Аданешь - Владимир Анин

Первым делом я позвонил Веронике, одной своей знакомой, и пригласил ее в гости. Она работала учительницей младших классов в школе и, поскольку на дворе стояло лето, наслаждалась длительным педагогическим отпуском. Я почему-то был уверен, что она свободна и ни в коем случае не откажется навестить меня. Потом я заказал такси (неужели добираться до аэропорта на автобусе?) и стал собирать чемодан. На это у меня ушло ровно полчаса. Трудно было загадывать, сколько продлится моя командировка, но больше того, что я успел упаковать, у меня все равно не было: пять пар белья, столько же носков, костюм, на всякий случай, и галстук, черные туфли, белая парадная рубашка и три повседневные, с коротким рукавом. Одну рубашку я, подумав, отложил, чтобы надеть в дорогу. Из брюк выбрал югославские джинсы. На ноги сначала думал надеть кеды, но потом бросил их в чемодан, а в дорогу приготовил летние замшевые туфли с дырочками.

Затем я отправился на кухню и стал накрывать на стол. Этому процессу я всегда уделял особое внимание. Мне нравилось, чтобы все было сделано в строгом соответствии с правилами этикета.

Не успел я завершить сервировку, как в дверь позвонили. На пороге стояла Вероника. Невысокого роста, худая, черноволосая, с немного вздернутым носиком и большими карими глазами, она радостно взвизгнула и бросилась мне на шею.

– Слушай, я у тебя целую вечность не была!

– Да, – согласился я, – дней десять уже прошло.

– Правда? А мне казалось, чуть ли не месяц… Такая жара на улице! Можно я душик приму?

– О чем речь! – ответил я. – Ванная в твоем распоряжении. А я пойду пожарю котлеты. Ты ведь, наверное, проголодалась?

– Уж-жасно!

Через десять минут Вероника заявилась на кухню, одетая в мой старенький халат и, довольная, уселась на табуретку. От нее пахло мылом и свежестью. Этот запах дразнил и возбуждал. Вероника без умолку стрекотала, пытаясь сообщить мне все новости, и даже не заботилась о том, интересно ли мне это. По ее, женской, логике я, безусловно, должен был от этой информации приходить в восторг. Поэтому мне время от времени приходилось ахать, восклицать «да ты что!» или «не может быть!» и при этом обязательно цокать языком и покачивать головой. Правда, делал я это по большей части машинально, поскольку слушал ее не очень внимательно. Сказать, что предстоящая поездка была для меня рядовой – было бы покривить душой. Африка! Я и мечтать не мог, что когда-нибудь попаду туда. О задании я почти не думал, потому что без дополнительной информации это было бы пустой тратой времени. Поэтому я думал просто об Африке. Мысли мои все чаще уносили меня в далекую Эфиопию, которая представлялась мне огромной банановой плантацией, где под каждым деревом сидит негр и продает жвачку, то есть жевательную резинку. Кстати, об этой самой жвачке. Для тех, кому покажется странным, что я думал о ней, поясню – в те далекие годы этой забавы для рта в нашей стране не существовало вовсе. Ее просто не производили, считая тлетворным и развращающим продуктом загнивающего капитализма. Поэтому у каждого советского человека жвачка ассоциировалась исключительно с заграницей, поскольку попадала к нам только оттуда.

Размышляя об Африке, я так увлекся, что чуть было не прокололся, когда на неожиданной вопрос Вероники, соскучился ли я по ней, машинально воскликнул:

– Да ты что! – И сразу спохватился, заметив ее озадаченный, переходящий в гневное недоумение, взгляд: – Как ты только могла сомневаться в этом?! Конечно!

Котлеты уже подходили. Я разлил вино по бокалам. Мы выпили, закусили ломтиками голландского сыра. Потом заели котлетами, оказавшимися вполне сносными, и, как это ни покажется странным, переместились в комнату на тахту, где и провели последующие несколько часов, придаваясь тому, что иные скромно называют любовными утехами.

Настойчивый звонок в дверь заставил меня вернуться в реальность. Я с трудом оторвал свои губы от Вероникиных и взглянул на часы – ровно пять тридцать. Вероника нахмурилась. В ее глазах читался вполне резонный вопрос: и кого это там черт принес? Мне ужасно не хотелось покидать ее страстные объятия, но долг – прежде всего.

– Дорогая, – сказал я, – боюсь, что мне пора.

– Куда? – недоуменно спросила Вероника.

В дверь опять позвонили. Я встал и, накинув халат, пошел открывать.

– Такси вызывали? – спросил прокуренным голосом пожилой мужчина в кожаной кепке со значком таксиста на околыше.

– Да. Спасибо. Через десять минут буду, – ответил я.

– Поторопитесь. У меня еще заказ, – буркнул таксист.

