Сбор образа (сборник) - Сергей Саканский

– Только ты сначала помоги мне перебрать картошку…

Оглядевшись, Сысоев плотно закрыл ворота гаража. Мальчик недоверчиво подошел к Горбатому, затем оперся руками на капот и покачал машину на рессорах. Сысоев подошел с другой стороны и тоже покачал. Так они некоторое время играли, глядя друг другу в глаза и улыбаясь, раскачивая на рессорах губастого Горбатого, а потом спустились в подвал, перебирать картошку в закромах.

Сысоев услышал громкий шаркающий голос и выглянул в окно. Подъехала милицейская машина. Громкоговоритель работал:

– Всем жителям домов восемь десять двенадцать немедленно покинуть квартиры квартиры квартиры…

Образовалась огромная дыра в земле, внутри клокотала серая грязь. Край дыры подобрался прямо к воротам гаража… Тут же кто-то стал звонить, затем стучать в дверь. Не услышав ответа, он принялся звонить и стучать соседям. Сысоев сидел у окна и умиротворенно ждал. Грязевой вулкан, а это был именно он, совершенно немыслимый в Подмосковье, взорвался внезапно, задребезжав стеклами близких зданий. Сысоева осыпало осколками, по лицу заструилась кровь. Кратер расширился рывком, поглотив аварийную машину, которую не успели отогнать, а также несколько гаражей. Горбатый медленно исчез в серой бурлящей каше, показав в последний раз свою круглую похотливую задницу… Сысоев отправился спать.

Проснувшись, он выглянул в окно. Был уже вечер все того же Сысоева дня. Яма успокоилась, слабо дымясь, а вокруг резвились взрослые и дети, меж ними Витек Красовский со своей неизменной клюшкой – это несмотря на то, что он запил и через год после исчезновения сына замерз в канализационном колодце… Да и стекла почему-то были целы.

Сысоев сказал куклам:

– О нет, не существует никакого скачка в качестве греха… Какая разница, украл ли ты рубль, трешку, миллион? Убил ли ты жука, пса, лошадку? Или ты изменила мужу один раз или одиннадцать? С одним мужчиной или с семью? Стояла ли ты при этом раком, брала в рот, или молча лежала, ожидая, когда все это кончится? О нет, не я убил тебя!

Когда ты в первый раз изменила мне с первым своим любовником, я узнал об этом не от мирного соседа, который лишь подтвердил мои подозрения. Просто ты зачастила в церковь… Ты стала ходить в черном платке. Ты плакала по ночам. Тем не менее, ты все равно встречалась с ним. Ты все равно лгала, подменяя один грех другим, пытаясь искупить один грех, в то же время закручивая другой.

Это не я убил тебя… Я убил мальчика из-за тебя. Или вместо тебя.

Потом были еще две девочки в парке, они загорали в укромном уголке, с белыми попками… Он забил им рты трусами с землей, что позволило сделать вывод, будто и с ними, и с Мариной Сысоевой работал один и тот же маньяк.

Нет, он не стал сериалом, на этом и закончил. Много лет Сысоев мирно трудился инженером на заводе, а по пенсии стал домашним монахом. Говорили, что он чокнулся. Иногда ему казалось, будто он уже умер и находится в аду, потому что в мире стали происходить какие-то невообразимые, явно похожие на галлюцинацию вещи: то коммунистов скинули со всех постов, будто их и не было, то вот сегодня – грязевой вулкан.

Сысоев лежал навзничь, засыпал, думал. Еще один день прошел, из тех, которых уже не так много осталось в жизни. Сысоев слышал шепот. Это, хихикая, переговаривались куклы. Сысоев заснул и снился ему мальчик. Ветер гремел какой-то неловкой жестью всю ночь почти…

Мешок

В тот памятный для Угрюма день Мешок проснулся около пяти. Утро было пасмурное, но все же светало: какая-то белесая гнусь подсвечивала испод облаков… Угрюм спал, тепло устроив ладонь в паху, а Мешок уже варил кофе, предвкушая свое сегодня, полное вдохновенных открытий. Жили они в километре друг от друга, в одинаковых пятиэтажках. Была весна. Двадцатый век медленно подходил к концу.

Мешок не было ни именем, ни даже прозвищем – это, скорее, итоговое состояние данного рассказа. Нашему герою и в голову не могло прийти, что кто-то его так назовет. К слову сказать, имя и фамилия Мешка были настолько известны в определенных кругах, что мы не станем, во избежание, приводить их здесь. Угрюм же было придумано в пятом классе, да так весомо и точно, что осталось за ним на всю жизнь.

Мешок еще не бомжевал, но, вглядываясь в перспективу пути, ясно видел и серый в разводах плащ, и лужу мочи, и даже какой-то пеликаний зоб на себе, что-то вроде дорожной сумы с заплесневелой горбушкой, с прелой луковкой… Он уже начал проедать, пропивать семейную библиотеку, взгляд все чаще останавливался на дверце шкафа, где со святыми покоились гарнитур и фурнитура супруги… Красиво звучит.

