Мы карелы - Антти Тимонен

— А что это за Мийтрей, он красный или белый?

— Мийтрей-то? Да это тот самый, что невинных людей убивал, — объяснила свекровь Анни. — Уж не знаю, красный он или белый, а бандит он большой.

— Мийтрей из этой деревни, — стал рассказывать Юрки. — Мы с ним вместе были в английском легионе. Мы шли через Хайколу на Ухту, а он шел через Тахкониеми. И здесь он ни за что убил человека, старшего сына вот этой Маланиэ.

— Ну что ему за это было?

— Что было? А ничего не было, — сокрушался Юрки. — Мы-то думали, вот прогоним финнов и займемся им, этим Мийтреем. В Вуоккиниеми бой был большой. Кончился бой, хватились мы Мийтрея, а его и след простыл. Спрашиваем у одного, у другого — никто не видел. Куда-то пропал. Был, да сплыл.

Юрки достал вырезанную из свилеватой березы изящную трубочку, наполнил ее табаком и, покуривая, продолжал:

— А мы остались границу охранять. Постояли, постояли, и вдруг англичане присылают приказ, что надо нам вернуться на Мурманку воевать против красных. Пойдем мы, ждите! Ну и подались мы кто куда. Кто по лесам до красных добрался, кто по домам разбежался, а были и такие, что подались в Финляндию, к тем самым белякам, которых мы только что шуганули. А я же пошел с теми, кто отправился бить миллеровцев…

— Так вы пойдете искать Мийтрея или не пойдете? — Спокойствие Юрки рассердило Маланиэ. — Или даром хотите есть народный хлеб?

— Ежели Мийтрей красный, то пойдем, — ответил Симо.

— А кто тебе сказал, что мы с красными воюем? — загрохотал басом Юрки.

— Так какого же черта мы торчим здесь?

— Этого я не знаю, — усмехнулся Юрки. — Мы ни с кем не будем воевать. Лишь бы нас оставили в покое.

Тогда Маланиэ сказала Анни:

— Давай оставим их в покое и пойдем домой, а они пусть себе полеживают. Каких только нет на свете дармоедов!

Уходя, Маланиэ обернулась в дверях и спросила:

— А ваше правительство-то скоро будет хлеб раздавать народу?

Юрки не успел ничего сказать, как Маланиэ сама же ответила на свой вопрос:

— Дождешься от него. Наоборот: все, что найдет, все в Финляндию отправит. Только-то и проку от вашего правительства.

— За такие разговоры могут и к ответу призвать, — строгим тоном заметил Симо почему-то по-фински.

— Было б у меня время, так я бы тебе ответила, — сказала Маланиэ, поглядывая на кочергу. — Ишь ты, язык свой забыл, на чужом начал балакать.

Маланиэ и Анни вышли на берег и сели в лодку.

— Гляди-ка ты! — обрадовалась Маланиэ, увидев улов. — Спасибо тебе, господи, кормилец ты наш…

Когда лодка стукнулась о свой причал, Маланиэ проворно выскочила на берег и, ухватившись за борт лодки, рывком приподняла ее и начала втаскивать на берег. Анни, подоспевшая к свекрови на помощь, потянула с другой стороны, но, взявшись за лодку, она почувствовала, что ее помощь в общем-то была не нужна. Потом они вдвоем понесли тяжелую корзину с рыбой, а в другой руке свекровь несла, держа за жабры, большую щуку.

Хотя деревня и называлась но имени мыса Тахкониеми, на самом мысе домов не было, все избы расположились полудужьем по берегу залива. Третьим со стороны мыса стоял дом Онтиппы. Дом — самый большой в деревне, рассчитанный на большую семью, и построил его сам Онтиппа еще в молодые годы.

Изба такая просторная, что зимой в ней одновременно можно делать сани и небольшую лодку. Из избы дверь ведет во вторую избу, как здесь называют горницу пятистенного дома. В большой избе стоит русская печь, в которую еще с вечера накладывают длинные, чуть ли не в сажень, поленья. Перед устьем печи широкий шесток. В других домах в загнетках устроены крючки для котлов, а в доме Онтиппы была сделана плита. В левом углу печи — камелек, в котором огонь разводят для того, чтобы долгими зимними вечерами в избе было светло и уютно. Со стороны кута у печи стоит украшенный резьбой рундук со шкафчиками для одежды и с выходом в подполье, где хранится картофель. Рядом с рундуком в припечье вделаны печурки, для носков и рукавиц. С рундука можно легко подняться на печь, где вполне уместится вся семья в нынешнем составе. Печь застлана сухими, потрескивающими при каждом движении лучинами, на которые наброшены дерюги. Во второй избе тоже имелась печь с лежанкой.

Из сеней дверь ведет в светелку, в клеть для молока и во двор, где находится конюшня. В конце двора — вход в хлев. Из сеней также можно попасть на поветь. С улицы на поветь поднимается широкий некрутой взвоз, по которому зимой въезжают прямо на сарай с возом сена. Остальные постройки дома — рига, сарай, амбар, баня — также просторные и добротные.

