Проводник с того света - Виктор Бычков

Не смея двинуться с места, наблюдал, как солдаты в спешке засыпали ров землей, несколько раз прошлись ногами сверху, утаптывая. Другие – уносили снятую с жертв одежду, предварительно сложив ее в большие, вместительные серые мешки.

Вот немцы стали собираться, потянулись наверх, к стоящим там машинам. Лейтенант обнаружил их только сейчас: закрытые кустами лозы, они не были видны с самого начала, да он и не смотрел туда до поры до времени, всё внимание было приковано к страшному месту на дне лога.

Прижавшись к обрыву, Ваня молил Бога, чтобы только не заплакала девочка, не выдала их своим плачем: по оврагу он был бы очень хорошо слышен. А она как будто понимала это, посапывала на руках с соской из сухарей во рту.

Прошкин не сразу решился подойти к тому месту, но и обойти его тоже не мог. Его маршрут пролегал как раз мимо рва, и надо было идти.

Убедившись, что машины с немцами ушли, сделал первые робкие шаги в ту сторону. На своем коротком веку уже видел многое, но то были бои, схватки вооруженных людей, открытые столкновения с противником: он убивал и его убивали, там все ясно. Но вот здесь, у рва, на дне оврага? Что двигало убийцами? Почему одни гражданские лица? Почему голые? Что сделали они для германской армии, почему с ними так обошлись? Жуткая картина, не укладывающаяся в голове, а тут еще девочка. Как быть? Что делать?

Обходил стороной, прижимаясь к самому обрыву, а взгляд, как завороженный, был прикован к длинной ужасной могиле. Вдруг остановился пораженный – земля надо рвом дышала! Замер, не веря своим глазам, но она на самом деле шевелилась!

Перехватило дыхание, ужас сковал тело, когда увидел, как в одном месте, ближе к краю рва, движение земли стало более активным, заметным. Никогда в жизни не испытывал такого страха Иван, когда из-под земли сначала появилась кисть, а потом и вся рука, хватающая воздух.

Первым чувством, первой мыслью было бежать, бежать без оглядки, бежать, куда глаза глядят, лишь бы не видеть этого ужаса! Однако ноги вдруг стали ватными, подкосились, и лейтенант осунулся по склону – из-под земли показалась голая спина, а за ней и голова с неестественно серыми волосами, пересыпанными песком.

Застывшим взглядом с замиранием сердца смотрел Прошкин на этот ужас, огромным усилием воли заставляя себя оставаться на месте.

2

Девятнадцатилетняя девушка Гиля только что встала из-за стола, собралась убирать посуду после завтрака, как в дом зашел местный полицай и сосед Василий Сивушков.

– Здесь проживают евреи Канторовичи? – по-хозяйски окинув взглядом комнату, взял со стола булочку, аппетитно зачавкал. – Ты понимаешь по-русски, дева? Чего молчишь?

– Дядя Вася, вы говорите, как будто мы не знакомы, – Гиля застыла посреди комнаты с посудой в руках, с недоумением взирала на мужчину. – Конечно, здесь.

– Так, во-первых, не дядя Вася, забудь это советское прошлое, а господин полицай. Понятно, морда жидовская?

– П-понятно, – от неожиданности девушка стала заикаться, дрожащими руками поставила посуду обратно на стол. – П-понятно, господин полицай.

– Где остальные? Мне нужны все Канторовичи, а то потом скажете, что я вас не предупреждал.

– Папа и мама в местечковой больнице, вы же знаете, дядя Ва… господин полицай, – Гиля уже справилась с волнением, постаралась взять себя в руки. – Остальные здесь, дома.

– Что сказал этот человек? – дедушка Шмуль, приподняв занавеску, выглянул из своей комнатушки, приложил руку к уху.

– По-русски говори, – полицай повернулся к старику. – А то я стою как дурак, хлопаю глазами, а вы, может, сговариваетесь меня убить.

– Простите его, господин полицай, он не понимает по-русски. Не обижайтесь, он добрый. Спрашивает, что вы сказали.

– Знаю я вас, добреньких, так и норовите на чужом горбу в рай въехать. Ровно в двенадцать часов дня быть в полном составе с вещами на площади. Приказ немецкого командования, – и направился к выходу.

– Зачем, куда? – девушка кинулась вслед ушедшему Сивушкову, ухватила его за рукав уже во дворе. – Куда нас, зачем, дядя Вася? Умоляю, скажите.

– Не знаю, если честно. Велено передать, чтобы все, с вещами, и чтобы без опозданий. А не то – худо будет, дева. Германцы шутить не любят, – мгновение подумал, поправил шапку и все же пояснил: – Хотя я слышал краем уха, что отправлять вас будут осваивать новые земли в Палестине. Больно вы для этой цели подходите. Да, чуть не забыл, – мужчина хлопнул себя ладонью по лбу. – Желтые повязки должны быть обязательно.

Когда Гиля снова вошла в дом, ее уже ждали дедушка Шмуль, бабушка Роза, жена старшего брата Бася с пятимесячной дочуркой Хаей на руках.

– Все, – девушка опустилась на стул, бессильно уронив голову. – Все, – добавила через секунду.

