Миссис По - Линн Каллен

– Генри плохо себя ведет.

Я поглядела на нее:

– Да уж! Я слышу.

– Мамочка, – настаивала Винни, – этот дядя купил твои стихи?

– Именно эти – не купил. Но попросил принести другие.

Я разжала кулак затянутой в перчатку руки. На ладони лежала пара мятных леденцов, которые я, ожидая мистера Морриса, прихватила с блюдца на его письменном столе. Винни разулыбалась, демонстрируя дырку на месте недавно выпавших передних зубов, и бросила конфетку в рот.

Прежде чем взять свой леденец, Эллен поудобнее перехватила мою одежду. Ей нет и семи, а она вечно угрюма, как дама из общества трезвости в канун Рождества.

– Тебе нужно написать детскую книжку, – сказала она, когда я стащила с себя перчатки. – Твои истории для детей всегда покупают.

– Я пытаюсь расправить крылья. Что сказать о птицах, которые так и не расправили свои крылья?

Леденец во рту Винни загремел об оставшиеся зубы, когда она загнала его за щеку и сказала:

– Они никогда не научатся летать.

– Тебе не надо уметь летать, мама, – сказала Эллен, – тебе надо зарабатывать деньги.

Откуда она знает такие вещи? Я в ее возрасте наряжала бумажных куколок. Будь ты проклят, Сэмюэл Осгуд, за ее тревоги и поруганное детство. Я могу на все лады расписывать дочерям, как ты заботишься о нас, но она видит тебя насквозь, невзирая на мои сказочки.

– Сейчас мне нужно помочь миссис Бартлетт, – бодро сказала я. – Винни, как твое ухо?

Она с опаской коснулась уха, из которого торчали клочки ваты:

– Болит.

Тут с лестницы раздался топот. Маленький мальчик в помятой блузе спускался вниз следом за простоватой, но добродушной с виду дамой примерно одного со мной возраста, которая, в свою очередь, шла за миловидной краснощекой ирландской служанкой с только-только научившимся ходить малышом на руках.

– Фанни! – воскликнула Элиза. – Хвала небесам, ты вернулась. У меня есть новости!

Хоть я и жила с Элизой Бартлетт и ее семьей уже несколько месяцев, мое сердце до сих пор трепетало от благодарности, стоило мне завидеть подругу. Они с мужем взяли нас к себе после того, как нам пришлось выехать из «Астор-хауза». Перед тем как удрать в поисках более тучных пастбищ, Сэмюэл не удосужился оплатить счета за предыдущие три месяца. Когда я появилась у ее дверей с этой позорной историей, она не произнесла ни слова осуждения, а лишь сказала: «Вы останетесь у нас». Потом она отмалчивалась, когда друзья спрашивали о Сэмюэле, просто сидела с безучастным видом и слушала, как я лгу о скором возвращении мужа. Тем самым она спасла меня от жалости, которую люди нашего круга непременно принялись бы изливать на меня, узнав, что я – покинутая жена никчемного человека. Заручившись их сочувствием, я потеряла бы, однако, и самоуважение, и свое место в обществе.

Элиза взяла у прислуги маленького Джонни.

– Мэри, пожалуйста, отнесите вещи миссис Осгуд просушить и возьмите с собой Генри. Генри, ВЕДИ СЕБЯ ХОРОШО. – Обращаясь ко мне, она воскликнула: – Боже, ты выглядишь совсем замерзшей. Почему ты не взяла извозчика?

– Что у тебя за новости?

Она вытащила ручку маленького Джонни у себя из-под блузки.

– Приезжает мистер По!

– Сюда?

Она засмеялась.

– Нет. Не сюда, если, конечно, ему не захочется менять подгузники. Он должен объявиться у одной барышни, Энн Линч,[14] в эту субботу. И, моя дорогая, мы приглашены.

Я обнаружила, что мое радостное возбуждение от предстоящей встречи с известным писателем несколько умаляет тот факт, что мне только что предложили стать ему конкурентом.

– Замечательно! А мы знакомы с этой самой мисс Линч?

Элиза передала Винни малыша Джона; девочка уже некоторое время в безмолвной мольбе тянула к нему ручки.

– Она недавно в Нью-Йорке, приехала из Провиденса. Она дружит с семьей Рассела, поэтому зашла к нему в магазин и рассказала, что намерена создать салон – не только для высшего света, но и для всевозможной творческой публики. Ей неважно, богат художник или беден. Смею сказать, если ей удастся заполучить По, у нее будут хорошие шансы на успех.

– Интересно, чем она смогла его заманить.

– Возможно, она еще пожалеет об этом. Он непременно будет вести себя беззастенчиво и бесцеремонно. Мистеру По все не по нраву.

