Карибский капкан - Давид Павельев

Энрике Гонзалес принёс присягу (едва ли не впервые за всю историю страны), на только что написанной специально для этого случая конституции. После этого граждане: горожане, рабочие, крестьяне и даже индейцы, вдруг узнали, что теперь у них есть не только обязанности, но и права. Был сформирован новый кабинет министров. Полковнику Харитонову даже было предложено занять пост министра обороны. Харитонов ограничился лишь несколькими практическими советами по организации армии и государственного аппарата, ибо никто кроме него подобной услуги оказать стране не мог.

Когда всё закончилось, Гонзалес лично провожал его в аэропорт, точно также, как и встретил его много лет спустя. А потом долго махал белым платком уходящему на взлёт самолёту, и вытирал им слезу, скатившуюся на ус по массивному носу. Тогда президент был очень стройным и обаятельным молодым человеком, с заметной наружностью, способным вести за собой тысячи и тысячи человек… Президент принадлежал к числу людей, которые мало меняются со временем. Разве что теперь он потолстел и слегка полысел. Но после расставания в аэропорту у Харитонова сложилось впечатление, что его провожала вся страна. Когда Гонзалес встретил его, такого впечатления не возникло. Всё же тогда он имел больше сторонников и единомышленников, и тогда он ещё не был вдовцом.

А что чувствовал Харитонов, покидая ту землю, на которую он ступил недавно вновь? Наверно лишь только то, что он выполнил свою миссию. Нет, не то, что помог защитить тысячи жизней от прихотей жестокого тирана, и не то, что способствовал установлению демократичной, ценящей жизнь и свободу человека власти. Даже не чувствовал, что совершил подвиг или повлиял на ход истории. Всё это было лишь частью его профессии.

Он был начисто лишён тщеславия и даже присущей специалистам высокого уровня профессиональной гордости. Его мозг, живший исключительно мыслью, вообще не ведал ни худших, ни лучших человеческих чувств.

Лишь недавно, к шестидесяти годам, он начал осознавать, что здесь, в этой банановой республике, и в десятке других таких же, он доказал народам, что диктаторы не всесильны, власть их далеко не незыблема, и с одним диктатурским режиом можно покончить и без установления нового. Он был ассом разведки такого уровня, что вряд ли кто-нибудь мог сделать это кроме него.

Но почему-то даже теперь он не радовался этому. Да, доказал. Но он не мог ответить на главный вопрос – кто такой Кондрат Архипович Харитонов? Это автомат по устранению тиранов и осчастливливанию народов, или всё-таки человек?

Если он задался таким вопросом, он уже не автомат. Автоматы не знают противоречий, они только сбиваются с программы. Значит, он всё-таки может быть человеком, которым он себя не ощущал. Настоящего Человека, прожившего жизнь не зря, делает таковым человечность – любовь к людям, сострадание, отзывчивость, чуткость. Но он никогда не переживал всего этого. Им руководила лишь мысль, осмысленная цель, пусть и благородная, но бездуховная. Любил ли он когда-нибудь и кого-нибудь? Наверно, всё-таки да. Он органически ненавидел, если можно говорить о столь сильной эмоции, любую несправедливость, угнетение, насилие, боль. Где-то в глубине своего сознания он мечтал навсегда покончить с ними. Но он приучил свою мысль не выходить за пределы своей миссии, задания, конкретной операции.

А люди? Любит ли кто-нибудь его самого? Наверно, да. Но как можно сердцем полюбить человека, которого не знаешь? Которого не понимаешь, даже если разумом осознаёшь, что этот человек-освободитель? Значит, его любят заочно, фигуру абстрактную, почти мифическую, как Кетцалькоатль1.

Он мог понять, каково это – быть Кетцалькоатлем. Знал ли древний пророк, что он делает? Какое благо принесёт людям то, чему он их научил? Ждал ли он благодарности, всеобщей любви, уважения, почёта? О чем он вообще думал? Наверно, ни о чём. Иначе… иначе что-нибудь пошло бы не так…

Для него Кетцалькоатль – не имя. Кетцалькоатль – профессия.

«Их имена неизвестны —О них лишь слагают песни…»

Так говорили о людях его профессии в годы его молодости. Так, или как-то в подобном роде. Харитонов иногда приходил к выводу, что если бы он сам о себе так думал, он не смог бы быть разведчиком. Не так то легко постоянно думать о том, что совершаешь подвиг ради чьего-то счастья. Слишком велика ответственность, и слишком велик соблазн встать в позу героя, требовать особого к себе отношения. И Харитонов не думал.

