Идеальный выбор - Стелла Даффи

Софии исполнилось семь, когда родителям приоткрылась их собственная блеклого окраса суть. Случилось это на показательных выступлениях в балетной студии. Такие мероприятия затеваются якобы ради чистого удовольствия, соревновательный элемент кое-как прикрыт претензией на искусство ради искусства. Но в первом ряду, залитом светом, падающим со сцены, — судьи, в их руках карточки с баллами, и каждый судья дотошно разглядывает ноги, ступни, кисти и пальчики каждого ребенка на сцене. И ребенок знает: что бы ни говорили учителя — мол, «просто выйди и станцуй», — его/ее выставили на суд. Правда, родители о переживаниях отпрысков не догадывались. Они хотели, чтобы детишки порадовались, насладились яркими софитами, костюмами, аплодисментами. Невероятным счастьем показать себя. Отцам и матерям, с энтузиазмом болевшим в задних рядах, и в голову не приходило, что дети слышат только оглушительную музыку и со страху, под бьющими в глаза софитами, видят во тьме маленького зала, разбухшего до ужасающих размеров, только ряд судей. Все остальное тонет в черной дыре за неодолимым барьером первого ряда.

Вечер начался как обычно на таких праздниках. В раздевалке царила неразбериха — колготки потерялись, непонятно куда запропастилась туфелька, непослушные волосы топорщатся, хотя от густого запаха лака уже трудно дышать. Тетки и матери уговаривают взволнованных детей улыбаться и улыбаться. Лучшие подруги из младшей группы в решающий момент ссорятся, обнаруживая, что всегда друг друга терпеть не могли, и вообще, «что бы ты на нее ни надела, все знают, что твоя Барби на самом деле Синди». Нормальный естественный хаос.

Но Софии он не коснулся. Ее чистенькие, идеально отглаженные костюмы радовали глаз. Ее лучшие подружки тоже были одно загляденье — очаровательные, счастливые, улыбающиеся, без малейшего намека не неуправляемую нервозность. Все трое сидели в уголке, вспоминая движения венгерской польки — их великолепного номера. Родители Софии уже побывали в раздевалке, поправили дочке волосы и макияж, проследили, чтобы костюмы были аккуратно развешены, удостоверились, что дочь спокойна и счастлива, после чего удалились в бар выпить по бокалу вина. Они не суетились вокруг нее, но и не делали вид, будто ничего особенного не происходит. Событие было необычным и волнующим. Но в то же время и просто выступлением. Джефф и Сью являли образец родительского поведения — сдержанность в сочетании с заразительным воодушевлением. Поцеловав Софию, мама и папа подарили ей на счастье юную балерину Барби, снабженную станком и сгибающимися в плие коленками, и оставили дочку управляться самостоятельно.

Джефф и Сью лгали. Притворялись. Играли, словно прирожденные актеры. Облачившись в самообман, они верили, что их дочь родилась совершенной в каждом своем проявлении, и с каждым днем при виде ее неподражаемой звездности эта иллюзия только усиливалась. Они сжились с ложью, будто они мечтают лишь о счастье для своего ребенка, будто они хотят лишь ее любви — и ничего более. Хотя на самом деле, как и все родители в этом зале, они мечтали увидеть, как их дочь затмит любую из хорошеньких девочек, собравшихся за сценой. И хотели лишь одного — идеальной дочери. Чтобы никогда и ни за что в жизни девочка не оступилась, не сбилась с ритма. Они играли с огнем.

Представление началось. В зале притушили свет. Зрители, поерзав немного, затихли. Поднялся занавес. Шестнадцать маленьких девочек и четыре храбрых мальчика выбежали на сцену в костюмах, сшитых матерями из красных и золотистых опавших листьев. Осень. Четыре времени года. Вивальди визжал в плохоньких колонках, родители с гордостью и умилением пихали друг друга локтями, все — и старшие девочки, цокающие пуантами, и крошечные трехлетки из малышовой группы — танцевали отменно. Ни одного перепутанного движения, ни одно смазанное жете или неловкое глиссе не нарушило плавного течения усеянной блестками зимы, нежно-зеленой весны и золотого лета. Восторженные аплодисменты, лихорадочная смена костюмов — и малыши принялись за «Пикник с плюшевыми мишками». Пусть все семеро забыли лечь и уснуть после чая из бумажного сервиза, а трое так и не вспомнили, с чего надо было начинать, — все они были такими милыми, сладкими симпатягами. Снова старшие девочки, шифоновые шарфы, музыка «Пинк Флойд» — номер, посвященный Айседоре Дункан, получился живым воплощением свежей сплетни. Четверо мальчиков сбацали задорный хорнпайп[2] под довольные смешки отцов и хлопки в такт. Еще одно групповое выступление, на этот раз «Двенадцать танцующих принцесс», на фоне одинаковых, как близнецы-братья, лодочников, порожистой реки, сотворенной из тех же шифоновых шарфов, и художественно-беспорядочной горки из стоптанных, драных туфелек. В антракте за сценой торопливо переодевались, а в фойе счастливые родители, улыбаясь, хлопали друг друга по спине, глотая теплое вино с минералкой.

