Банда гиньолей - Луи Селин

Эту пляску не остановишь!.. Музыка ста тысяч смертей, тысяч пищащих птиц, кричащих на лету, штопающих воздух…

А после новая трель с тихими ударами и глухими раскатами… Издали наплывает… из-за холмов… артиллерия эхо перекатывает… Вам вовсе не до антраша, но поневоле запрыгаешь… Мост, гранатами напичканный, дергается… Вот уже и вы чечетку отбиваете на остатках людей и скота… четвертованных, расплющенных, скрюченных в комок — по обстановке… Отупелое копошение прорезается бунтом… Брижитт, жена прокурора Саканя, выскакивает вдруг из автомобиля, наплевав на увещевания супруга, задирает юбку, вскакивает на парапет и выкрикивает во весь голос злые бранные слова!..

— Брижитт!.. Брижитт!.. я вас умоляю! вернитесь Бога ради!., я ваш муж! Вы утратили рассудок!.. Я вас умоляю! Я требую!..

— Идите черту! Вас нет!..

— Господа! моя жена лишилась рассудка!.. Она беременна! Это все от нервов! Я прокурор Сакань де Монтаржи с Золотого Берега!..

— Ври больше! Все мы тут прокуроры! Не видать тебе больше твоей пташки! — отвечает ему толпа.

Дело принимает скверный оборот. Но тут как раз все поглотил огонь! гром, всполохи!.. Небеса разверзлись!.. Молния ударила в мостовую, искрошила… Иного и быть не могло!.. Паника… разметало все… людей, куски моста, автомашины… река кипит, испаряется… Ад, да и только!.. Пламя объемлет нас, выбрасывает на воздух!.. Я лечу вместе с тачкой слив, маленьким, переставшим лаять фокстерьером, швейной машинкой и чем-то вроде противотанкового заграждения, чугунного, ощетинившегося колючей проволокой!., я толком не успел разглядеть!.. Мы расстались на полпути! Чугунная штуковина улетела правее, в сторону шлюза, вместе со швейными принадлежностями и сливами!.. Мы с фоксом и тачкой, подхваченные очередным залпом, — левее… к тополям, к складам… на приличной высоте и хорошей скорости… Я глядел поверх облаков… вот это да!., прямо в небе!., в голубом!., феерическое видение… оторванная рука… мертвенно-бледная на хлопьях ваты… на облачной подушке с золотистым отливом… белая рука и сочащаяся по капле кровь… будто тучи птиц вокруг… красных-красных… вылетающих из ран… и пальцы, сверкающие звездами… рассыпанными по краям пространства… мягкими парусами… светлыми, изящными… баюкающими миры… накрывающими вас пологом… ласково… уносящими… прочь… в сон… на праздник во дворце Ночи…

Хорошо сказано!.. Отлично! Вы все верно говорите! Но зря! Тут что ни говори! что ни делай! Неотвязная мысль не покидает меня, а лишь тяжелеет, сгущается, наталкиваясь на каждом шагу на новые сомнения… Ничего не проясняется, ничто не светит нам в ночи!.. Ужас и мрак!..

И это все?

Притворство! Стоит ли спускаться в ад, чтобы только сильнее ощутить жажду! Вот так финт!

Июльский забулдыга беспробудный

В августе рассудком помутился

И к пушке потянулся.

А в середине сентября

Укокошил в бистро

Фрица за бильярдом.

Реванш во Фландрии!

Все снова закипело.

Новая война.

И вот вы уже трепещете,

Бьете копытом,

Жадные до пируэтов

И россыпей фейерверочных.

Жаждете потягаться! Таюр!

Отменное здоровье!

И факел в руке!

Смерть поманила приманкою лживой! Напились колдовской отравы! Пиши пропало! Положение безнадежно! О пагубное зелье! Звезды к веку не расположены! К дьяволу пророчества! Ни одного порядочного оккультиста! Придется, черт возьми, самому за дело взяться! У меня сильные сомнения относительно Жанны д'Арк после орлеанской мессы!.. Не к добру был этот звон…

За что ни возьмешься — во всем неприятный осадок.

Я видел в Париже святую Женевьеву…

Я присутствовал на мессе вместе с Рено…

Там было полным-полно евреев…

У них горючего полные фляги.

Я знаю, что говорю…

Возьмутся за масонов?

Что ж! Отлично! для начала…

Но если только тронут их дружочков…

Только прикоснутся к манам Храма…

Тут уж будет не до шуток!

На дне дьявольского сосуда обнаружится порох!..

Мне это небезразлично…

Я бью в набат! Я бью тревогу!

В аду за один день не изжаришься…

Надобно масла в огонь подливать…

Нужно умение.

Как знать?

Нужны пособники…

Вы же видели на дороге…

Там столпился целый мир!..

Обезумевший, яростный, распинающий, фантастический!

