Проводник с того света - Виктор Бычков

Виктор Бычков

Проводник с того света

1

Ванька бежал, как никогда еще не бегал! Позади подгоняли лай немецких овчарок, трескотня автоматов, гортанные крики и команды на чужом языке. Длинная винтовка с примкнутым штыком то и дело касалась прикладом земли, прыгала, вырывалась из рук, штык цеплялся за кусты и ветки. Дыхание сбивалось, пот заливал глаза, силы заканчивались, только все еще раскрытый рот пытался втянуть в себя хоть чуточку воздуха, а его уже не хватало. Глаза перестали различать дорогу, ярко-оранжевые круги замелькали, наслаиваясь один на другой, туманили сознание, ноги становились тяжелыми, чужими, не хотели слушаться: еще кое-как переставлял их и сам удивлялся этому.

– Ванек, беги, беги, сынок! – это его товарищ сержант Сизов кричит.

Голос дяди Толика вернул Ивана в жестокую реальность: на мгновение остановился, оглянулся назад, перевел дыхание.

– Беги, беги, Ваня! – помкомвзвода уже лежал за толстым стволом поваленной березы, снимал с пояса гранаты, пристраивал удобней винтовку.

– Прощай, сынок, не поминай лихом! – и выстрелил куда-то в лес, туда, где лаяли собаки, кричали немцы.

– Дядя Толя-а-а! – сил говорить, а тем более бежать уже не было, и лейтенант медленно пошел, побрел к болоту, что виднелось за редкими деревьями. Винтовка волочилась по земле, оставляя после себя бороздку на росной траве.

А позади гремела стрельба, среди которой звоном в ушах отдавались резкие, хлесткие выстрелы винтовки дяди Толика, да лай овчарок вклинивался в эту какофонию.

Уже брел по пояс в болотной жиже, когда раздался первый взрыв гранаты, винтовочные выстрелы становились все реже и реже, потом до него докатился отзвук еще одной взорвавшейся гранаты, и наступила тишина.

У Ивана хватило сил добрести по горло в воде до небольшой кочки, что приютила на себе уродливую березку с чахлыми листочками, которая каким-то чудом умудрилась зацепиться за жизнь на этом клочке земли среди длинной и жесткой осоки в огромном болоте. Обошел ее, облокотился, уронил голову на руки и заплакал, зарыдал от жалости к себе, к Сизову, который наверняка погиб, как погибла сотня сослуживцев из их мотострелковой роты. Даже когда немцы столпились на берегу в метрах пятидесяти, открыли беспорядочный огонь по болоту и пули зацокали, забулькали вокруг кочки, не перестал плакать. Его охватило полное безразличие к себе: хотелось погибнуть или уснуть навсегда вот здесь, в трясине, только чтобы быстрее прекратился этот кошмар, который преследует вот уже больше месяца.

Очнулся оттого, что в рот попала вода, закашлялся и с ужасом почувствовал, что болото засасывает в себя, в пучину! Судорожно стал цепляться руками за осоку и только резал их, не чувствуя боли. А спасительная березка все отдалялась и отдалялась, уже никак не мог дотянуться до ствола, вода уже подошла ко рту, приходилось неимоверно вытягивать шею, чтобы глотнуть хоть чуточку воздуха, а руки все месили и месили болотную жижу у кочки.

– Ма-а-ама! – промычал с водой во рту Иван, все еще не веря в свою кончину вот здесь, в этом ужасном болоте.

Ремень винтовки скользнул с плеча прямо на руки. Удержал, вытащил винтовку, успел выплюнуть жижу изо рта, набрал как можно больше воздуха и погрузился почти по самые уши. А руки уже ухватились за приклад винтовки, глаза отыскали березку, вот и штык коснулся ее, руки напряглись, тело чуть-чуть появилось из болота. Но этого было достаточно, чтобы перевести дух, глотнуть чистого воздуха. Опять зацепился штыком за ствол, стал вытягивать себя из трясины. Там, в воде, в месиве, умудрился скинуть сапоги, и стало легче, а вот уже и березка в руках.

Обессиленный молча лежал в жиже, обняв, ухватив намертво ствол деревца, тяжело дышал, приходил в себя. И только тут начал понимать – как хочется жить! Господи! Как хорошо видеть солнце над головой, дышать чистым воздухом, ощущать себя живым и здоровым! А еще совсем недавно хотелось умереть. Какая чушь! Вот и комары заявили о себе, дали почувствовать, что его тело ощущает боль, значит – оно живое.

Который час? Поднял кверху глаза – солнце находилось почти над головой. Полдень. Сколько находится здесь? От укусов комаров лицо омертвело, а еще засохшая на лице торфяная жижа стягивает его, даже глаза открываются с большим трудом.

А тогда солнце только-только взошло, когда бежал вместе со своим помощником командира взвода сержантом Сизовым. С дядей Толей.

