666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть - Ян Гельман

Ну к подсобному пролетарию на хоздвор идти выяснять резону нет, особенно если после обеда, но тут такой вопрос, что даже сам заведующий кадрами Ермил Никитич Чернополковников не ответит. Тут история целая, можно сказать, загадочный факт природного развития. А история вот какая.

Лет уж двадцать или более того назад прибыло на Фабрику молодое пополнение в смысле улучшения кадров и выдвижения на должности по мере естественного умирания предшественников. И был среди пополнения такой себе товариш Бельюк Л. П. И что характерно, был он тогда женщиной вполне даже. Ну, как началась в коллективе естественная убыль специалистов, пошел товарищ Бельюк Л. П. по служебной лестнице, только ступеньки заскрипели. До начальника цеха дошел. Ну, в начальниках-то цеха, разумеется, был мужчиной: в начальниках цеха какая ж из слабого полу выдержит? Потом вроде не то он в декрет уходил, не то – от него, теперь уж и не узнаешь точно, а вот только как в директора выдвинулся, так это самое и началось.

С одной стороны, где директор поутру, когда шум в приемной и гам, когда самое, можно сказать время, а его не видать? А у маникюрши маникюрит! Вроде она, значит. А кто с комиссией из самого Главуправконтроля коньяк стаканами глушит? Он, конечно, мужик! Кто пауков, что на выставке новых моделей размножаются, до смерти боится? Она! Баба! А кто Семену Мордыбану втихомолку по шее накостылял за «до обеда»? Вот и разбери…

А с другой стороны, на кой оно кому разбираться? Комиссиям из Главуправконтроля все равно, с кем коньяк дуть, был бы даровой, а подчиненным одна забота: на 8-е марта поздравлять или на мужской какой праздник? Проверили. И так берет, и этак. На том и порешили – от двух раз в год убытку большого не будет.

А все остальное время директор больше где? Там, где-то в розоватой президиумно-кабинетной дали. А оттуда-то и не разберешь, кто он такой. Лидия Петрович Бельюк, директор Фабрики Имени Юбилея Славных Событий.

Ну и нам на ночь глядя разбирать это ни к чему. Вот уж и коты затихли, и окна в Доме №, что по Улице, погасли. И ящики почтовые, медленно дымом укутываясь, дремлют. И тихо бредет по пустой Улице, изредка нагибаясь, народной Медицины целитель гражданин Амнюк и на балконе четвертого этажа Дома № сидит в вышитой рубашке солист гражданин Вениамин Накойхер и наигрывает на балалайке милую сердце уго родную русскую мелодию. И спит в «нежилом фонде» праведным сном грешная старушка Власьева Елизавета Егорьевна. До завтра.

Утро повисло над тротуарами, серое, как старушечий платок. Заворочалась на своем топчанчике дворник Власьева, один глаз приоткрыла, за ним и второй. Поднялась, кряхтя и охая, на стенгазету «Голос жильца № 3» перекрестилась. И сразу вдруг вчерашнее вспомнилось. И пригрезится же такое?… Метлу схватила и шарк-шарк на Улицу. Цела Улица! Вот она, родная: пешеходы по вчерашним лужам шлепают. Лужи – и те целы! Все как есть, пригрезилось!

Нет, не пригрезилось! Шершаво и нежно прижалась давно нештукатуренная стена Дома № к покосившемуся павильону «Свежариба», там и сям виднелись не собранные куски барахлона, покачивали ветвями пять хилых акаций по фасаду Фабрики, а самого фасада не было. Ни въезда для машин, ни доски с предательски проступающим из-под штукатурки профилем товарища Зачинавшего, ни агитационно-воспитательного плаката «Все, что ты крадешь, – ты крадешь у себя!» над проходной. Ничего.

Тихо ойкнув и опираясь на метлу, Егорьевна поплелась к себе в «нежилой фонд».

Как состояла она на государственной службе, то, разумеется, идти надо, бежать к порядкоуполномоченному Поборкину Кузьме, в ноги падать и каяться. Но уж больно дело нечистой силой пахло. А по нечистой силе Поборкин Кузьма не очень-то. Он все больше по торговле семечками да по профилактическому пьянству, когда сам на ногах. А по нечистой силе, – рассудила старушка, – конечно, отец Агасфертий из Церкви Святого Руконаложения, да еще, быть может, старец Роберт Никодимович, если по пятницам.

Очаг православия, сопровождавшего Егорьевну на протяжении всей жизни, находился в двух кварталах от Дома №, и старая вера на время победила. Заперев «нежилой фонд» и надвинув платок на самые глаза, старушка заторопилась туда, где врезалась в низкое серое небо голубоватая маковка бывшего овощехранилища № 62, а ныне опять Церкви Святого Руконаложения, где вот уж более двадцати лет облегчал православных и иных прихожан стражды св. отец Агасфертий. Семигоев.