– Что, что все? – забегали, заволновались домашние, ребенок на руках у матери захныкал. – Что все, ты можешь объяснить? – Бася опустилась перед Гилей на колени, тревожно заглядывая ей в глаза, совершенно забыв про дочь, которая разревелась, огласив дом громким детским криком.

– Успокой ребенка, – строго потребовал дедушка. – Только и умеете, что шуметь. Говори, Гиля, чтобы я слышал.

Девушка слово в слово пересказала разговор с полицаем, не забыла и про желтые повязки, которые с первого дня оккупации местечка было приказано носить всем евреям. В доме наступила тягостная тишина, которую нарушила бабушка Роза.

– Чует мое сердечко, что последний день мы видим друг друга, – и зашлась, заревела, запричитала, уткнувшись лицом в ширму.

Глядя на нее, зарыдала Бася, потом не выдержала и Гиля. Дом наполнился разноголосым плачем, причитаниями, в которых выделялся тонкий детский голосок маленькой Хаи.

– Тихо! Тихо! – дедушка Шмуль стукнул ногой по полу. – Тихо, я сказал!

Прошелся по избе, дождался, когда женщины немного упокоились, продолжил.

– Шутить с немцами не стоит, нация очень серьезная. Я сейчас схожу до раввина Фишеля, может, отблагодарить господина гебитскомиссара Пауля Вилле, и нас не станут трогать? Какой дурак откажется от подарка, особенно, если его дает бедный еврей?

Дедушка ушел, а бабушка стала срывать покрывала с кроватей и складывать туда вещи. Гиля и Бася помогали ей, когда вошли мама и папа. К ним в больницу заходил начальник полиции Николай Пастушко и выгнал их домой собираться к переезду. Папа был молчалив как никогда, мама еще сдерживала себя, украдкой вытирая слезы.

– Никто не смел так обращаться с главврачом больницы, как этот Пастушко, – мама все-таки не выдержала, поделилась с домашними. – Забежал, буквально вытолкал из кабинета папу взашей, не дал даже снять халат. Хам!

– Успокойся, Ирэн, не об этом надо думать, а о том, как спастись.

– Папа, – Гиля с тревогой посмотрела на отца. – Ты думаешь, это так серьезно?

– Да, – Яков Аронович снял очки, нервно протер их носовым платком. – Надо спасаться. Вчера мне говорил один пациент, что в соседней деревне расстреляли несколько еврейских семей. Я тогда не поверил, а вот сейчас у меня возникли тяжкие, тревожные предчувствия: с чего это немецким властям так заботиться о еврейском народе? Он и сам может за себя постоять. Вот что странно.

– Яков, неужели ты думаешь, что такая цивилизованная нация как немцы сделает тихим, порядочным евреям плохо? – мама не находила места, бегала по комнате, нервно перекладывая то одежду в узлах, то переставляя стулья. – Это же не лезет нив какие рамки, это же средневековье, если не первобытный строй, когда сильный поедал слабого. Но здесь не дикари, надеюсь.

– Хватит паники, – отец решительно встал, взял Гилю и Басю под руки, отвел в сторону. – Вы сейчас же уходите из дома, пробирайтесь в соседний район в деревню Борки. Там работает врачом мой лучший друг и однокурсник Дрогунов Павел Петрович. Найдите его, скажете, что я направил вас. За ним вы будете как за каменной стеной. Все, не ждите, уходите сейчас же! – закончил в приказном тоне, не стал дожидаться согласия, считая вопрос решенным, повернулся к бабушке.

– Не надо ничего брать, если поведут, то только на расстрел.

Услышав такое, бабушка Роза опустилась на тюк с одеждой, и снова заголосила. Но на этот раз никто не поддержал и не стал успокаивать: все стояли, оглушенные, подавленные и растерянные, где-то глубоко в душе не верили, не могли поверить таким чудовищным предположениям.

– Раввина Фишеля больше нет, – дедушка Шмуль зашел в дом, облокотился на посох, скорбно опустил голову. – Его душа уже там, наверху, смотрит на нас, радуется, что закончились земные страдания и начинаются наши мучения. Вот так всегда – как только нам становится трудно, раввин сразу оставляет нас одних.

– Что это значит? – Яков Аронович тормошил дедушку за плечо. – Что это значит?

– А то и значит, сынок, что раввина убили, застрелили только что на моих глазах. Несчастный, даже не успел прочитать молитву.

Бася с Хаей на руках, Гиля с небольшим узелком с едой и кое-чем из одежды через огород пробирались к реке. Надо было перейти ее вброд, а затем уже лесом добираться до Бобруйска. В городе папин брат дядя Давид должен помочь им переправиться через Березину, чтобы потом двигаться на Борки, что находились в тридцати километрах среди огромного лесного массива. Когда-то, лет десять назад, папа возил всю семью в гости к Павлу Петровичу, однако Гиля за это время забыла дорогу туда. Тем более, что ездили они тогда на попутных машинах в кузове, а сейчас надо будет идти тайными тропами по лесам. Папа нарисовал маршрут на листке бумаги, но Гиля больше надеялась на местных жителей, которые смогут показать дорогу.