Угрюму же снился эротический сон. Он залез, прижал и направил, но в этот скользкий момент появился Учитель.

Ты не должен так беспечно подчиняться своему телу, сынок. Ты можешь отпустить тело на прогулку, совершив любовь с женщиной, но ты не должен делать этого ни в мечтах, ни во сне, поскольку сон – это всего лишь мечта твоего духа.

Учитель был зыбок, голуб, водянист. Высокий разум Учителя завариорил в эмпиреях неизбывности. Все это не помешало Угрюму успешно увлажниться.

Угрюм был молодой человек восемнадцати лет от роду; его атлетическая фигура, как бы достраивая эту кокетливую точку с запятой, внушала бы минутную радость, возбуждение, если бы не голова, за что и дали ему сей гнусный псевдоним; поэтому прохожие женщины, издали завидев его, приосанившись, при ближайшем рассмотрении начинали скучать.

Мешок же, напротив, если продолжить синтаксическую метафору, представлял собой восклицательный знак, правда, перевернутый, отчего во всем его облике сквозило что-то испанское… Женщины, издали завидев его грузную, книзу расширявшуюся фигуру, немедленно начинали скучать, и лишь приблизившись, запоздало отмечали чистый высокий лоб, волнистые волосы, но главное, главное – эти живые глаза цвета весеннего неба! Да. Хорошо сказано.

Если бы еще (как там у Гоголя?) отломить голову у Мешка и достроить столь совершенное тело Угрюма, цены бы не было новоявленному синтетическому существу…

Угрюм и Мешок пересекались редко. Автор, словно вездесущий бог, мог бы отметить все эти неизбежные, случайные встречи на улице, когда один из них, скучая, разглядывая другого, вдруг понимал, что эту-де морду он уже где-то видел, что доставляло ощущение комфорта, поскольку действие происходило в унылом подмосковном городке, где одной из немногих радостей существования именно это и было: увидеть, узнать, убедиться в уютной тесноте жития и просеменить мимо, увы…

Случались меж ними также иные, заоблачные встречи – это когда Угрюм слышал песенку на стихи Мешка (а Мешок был поэтом-песенником) или когда сам Мешок, сочиняя свои жалкие песни, думал о так сказать аудитории, о всей этой гадкой молодежи, представляя некое обобщенное лицо: распахнутый рот, оловянные глаза, гладкопричесанный чуб или бритый затылок… И так далее.

Мешок, стало быть, был поэтом-песенником. Хороший песенник получает по тысяче долларов за песню, он живет припеваючи, щелкая песни компьютером, как орехи щипцами, он популярен, его приглашают на телевидение, на передачу «Акулы пера», он молод, красив, холост, часто меняет любовниц… Мешок был плохим песенником, он писал для одной захудалой рок-группы, которая творила с трудом, заказывала ему песню не чаще, чем раз в квартал, платила за нее не более сотни, торговалась, задерживала выплаты, снижала гонорары, если ей в голову приходила идея изменить что-то в словах Мешка… Кому это ей? Ну, рок-группе, конечно.

С этими песнями Мешку, который никогда прежде не писал песен, просто повезло: как-то в телефонном разговоре один знакомый признался, что дружит с рок-группой, пьет с ней, курит дурь, а музыку-то они пишут неплохую, да вот беда, текстов достойных не могут найти… Так, слово за слово, и стал Мешок зарабатывать, что давалось ему с трудом: чтобы сочинить песню, он сначала должен был сочинить образ поэта-песенника, такого простого, глупого, сравнительно молодого, затем Мешок должен был, уже будучи в образе песенника, сочинить образ читателя, слушателя, такого молодого, глупого, чем-то похожего на Угрюма, который не то чтобы был равнодушен к музыке – просто он музыку никогда не слушал, а только танцевал под нее, широко размахивая длинными ногами, хотя, заметьте, мечтой его было купить player (как-то не хочется записывать это слово по-русски) и не простой player, а с приемником, и непременно пишущий, чтобы можно было что-нибудь туда сказать, или взять его с собой в лес и там, прижав девчонку, записать ее стоны, а потом крутить друзьям: как это было бы весело!

Правда, эти и подобные им мысли Мешок, то есть – тьфу! – конечно же Угрюм – гнал прочь из своей головы, пытаясь заместить пустое место образом Учителя, но они возвращались, дразня, мелко играя языками… К тому же – весна, время желаний, время бурных игрищ на свежем воздухе, время Великого Поста, ну это уже для Мешка, а тот действительно постился, исключая кофе, он ел картошку, капусту, лапшу и лепешку, он ел овощи, фрукты, колбасу, то есть, это, конечно, один лишь раз, в гостях, согрешил, впрочем, там же он и напился, но водки, а водка, как известно, пища постная, поскольку делается из зерна…