Так что места в доме хватало, только жильцов в нем осталось маловато. Старший сын Онтиппы и Маланиэ, Олексей, лежал на кладбище, его-то и убил Мийтрей. Младший, Рийко, служил в Красной армии, а средний, Васселей, был где-то в Финляндии. Жили в избе жены Олексея и Васселея с детишками да сами хозяева дома — старый Онтиппа и Маланиэ. Рийко даже невестку не успел привести в дом.

Только что вернувшийся с поля хозяин дома, Онтиппа, в ожидании обеда чинил сеть. Онтиппе было уже за семьдесят. Сохранившиеся на висках и затылке густые волосы темным венчиком окружали огромную лысину, а пышная окладистая борода закрывала чуть ли не всю широкую грудь старика. Роста старик был богатырского, да и жена его, Маланиэ, тоже была под стать ему, высокая и стройная. Когда речь заходила об их росте, Онтиппа, посмеиваясь, говорил:

— Так бабу же надо брать по своему росту. Не дело, ежели мужик всякий раз, как бабу обнять вздумает, кланяться ей должен…

Увидев Маланиэ и Анни с корзиной рыбы, Онтиппа оставил сеть, встал и, держась обеими руками за поясницу, которую весной у него часто ломило, подошел посмотреть улов. Улов ему показался не таким удачным, как Маланиэ.

— Что ж, и то лучше, чем пустая корзина, — сказал он и добавил: — А вот прежде, бывало, уловы были настоящие.

По мнению Онтиппы, в старые добрые времена все было по-другому. И солнце летом лучше грело, и морозы зимой были не то что нынче, теперешние морозы и морозами-то не назовешь. Теперь в мире все кувырком пошло, вот бог и отвернулся от людей, решив про себя: пусть люди живут, как им хочется. Ноне рыба только по глупости попадает в сети, а не по божьей милости.

Старшей из невесток, Иро, было лет сорок, но волосы у нее были уже поседевшие, лицо в морщинах и она сутулилась, как старуха. Рядом с ней Анни, которая всего на десять лет моложе, сошла бы ей вполне за дочь.

Анни шмыгнула в горницу, быстро переоделась в сухое и, вернувшись в избу, принялась за работу. Пекка и Натси играли в бабьем углу. Дед смастерил им из лучин игрушечные сани и вырезал из осины лошадку, у которой была вся сбруя — и хомут, и дуга, и все прочее. Пекка запряг лошадку в сани, а Натси постелила в сани немного кудели, чтобы кукле было теплее и мягче ехать, поставила корзиночку с дорожными припасами и накрыла куклу тряпичным одеяльцем.

— А-вой-вой, ох уж эти ребятишки! — засетовала Анни. — Уж не перед плохой ли дорогой играют? Мама, ты помнишь, как перед войной ребятишки все играли в войну? А потом война пришла. И не одна война…

— Помолитесь, и с богом сядем обедать, — велела Маланиэ.

Маланиэ стояла перед иконой дольше, чем другие. Она крестилась, как крестятся русские, но ни одной православной молитвы она не знала, молилась по-карельски. Должен же всевышний и по-карельски понимать.

Свою молитву Маланиэ начала как обычно, с благодарности всевышнему. Она всегда благодарила бога, было за что или не было. Потом перешла к делам житейским. Онтиппа, конечно, тоже молился, но разве мужики знают все домашние дела… Вот и приходится Маланиэ самой помнить обо всем. Еще утром она перечислила всевышнему то, о чем он должен позаботиться в течение дня, но не грех лишний раз и напомнить. Надо было попросить господа покарать Мийтрея, а заодно еще раз помолиться за здравие Васселея и Рийко. Кроме того, утром Маланиэ забыла сказать всевышнему о корове. Корову уже давно выпустили пастись в лес, а молока она, по мнению хозяйки, давала слишком мало. За рыбу Маланиэ благодарила от всей души, но заодно не преминула попросить всевышнего, чтобы тот и впредь был столь же щедрым. Ведь народ сейчас голодает. Это-то должно быть известно всевышнему. Маланиэ даже посоветовала богу доставить муку из Финляндии. Раз обещали, пусть дают. Только надо глядеть, чтобы финны власть не забрали…

— И никогда больше, боже милостивый, не посылай к нам англичан, — попросила Маланиэ в заключение. — Пусть дома у себя сидят. А здесь они лишь народ мутят да невинных людей убивают.

Боженька смотрел на Маланиэ с потемневшей иконы с таким видом, словно старался запомнить все просьбы и наставления хозяйки дома. Его просили помочь не только в делах житейских, но также заняться и вопросами мировой политики, ибо карелы, этот небольшой народ, спокойно живший среди своих лесов, вдруг оказались в водовороте мировых событий…