Страждущий мученичества!

Эзотерические знаки на машинах видели?

Когда вы посвящены, вы не станете стоять, покачиваясь, на краю пропасти… чтобы исчезнуть, испариться игрушкой ветров! Черт побери! К дьяволу робких! Конец заблуждениям! Настало время доблестных подвигов! Великих и жестоких Трафальгаров! Спасает вера! А кто отступит, изрублен будет в кровь и побелеет от стыда!

Когда появляются герои, чистые, смелые, неколебимые, соколы, орлы, тогда можно сказать, что дело идет на лад! Что огонь занялся! Пищей ему любовь, и ландыши, и трусливые сомнения! Сорваны колдовские чары! Пощады нет! Существования, жалко влачимые… печальные и озлобленные… воспоминания… стыдливые и трусливые… окутанные чудовищной ложью… молчите!

Мне все это знакомо!..

Надменные наглые скрытники… высокомерные, гадкие или немые… один за другим… смрадные и злокозненные… изливают под пытками потоки желчи и проклятий! яда и смрада… Жертвенные тельцы!..

Пусть каждый изгонит беса! накостыляет ему как следует, убьет его, отторгнет и найдет в сердце своем позабытую песню… изысканную тайну … или пусть умрет тысячекратно и воскреснет в муках! Вы будете задыхаться, корчиться от ран, с вас живьем сдерут кожу и мышцы растерзают щипцами, вы будете вариться в кипящей смоле один день и три месяца и неделю в жирном котле с шипящими змеями, толстыми жабами, прожорливыми саламандрами и вампирами, они будут терзать ваши внутренности, снова и снова пробуждая боль в истолченной огненными копьями плоти, и так тысячи и тысячи лет, вашу жажду будут утолять из бурдюков с уксусом и серной кислотой, от которой язык облезет, распухнет и лопнет! Вы будете умирать, испытывая все муки ада, день за днем, до скончания веков…

Сами видите, дело серьезное.

Мы вступили в жизнь с багажом родительских советов. Все они оказались непригодными. Мы попали в переделки, одна чудовищней другой. Выбирались из них, как могли, бочком, по-крабьи, или пятясь задом, клешней не досчитывались. Случалось, конечно, и веселиться, добавлю я справедливости ради, несмотря на все дерьмо вокруг, но в душе всегда страх оставался, никогда не отпускал, страх, что неприятности снова начнутся… И начинались-таки… Помните? Говорят, что молодость губят иллюзии. Сказки! Мы ее без всяких иллюзий погубили!..

Так вот… Само получилось, разом. Родом-племенем не вышли, происхождением.

Родись мы сыном богатого плантатора на Кубе, в Гаване тамошней например, пошло бы все как по маслу, а мы-то появились на свет в ничем не примечательной семье, в прогнившем со всех сторон углу, а потому досталось нам страдать за свою касту, сносить несправедливости одну за другой и, хныча, хвастать своими невзгодами, уродствами и пороками ужасающими, до того низкими и так прочно укоренившимися, что слушать тошно. Бедняку-неудачнику, без вины виноватому, на роду написано месяц за месяцем искупать «Бога ради» свое злосчастное рождение, и никуда ему не деться от метрики своей, избирательного бюллетеня и рожи дурацкой. Война ли! Мир! Новая война! Победа! Поражение! Ничего не меняется! Как ни крути, он всегда в дураках. В этом мире ему отведена роль паяца… Всякий вытирает об него ноги, самоутверждается на его отчаянии, он — пария. Я видел, как обрушились на наши несчастья все торнадо розы ветров, как сбежались на наши беды делить добычу китайцы, молдорцы, смирниоты, ботрийцы, ледниковые швицы, толстотелые берберы, негры всего света, лурдские евреи — счастливые, довольные, сияющие. И давай нам неприятности чинить! И ничегошеньки в нашу защиту. Франсуа-голубчик, раб бутылки, споенный, оболваненный, оттого что ему постыло подчиняться и смотреть, как отнимают его достояние, его сбережения, его любимую и плоды его экстазов, оттого что все усилия напрасны и нет нужды тужиться — дерьмо оно и есть дерьмо, и всякий может плюнуть ему в лицо, оттого что он всегда в дураках и с ним все равно не считаются; проклят он. И до того он гнусен, что и возиться с ним неохота, доканчивать его. Гнойник вселенский! Отлично! Еще немного несправедливостей, и он не выдержит и закричит о своих злоключениях… Тут все запротестуют.

Революция в душах… Вы ж понимаете, какая досада. Всякий приходил, возвышался, его попирая. Весь мир наживался за счет Франсуа, который сам себе не рад, пока не пошатнулась почва у него под ногами. Тогда бежали от него, как от чумы… и остался он лежать распластанный, растерзанный, жалкий… И зловоние от него идет такое, что сволочь разная думает: а не прикончить ли его!