Его, двадцатидвухлетнего выпускника пехотного училища лейтенанта Прошкина Ивана Назаровича, назначили командиром взвода в воинскую часть под Минском. Сразу после краткосрочного отпуска приехал к месту службы, где представили его взводу двадцать первого июня, а на следующее утро уже была война. И взводный только успел познакомиться со своим помощником, призванным месяц назад из запаса, сорокапятилетним сержантом Сизовым Анатолием Ивановичем. И звал его не по-уставному – дядя Толик или по имени-отчеству – Анатолий Иванович.

В то первое военное утро их гарнизон более часа бомбили немецкие самолеты, сменяя друг друга: одна волна отбомбится, на смену ей прилетает другая. Когда выдвинулись на исходные рубежи, от полка осталось не больше батальона. И его весь день на марше бомбили с воздуха. Уцелело не более сотни бойцов вместе с выжившими командирами, да знамя полка, которое намотал на себя сержант Сизов.

Потом были бои. Иван потерял им счет, только помнит, что в последних двух боях уже командовал он, как единственный из офицерского состава полка. Правда, и людей тогда осталось всего одиннадцать человек.

Вот эту группку и выводил из окружения лейтенант Прошкин, да не успел.

Они не смогли за ночь перейти то ржаное поле и дойти вот до этого леса. Их заметили на рассвете с воздуха: какой-то одиночный самолет все кружил и кружил над красноармейцами, пока за них не принялись прибывшие на машинах солдаты с собаками. Шестеро остались там, во ржи, прикрывать товарищей, а пятеро еще успели добежать до кромки леса и принять бой.

Когда их окружали, сержант Сизов снял с себя знамя полка, помог прикрепить солдатским ремнем на тело Ивана.

– Уходи, сынок, я тебя прикрою как смогу. А ты беги. Помнишь, на карте за этим лесочком должно быть болото? Уходи в него, затаись и потом пробирайся к своим.

Какое-то время еще вдвоем пытались оторваться от немцев, бежали сквозь реденький лес, но сил уже больше не было: еще несколько минут и они оказались бы в плену. Вот тогда-то и прокричал дядя Толик:

– Беги, Ваня, беги, сынок!

Промыл водой лицо, как мог, сильно оттолкнулся от деревца, побрел обратно к берегу. Упал на твердую землю, прислушался к себе – нет, ничего не болит, только дрожь да сильная усталость разлились по всему телу. И вокруг тишина, шелест листвы на ветру да стрекот кузнечиков.

Заставил себя подойти к тому месту, где в последний раз видел сержанта Сизова. Обезображенное взрывом лицо, разбросанные вокруг личные вещи из солдатского сидора – видно, немцы ковырялись в вещевом мешке.

Далеко уходить не стал, а выбрал местечко рядом с телом погибшего, снял с пояса саперную лопатку, начал рыть последнее убежище товарищу. Уложил на дно неглубокой ямы, прикрыл плащ-палаткой и только потом присыпал землей. Долго, с любовью выравнивал могильный холмик, обстукивал ладонями, заглаживал. Еще дольше провозился, пока соорудил что-то похожее на крест из двух палок, соединенных между собой корою лозы, установил. Отыскал какой-то незнакомый ему цветок с голубыми лепестками, сорвал, воткнул в изголовье, рядом положил пилотку дяди Толика, потом все же снял с нее звездочку, немного подержал в руке, прикрепил к своей гимнастерке. На память. Подобрал с земли разбросанный бритвенный прибор Сизова, замотал в тряпицу опасную бритву и помазок, забрал с собой. Очистил от земли и мусора несколько сухарей, бросил в карман. Постоял, склонив голову у могилы товарища, потом поднял вверх, определил направление по солнцу и решительно зашагал на восток.

На краю леса в зарослях кустарника, что обступили собой кромку болота, разделся, снял знамя, сполоснул в чистой воде, разложил высыхать на траве. Сам зашел в воду, смыл с себя торфяную жижу, простирнул исподнее, брюки, гимнастерку, развесил все на кустах, остался нагишом, подставляя тело под последние лучи заходящего солнца. Прочистил и промыл винтовку, протер сухой тряпочкой, пересчитал патроны – осталось восемнадцать штук. То же проделал и с пистолетом: две целые неизрасходованные обоймы остались лежать с начала войны, как-то не пришлось выстрелить, в бою больше доверял винтовке, в рукопашных – штыку. А пистолет так и висел в кобуре как обязательный атрибут офицера для ближнего боя и последний аргумент, последнее средство не сдаться врагу живым.

Долго выдержать не смог: комары не давали покоя, пришлось натягивать на себя волглое белье.

Для ночлега облюбовал ельник с невысокими, но густыми елочками, что плотно прижались друг к дружке. Забрался вовнутрь, под лапы, улегся на мягкий слой иголок. Отложил пилотку, напялил на голову как можно ниже, закрыв уши, щеки, уткнул лицо в расстегнутый ворот гимнастерки, уснул мгновенно, не успев даже почувствовать назойливый писк комаров.