стоило мне однажды открыть дверь своей комнаты, как она тут же выскочила в коридор и предстала передо мной руки в боки. Так вот, подловив, она довольно громко и отчётливо, рассчитывая, очевидно, что и подруга моя услышит, сказала:

– Если ты будешь водить сюда шлюх, – тут она кивнула на мою комнату, – я попрошу тебя очистить квартиру. Здесь не бордель!

Последние свои слова она произнесла так, как будто необыкновенно гордилась тем, что не содержит борделя. Точно все вокруг содержали по борделю, и лишь она одна блюла себя в чистоте.

Она хотела сказать ещё что-то, но я перебил её. Громко, рассчитывая всё на те же уши, но спокойно и строго, – когда надо я умею говорить и спокойно, и строго, – я заявил ей:

– Никогда за всё время, что я живу у вас, я не водил сюда шлюх. И не намерен приводить их в дальнейшем. Я не такой человек. Если же вы против, чтобы мы с женой снимали у вас комнату, мы завтра же съедем.

Лицо у неё вытянулось.

– Так ты женился? – сдавленным и полным разочарования голосом спросила она.

Я кивнул.

– Предупреждать надо было... – прошипела она и юркнула в свою комнату.

Почему на неё так подействовало известие о моей «женитьбе»? Не сама же она замуж за меня собиралась. Ха-ха! Но мы таки остались в её квартире. Хоть подруга моя, слышавшая весь разговор, стала настаивать, чтобы мы переехали – очень уж щепетильная, – но всё равно по-моему вышло. Я сказал, что все эти обиды на хозяйку – чистая блажь, и что из-за блажи я не намерен по квартирам бегать. Тем более что моя нынешняя квартира меня всем устраивает. А поскольку плачу за квартиру я, а не она, то и право выбора за собой оставляю. Квартира же действительно была прекрасная. Я занимал отличную комнату с балконом. В моём распоряжении был шкаф, обеденный стол, два дивана и даже старая радиола. Была также и полка с книгами. Мне очень нравилось, как я устроился. Я всегда считал себя человеком скромным, потому что не хотел излишеств. Я хотел иметь только самое необходимое. И всё это необходимое у меня теперь было. Когда потекла наша повседневная жизнь, я был вполне доволен. Всё устроилось именно так, как я и хотел, как представлял себе, бывало, прежде. Утром мы уходили вместе, в метро прощались и разъезжались по институтам. Вечером дома встречались. Сообща готовили ужин, после ужина смотрели телевизор – кино или концерт. Часто в гости ходили или у себя друзей принимали. Старушка-хозяйка, кстати сказать, больше не показывалась в прихожей.

Вскоре брат выслал мне денег, и я выкупил из ломбарда украшения моей подруги, чему был рад несказанно, потому что не хотел от неё такой жертвы. Остальное, что я остался должен ей, она велела мне забыть, потому что всё у нас теперь было общим. Признаться, я стыдился этого долга, но отдавать-то пока всё равно нечем было, да к тому же она сама простила. И я предпочёл забыть.

Более всего в нашей совместной жизни мне нравились наши ужины. Живя один, я почти ничего не готовил. А тут мы оба старались, чтобы выходило по-семейному. И вечерами я, можно сказать, отводил душу: ведь обедал-то я в институте довольно скудно. После еды мы располагались обыкновенно у телевизора. Особенно я любил концерты. Вообще-то я предпочитаю рок-музыку, но по телевизору мне разные концерты нравятся. Ведь я очень музыкален. В нашем городе, ещё старшеклассником, я играл в группе на бас-гитаре. Поэтому все музыкальные концерты я прослушиваю не как какой-нибудь жалкий любитель, но как специалист, как профессионал, отчасти даже как музыкальный критик. Вот тогда-то, кстати, всё и началось, с концертов-то этих. Я впервые тогда замечать стал, что у нас с подругой моей общего очень мало. Что мы, словно каждый в своём измерении живём. Точнее, это она в каком-то своём измерении жила, я-то был, как все нормальные люди. Тогда же я, например, заметил, что у неё вкуса к искусству нет. Ну, не верю я, чтобы человек, молодой человек, – заметьте, – совершенно искренно, добровольно и не в познавательных целях, а так только, для личного своего удовольствия, мог в наушниках какую-нибудь оперу или сюиту слушать! Да при этом Sting“а от «Queen» не отличать. Ведь нельзя же, согласитесь, любить сложное, в простом и доступном не разбираясь. Стало быть, здесь не любовь, а видимость только. Для чего, спросите? А чтобы отсутствие у себя вкуса настоящего скрыть, а заодно и уважение к себе вызвать: к оригинальности своей, к утончённости, к способности сложное понимать.