Эсперанса - Пэм Муньос Райан

– Нет, спасибо, – сказала мама.

Гортензия поставила поднос, принесла шаль и укрыла мамины плечи. Эсперанса не могла припомнить время, когда Гортензия не заботилась бы о них. Она была родом из индейского племени сапотеков – невысокая, плотная, с иссиня-черными волосами, заплетенными в косу. Эсперанса смотрела на двух женщин, глядящих в темноту, и думала, до чего же они не похожи друг на друга – Гортензия казалась полной противоположностью мамы.

– Не волнуйтесь так, – сказала Гортензия, – Альфонсо и Мигель найдут его, непременно найдут.

Альфонсо, муж Гортензии, распоряжался всеми полевыми работниками и считался папиным другом и компаньоном. Он был невысоким, как и Гортензия, и таким же смуглым. Из-за круглых глаз и висячих усов Эсперансе казалось, что Альфонсо похож на брошенную игрушку. Хотя он и не думал грустить. Он любил землю так же сильно как папа. Вдвоем, работая бок о бок, они воскресили заброшенный розарий, переходивший из поколения в поколение в их семье. Брат Альфонсо работал в США, поэтому он все время твердил, что и сам когда-нибудь туда поедет, однако оставался в Мексике, потому что был привязан к папе и Ранчо де лас Росас.

С Мигелем, сыном Альфонсо и Гортензии, Эсперанса дружила с самого детства, и они часто вместе играли. В шестнадцать лет он уже перерос обоих родителей. У него были темная кожа и большие мечтательные глаза Альфонсо, а брови такие густые, что Эсперансе всегда казалось, будто они вот-вот срастутся.

Он знал самые дальние уголки их владении лучше всех. Еще когда Мигель был мальчишкой, отец Эсперансы брал его с собой в те места, которые Эсперанса и мама никогда не видели.

Когда Эсперанса была помладше, она часто жаловалась:

– Ну почему папа всегда берет с собой Мигеля, а не меня?

Папа на это отвечал:

– Потому, что он умеет чинить то, что сломалось, и учится делать свою работу.

Перед тем как уехать с папой, Мигель всегда смотрел на нее и насмешливо улыбался. Но папа говорил правду: Мигель был терпелив и силен. Он мог починить что угодно, хоть плуг, хоть трактор, особенно то, у чего есть мотор.

Несколько лет назад, когда Эсперанса еще была маленькой девочкой, мама с папой обсуждали мальчиков из «хороших семей», с которыми следует познакомить Эсперансу. Но она не могла представить, что ее выдадут замуж за незнакомца и поэтому заявила:

– Я выйду замуж за Мигеля!

Мама рассмеялась:

– Ты передумаешь, когда подрастешь.

– Нет, не передумаю, – сказала Эсперанса.

Но теперь, став девушкой, она понимала, что Мигель был сыном управляющего, а она – дочерью владельца ранчо, они стояли на разных берегах реки. Как-то, заважничав, Эсперанса рассказала это Мигелю. С тех пор они обменялись только парой слов. Когда они случайно встречались, он кивал и вежливо говорил: «Mi reina, моя королева», – и больше ни слова. Он теперь не дразнил ее, не смеялся, и они перестали болтать обо всем подряд. Эсперанса делала вид, что ей все равно, но втайне горько сожалела, что рассказала ему о реке, которая их разделяет.

Не на шутку встревоженная, мама то и дело подходила к окну. Каждый ее шаг по выложенному плиткой полу отдавался гулким звуком.

Гортензия зажгла лампы.

Шло время. Минуты складывались в часы.

– Я слышу всадников! – воскликнула мама и побежала к двери.

Но это оказались всего лишь тио Луис и тио Марко, папины сводные братья. Дядя Луис занимал пост президента банка, а дядя Марко – мэра города. Но Эсперансу не волновало положение этих родственников – она их не любила. Они были слишком серьезными, слишком мрачными и очень уж важничали. Дядя Луис был старшим, а дядя Марко, который был на несколько лет моложе и не так умен, всегда следовал за братом, как ун бурро, осел, и во всем его слушался, даром что мэр. Оба они были высокими и тощими, с крошечными усиками и седыми бородками на самых кончиках подбородков. Эсперанса чувствовала, что и мама их не любит, хотя она всегда проявляла к ним почтение – ведь они были частью папиной семьи. Мама даже устраивала приемы для дяди Марко, когда тот баллотировался в мэры.

Братья были холостяками. Папа объяснял это тем, что они любили деньги и власть больше, чем людей, а Эсперанса думала, что никто не хотел таких мужей, потому что они похожи на двух отощавших козлов.

– Рамона, – сказал дядя Луис. – У нас плохие новости. Один пастух принес нам это.

Он протянул маме папину серебряную пряжку от ремня – другой такой не существовало, потому что на ней было выгравировано клеймо ранчо.

Мамино лицо побелело. Она осмотрела пряжку со всех сторон.

– Это еще ничего не значит, – сказала она. Затем, не обращая на них внимания, повернулась к окну и снова принялась ходить взад-вперед, все еще сжимая в руке пряжку.

– Мы подождем здесь, вдруг понадобится помощь, – сказал дядя Луис. Проходя мимо Эсперансы, он похлопал ее по плечу и слегка приобнял.

Эсперанса уставилась на него. За всю свою жизнь она не помнила, чтобы он к ней прикасался. Дяди Эсперансы были не такими, как у ее друзей. Они никогда с ней не разговаривали, никогда не играли, даже не дразнили. По правде говоря, они вели себя так, как будто ее не существовало вовсе. Поэтому внезапная ласка дяди Луиса заставила ее содрогнуться от страха за отца.

Абуэлита и Гортензия начали зажигать свечи и молиться за благополучное возвращение мужчин домой. Мама не сводила глаз с окна, скрестив руки на груди и раскачиваясь из стороны в сторону. Они пытались как-то отвлечься, поговорить, но бессмысленные разговоры затухали, и воцарилась тишина. Были слышны лишь тиканье часов, да чье-то покашливание, да звон чашки о блюдце.

Эсперанса старалась делать петли так же ровно, как бабушка. Она пыталась думать о празднике и подарках, которые получит завтра, о букетах роз и корзинах винограда на каждом столе, о том, как Марисоль и другие девочки будут шутить и смеяться. Но эти мысли недолго заполняли ее голову, она снова начинала волноваться – уколотый шипом палец болел и не давал забыть о дурном предзнаменовании. Когда свечи в канделябре почти догорели, мама наконец сказала:

– Я вижу свет фонаря. Кто-то едет!

Они поспешили во двор и увидели вдали свет, который словно маячок надежды покачивался во тьме.

Наконец на дороге появилась телега. Альфонсо держал вожжи, а Мигель светил фонарем. Когда телега остановилась, Эсперанса увидела, что на ней тело, накрытое одеялом.

– Где папа? – закричала она.

Мигель опустил голову. Альфонсо ничего не сказал, но слезы, струившиеся по его круглому лицу, подтвердили, что произошло самое страшное.