Я вернулся в комнату. Вероника сидела на тахте, поджав под себя ноги и обиженно надув губы. Молодое тело было безупречно, солнечные лучики, с трудом пробивавшиеся сквозь густую крону растущей за моим окном березы, беспечно бегали по ее груди веселыми зайчиками, будто бы нарочно указывая на самые привлекательные места.

Я невольно засмотрелся на нее, но, спохватившись, состроил извиняющуюся физиономию и сказал:

– Вероника, мне очень жаль, но меня внизу ждет в такси. Я должен ехать.

– Ну, хорошо, поезжай. Я подожду тебя.

– Это исключено. Меня не будет несколько дней. Так что, будь добра, быстренько одевайся и – домой.

– Ты меня выгоняешь?

– Нет. То есть да. Я позвоню тебе, как только вернусь.

Вероника вскочила и стала яростно натягивать на себя одежду.

– Суворов, ты все-таки сволочь. Так обмануть мои надежды! Я уже собиралась к тебе переехать, а ты…

«Так! – подумал я. – Похоже, я где-то дал маху. Как же это я позволил ей додуматься до такого? Переехать ко мне… Это в мои планы не входит».

– Дорогая, – сказал я, стараясь быть как можно деликатнее, – боюсь, что вопрос о твоем переезде ко мне еще не назрел. Это, конечно, возможно, но не сейчас. И не в ближайшем будущем.

Вероника даже зарычала от досады. Сарафан застрял у нее на голове. Она с такой силой дернула его вниз, что он жалобно затрещал, рискуя разойтись по швам. Втиснув ноги в босоножки, взлохмаченная и разъяренная, она стремительно направилась к выходу. Я было бросился за ней, но сообразил, что сейчас не время разыгрывать трагические сцены, и остановился. Хлопнув дверью так, что из-под наличника взметнулось целое облако пыли, Вероника зацокала каблуками по лестнице, продолжая сыпать в мою сторону проклятьями. Звуковая изоляция в хрущевке оставляла желать лучшего, и я прекрасно слышал все, что она говорила, вплоть до того момента, как вышла из подъезда.

Взгляд мой упал на единственный в комнате стул. На спинке небрежно висели беленькие шелковые трусики, по всей видимости, нарочно забытые Вероникой. Я отпер ключом комод – он у меня всегда был заперт – и положил трусики в верхний ящик, туда, где уже лежала дюжина таких же да еще десятка два всевозможных лифчиков и чулок. Ох, женщины! Такое ощущение, что они искренне верят, будто ненароком забытая в доме любовника деталь женского туалета действует как безотказное приворотное средство. И почему они так стремительны в своих чувствах? Почему им всегда невтерпеж? Стоит лишь дать слабину, и они уже смотрят на твой дом, как на свой новый плацдарм. Уже придумывают, как переставить мебель, что докупить, какие шторы повесить на окна и какой палас постелить на пол, потому что – о ужас! – в квартире такой плохой паркет, его обязательно надо чем-нибудь прикрыть.

Быстро одевшись, я схватил чемодан, запер квартиру и сбежал вниз по лестнице. У подъезда стояла бежевого цвета «Волга». Водитель нетерпеливо прохаживался рядом. Увидев меня, он что-то пробурчал, с недовольным видом поглядывая на часы, подхватил чемодан и ловко закинул его в открытую пасть багажника.

Я сел на заднее сиденье и через пять минут, блаженно растянувшись на просторном диване, окунулся в сладкие объятия Морфея. Во сне я видел Веронику, которая, абсолютно голая, скакала вокруг меня с каким-то причудливым бубном и все время приговаривала: «Сволочь ты, Суворов! Не дам тебе банан». Неожиданно она подошла ко мне вплотную и крикнула в самое ухо: «Приехали!»

Я вздрогнул и открыл глаза. Таксист, повернувшись вполоборота, выжидательно уставился на меня.

– Шереметьево, – сказал он, видя, что я никак не проснусь окончательно.

Таксометр нащелкал четыре рубля восемьдесят копеек. Я дал таксисту пятерку, отказавшись широким жестом от сдачи – я улетал за границу, настроение у меня было приподнятое, и мне хотелось быть щедрым.

В аэропорту я быстро отыскал дежурную комнату пограничников. Часы показывали без десяти минут семь, но подполковник Залезайло уже был на месте, как всегда, в форме – ему нравилось щеголять в погонах. Рядом с ним стоял Гарик, по прозвищу «Самоделкин», из технического отдела. Прозвище свое он получил за исключительные способности изобретать совершенно потрясающие приспособления и механизмы. Много лет спустя, познакомившись с историями об агенте 007, я невольно сравнивал нашего Самоделкина с флеминговским Кью и каждый раз отдавал дань нашему, отечественному, гению, который в отличие от британского коллеги зачастую был обделен средствами, однако из простых, казалось бы, вещей умудрялся сконструировать нечто невероятное.