Человечество хворает. Простужается, чихает, плоды легкомысленной тяги к случайным связям пожинает. Ну чего там еще? Продукты улучшенного качества в увеличенных количествах потребляя, губит свои чувствительные желудки: устав бороться с ростом собственного благосостояния, покупает себе – кто автомобиль, кто постоянный проездной билет на все виды городского транспорта, и опять же губит сердечно-сосудистую свою систему. Ну а уж нервы-то, расшатанные углубленным чтением газет, и вовсе, как известно, лечению не подлежат, потому как от передовиц и фельетонов разрушаются начисто. Беда, да и только. И вот, окончательно здоровье подорвав, теряя волосы, зубы и оптимизм, обращают граждане желтые свои лица в сторону медицины. И что же мы видим? Спешит медицина облегчить и облегчает за свои 130 плюс выслуга кого как может. Кому больничный откроет, кому рецепт выпишет, а кому скажет глубокомысленно и прозорливо: «Н-да, непонятно, что тут у вас, но курить бросайте, а то помрете». Но граждане курить как раз хотят, а помирать как раз нет, и почем зря кроют бесплатное медицинское обслуживание и районного терапевта Софью Львовну Гай-Марицкую, всякую сознательность потеряв. И идут печальные граждане по унылой дороге нездоровой жизни. А вот тут поперек этой самой дороги возникает перед ними фигура Амнюка Петра Еремеича. Целителя.

Амнюк Петр Еремеич, человек из народа, по профессии тарный мастер. При столярке состоял, тару сколачивал. Тара деревянная, она ведь как? Вот только вроде ее сколотили, вот чего-то там в нее запаковали, глядишь, вот уж ее и сожгли. То есть, вроде как она только что была, а уж глядишь, ее и нет. Вечное дело тару сколачивать. Но надо сказать, что дело без большого полета мысли. Тюк да тюк.

Стой себе да колоти. Да вот еще, в оба гляди, чтоб по пальцам себя не тюкнуть. Скучно. А не такой человек Амнюк Петр Еремеич, чтоб всю жизнь скучать, да тюкать, да пальцы риску подвергать. Человек он пытливый, можно сказать, интеллигент духа, да и как в его коммунальной-то интеллигентом не стать? Засмеют! Один Венька Накойхер, балалаечник, чего стоит? Об других не говоря. И стало Амнюку Петр Еремеичу себя жалко, что пропадут его духовная интеллигентность и природная пытливость без толку-пользы, начал искать вокруг. И нашел. Хворает народ, мучится. Соседка – мадам Нехай-Хроническая, у Матюкова Кондратия с рукой беда, ну и другие, которые дальше и по соседству, – кашляют, стонут, таблетки грызут, а иные и помирают и в тару затариваются.

И горько стало Петру Еремеичу от такой бесперспективности трудящихся жизни. Опять же и тары жалко, что без толку в землю уходит, деловой древесины ценных пород. И понял: спасать надо граждан, пока не перемерли все от райврача Гай-Марицкой.

Сперва средство искал, чтоб облегчение по всем статьям. Но средство найти трудно. Люди говорят, что печень амурского тигра хорошо помогает, изумруд толченый, а еще если пигмея ночью обстричь, да все с него хорошенько перемешать, то уж точно – как рукой.

Но тут загвоздка – тигры амурские – все на учете, ровно валютчики, изумруд – сосед-скупердяй не дает, гражданин Жлоберман – зав. ларьком уцененных бриллиантов. Так и сказал, гад: до конца квартала не проси, завозу нет. Жмот. А пигмея только одного и углядел по телевизору. Да и тот не просто так, а представитель великого пигмейского народа, высокая договаривающаяся сторона. Такого поди обстриги. Сам стричь приехал! Вот и ищи. Совсем уж хотел Петр Еремеич от народной медицины отойти, да вдруг нашел.

А надо сказать, что как раз об это время развели жильцы Дома №, что по Улице, огромное количество псов. Собак да собачек. И вот как по утрам весь этот коллектив на Улицу по утренней надобности высыпает, Петр Еремеич тут как тут. Аккуратненько за другом человека все подберет, в мешочек из барахлона упрячет и к себе в коммунальную кухню. Опыты проводить. Сперва отваривал, потом высушивал, ну а уж как на опилках настаивать начал – жена Евдокея с квартиры съехала. А съезжая и горючими слезами обливаясь, сказала: – «Все я, Петр, терпела, и шестиклассное твое естество, и обхождение без понимания нужд, и по воскресеньям тоже. Но теперь все, мочи моей больше нет, ухожу!». И ушла.

А Петр Еремеич от такой личной трагедийной драмы еще больше в науку углубился. Опыты завершил, методу определил и препарат выработал. Средство. От почек, скажем, – мопсово, от язвы – овчаркино, от кашля – болонкино пользует. И поздоровел народ с Амнюковых трудов, порумянел.