Это правда. Я читала его рецензии в «Ивнинг Миррор». Перед тем, как создать «Ворона», По был известен, главным образом, выходящими из-под его пера ядовитыми критическими статьями. Его не зря прозвали Томагавком – он был только рад в щепки разнести труды своих собратьев-писателей. Например, регулярно, с бессмысленной дикарской яростью он набрасывался на мягкого, благовоспитанного мистера Лонгфелло. По правде говоря, я сомневалась в его душевном здравии еще до того, как услышала обвинения мистера Морриса; во всяком случае, я задумывалась о причинах такой агрессии.

– Гости приглашены к семи часам. Скажи же, что пойдешь со мной. Я рассказывала о тебе мисс Линч. – Тут она заметила, что я вздрогнула. – Сказала, что ты – поэтесса.

– Спасибо, Элиза! Я пойду, если девочки будут здоровы.

Винни подкинула на бедре маленького Джонни:

– Я буду здорова!

– Конечно, – улыбнулась я, подумав, однако, что я вскоре могу оказаться конкурентом этого опасного мистера По и таким образом попасть в число его врагов.

2

На следующее утро я проснулась, дрожа от холода. Оставив в нашей общей кровати съежившихся под одеялом дочерей, я подошла к окну и поскребла стекло, чтобы очистить его от инея. Погода переменилась, шел снег. Он укрывал тротуары и проезжую часть, укутывал крыши, ложился шапками на вычурные завитушки чугунных оград на противоположной стороне улицы. Проехал на санях молочник; грива лошади, а также его собственные плечи и шляпа были покрыты кристаллами изморози.

Поплотнее закутавшись в халат, я подошла к камину и поворошила кочергой подернутые слоем пепла угли. Одна из ирландских служанок Элизы, «вторая девушка» Марта, которая помогала кухарке и горничной, проскользнула в комнату с корзинкой угля и банкой воды. Увидев меня, сидящую на корточках у камина, она зашептала извинения. Когда она занялась растопкой, я еще раз задалась вопросом, как смогла бы выжить без великодушия ее хозяев, и куда мне идти, если нельзя станет злоупотреблять их гостеприимством. О возвращении к матери нечего было и думать, она так и не справилась с разочарованием от моего замужества. Смерть отца в прошлом году только подлила масла в огонь, и теперь мать винила меня в том, что мой брак с Сэмюэлем подорвал папино здоровье. Точно так же были закрыты для меня двери домов моих братьев и сестер, и на то, чтоб найти убежище в объятиях приличного мужчины, надеяться тоже не приходилось. Даже если я разведусь с Сэмюэлем на том основании, что он меня бросил, ни один джентльмен не захочет в качестве супруги чью-то бывшую жену. Я не могу даже позволить себе роскошь завести интрижку. Если я, будучи замужней дамой, обзаведусь сердечным другом, у Сэмюэля появится законное право забрать детей. От жесточайшей бедности и изоляции меня отделяют только Бартлетты.

Марта закончила возиться с огнем и принялась наливать воду в мой кувшин для умывания, а я думала об одетых в обноски детишках, которых я видела на угольном складе неподалеку, промышлявших сбором выпавших из повозок осколков угля. Даже когда я представляла себя обнищавшей, суетливо спешащей, чтоб опередить этих несчастных бродяжек и выхватить у них из-под носа кусок угля, мое воображение рисовало мужа, расположившегося перед весело потрескивающим огнем. Вот он намазывает тост джемом, а его нынешняя пассия, молодая, белокурая и очень богатая, улыбаясь, смотрит, как он ест яйцо. Да рождался ли когда-либо на свет человек более эгоистичный, чем Сэмюэл Стиллман Осгуд?

Десять лет назад, когда мы встретились, мне было двадцать три года. В свои двадцать шесть он был очень хорош в своем роде: высокий, худощавый, грубоватый. Коричневые, будто свежевспаханная земля, волосы и глаза, высокие скулы, как у индейца племени могавков, и сильный, прямой нос. Мы встретились в картинной галерее Атенеума[15] в моем родном Бостоне. Я надеялась, что произведения искусства вдохновят меня на написание стихов. Меньше всего на свете я могла тогда предположить, что этот мужественный молодой человек с множеством кистей для рисования навсегда разрушит мою спокойную, благоустроенную жизнь.

Он работал у мольберта, стоя перед знаменитым портретом Джорджа Вашингтона, написанного Гилбертом Стюартом.[16] Я тихонько кралась мимо, чтобы не побеспокоить его, отметив только, что копия портрета, стоящая на мольберте, почти закончена. Я уже совсем было миновала его, когда мой карандаш выскользнул из блокнота и с громким стуком упал на мраморный пол.