Во многом и благодаря этому события, которые произошли в России в конце ХХ века, не могли Харитонова разочаровать, потому как он никогда и не очаровывался. Но теперь, после осознания того, что он не робот, он начал страдать бессонницей. Те кто жил, пусть и строя иллюзии, боролся за идеи и горько разочаровывался, хотя бы жил полной жизнью, становился с каждым годом мудрей или же страдал. Но и страдания можно считать неотъемлемой частью человеческой жизни. Возможно даже, что поиски и разочарования – главные её двигатели.

Харитонов никогда не испытывал никаких треволнений и беспокойств, связанных с этим. В молодости он считал, что не имеет на это права. Выработанный автоматизм избавлял его от терзаний и разочарований, которые многих сводят в могилу, становясь причиной инфарктов или суицидов. Профессионализм был его жизненной философией, его идеей. «Делать своё дело и не думать о том, что к нему не относится» – эти слова он мог бы начертать на своём гербе как девиз.

И он продолжал делать своё дело. Руководство ведомства, где он служил, часто менялось. Менялись всё, но при этом не менялся принцип: «Их имена засекречены – о них слагают песни». К постаревшему Харитонову относились с непременным уважением, как к тому, о ком в своё время слагали песни. Но всё же, Харитонов любил сравнивать это уважение с тем, как относятся к музейному экспонату. С таким же трепетом отнеслись бы и к его фотографии на доске почёта. К настоящей работе его привлекали всё реже, ибо были молодые прогрессивные специалисты, а он… он, Кондрат Архипыч Харитонов, полковник, блестящий стратег, маэстро партизанской войны и несостоявшийся министр обороны одной банановой республики, постепенно устаревал. Как любого робота, его сменяли усовершенствованные роботы нового поколения. Это окончательно выбило его из седла.

Он сделался угрюмым и ворчливым, хоть и в молодости он был не очень то веселым. Тогда он внешне напоминал гранитную статую, но когда требовалось пойти на контакт, провести вербовку или просто что-нибудь разузнать, он умел быть весьма обаятельным: умел непринуждённо шутить, изображать компанейского парня. Теперь же, если его приглашали на какое-нибудь совещание, чаще как консультанта по историческим вопросам, Харитонов развлекался тем, что когда какой-нибудь оратор с блеском в глазах предлагал свой проект, напирая на его достоинства, выискивал все минусы данного проекта и высказывал их в полном объёме, со всей пугающей откровенностью.

Таким поведением он добился своей цели: к нему перестали относиться как к трогательному артефакту и лицу с доски почёта. Большинство его сотрудников стали проклинать тот день, когда Харитонов отказался от министерского портфеля в банановой республике.

Однажды, весьма крупный начальник, взбешённый тем, что Харитонов растёр в пыль его «блестящий» проект касательно очередной реформы подразделений, и ещё больше тем, что тот прервал его на середине, не дав насладиться собой в полном объёме, воскликнул:

– Слушайте вы, предложите ваш проект, раз вы такой умный!

– Увы, это не входит в мои обязанности, – невозмутимо ответствовал Харитонов.

– А критиковать всё, что бы я не сказал, это входит в ваши обязанности?

– Так точно. Я отстаиваю принцип объективности.

– Что это за динозавр?!! – ревел тот же начальник уже на другом совещании, на которое Харитонова благоразумно не пригласили.

– Это Харитонов, – робко ответил кто-то из заместителей, вытирая потные ладошки о брюки с лампасами.

– Кто это такой?

– Не знаю… Когда-то он проводил блестящие операции в Латинской Америке… не помню, в какой стране…

Начальник плотно сжал губы от того, что злобу пришлось сдержать.

Личность, окутанная дымкой таинственности, в том ведомстве всегда пользуется уважением. Несмотря на все выходки, авторитет Харитонова продолжал оставаться довольно высоким, и ссориться с ним никто не хотел. Никто не знал, какими секретами обладал старый КГБешник. После того, как всесильная организация распалась на несколько частей, в суматохе многие сотрудники «старой школы» прихватили по какому-нибудь государственному секрету. А поди догадайся, в каком количестве и какие именно секреты кто прихватил.

Потому начальник не мог предпринять каких-либо мер против той «рептилии», и ему оставалось либо надеяться, что тот сам помрёт от разлива желчи, а по опыту он знал, что это куда как маловероятно, либо же услать его куда-подальше.