Три маленькие девочки за сценой глотали теплое вино с минералкой. Им нелегко было пережидать танцующих принцесс, троица еще таила обиду за то, что их не признали годными в принцессы, хотя недостаток королевской крови обернулся наградой — отдельным танцем только для них троих; отличие, выдаваемое не всякому и призванное оттенить их юную резвость, а самое главное, надежды, которые они подают. Особенно София. Верно, всем троим полагалась дуга с цветами из креповой бумаги, пышное короткое платьице, передничек с волнистой тесьмой и тяжелые черные башмачки из настоящей кожи, но на Кристин и Робин напялили грубые черные парики из магазина шутливых подарков, на Софии же, занимавшей в танце центральную позицию, был мамин парадный парик из настоящих блестящих светлых волос. На репетициях под золотистыми софитами красота девочки казалась совсем ангельской. И гордая преподавательница не сомневалась: ее семилетняя ученица станет звездой представления. Она так и сказала родителям Софии на генеральном прогоне. К несчастью, София этого хвалебного рапорта не услышала: Сью и Джефф сочли за благо не рассказывать ей, чтобы она не подумала, будто родители навязывают ей балет. Пусть лучше София осознает свой собственный потенциал, когда придет время. Они опасались, что если сказать ей, какой талантливой они ее считают, она задерет нос и тогда уж непременно оступится и собьется с ритма.

Девочки давно готовы, а польки еще ждать и ждать. Три маленькие девочки заскучали. Другие танцуют, либо, стоя за кулисами, шепотом подбадривают выступающих, либо смотрят из зала, а они маются ожиданием, сплетенным из нервов и скуки, — а не развеять ли маету, мелькнуло в голове у Софии. Она зашептала дерзкие, опасные подстрекательства на ухо подружкам, поставила их караулить у черной лестницы и выхода на сцену и сбежала. Со всех ног по переулку, потом по улице — в национальном венгерском костюме, в парике со светлыми косичками, пластиковом веночке, трепыхавшемся на порывистом ветру недозволенного веселья, — в парадное и вверх по лестнице в глубь холла, туда, где кладовка. Три минуты спустя она вернулась с бутылкой теплого мускадета, тремя огромными пакетами шоколадных конфет и двумя бутылками «фанты». Кристин и Робин попробовали вино, оно им не понравилось, и они принялись за «фанту», для них равно запретную. София выпила полстакана мускадета, допила минералку, принесенную Робин, сделала еще четыре глотка вина и прикончила «фанту», недопитую Кристин. Более по недосмотру, чем по сценарию, все трое улыбались и рвались выступать, когда перед вторым отделением преподавательницы с родительским комитетом влетели за сцену, чтобы проверить готовность девочек.

Встать в позицию за опущенным занавесом, выждать четыре такта, и раз, и два, и занавес взвивается. А за ним три маленькие девочки уже танцуют. Кружатся. Перебирают ножками в идеальном согласии с музыкой. Прыг, скок, шажок, шажок. Скок, прыг, шаг, шаг. Раз подскок, два подскок, и поворот, и поклон. И прыг, и скок, и пауза, и вдруг Софии становится очень жарко, под блестящим париком чешется голова, прыг, и замешкалась, и споткнулась, и забыла, что дальше, смотри на Робин, повторяй за Кристин, и поворот, и подскок, но она поворачивается не в ту сторону, а софиты уже не такие яркие, как раньше, и почему все таращат глаза на сцену? На что они смотрят? На кого они смотрят? Почему судьи глядят на нее так внимательно, чересчур внимательно? Их бумаги шуршат, блокноты стукаются друг о друга. Кристин и Робин хватают ее за руки, руки Софии должны быть на дуге, но она не может найти ее концы, цветы из креповой бумаги отваливаются под ее маленькими потными пальцами, и скок, скок. Но подпрыгнуть не получается, ботиночная кожа липнет к полу, обычно легкие и послушные ножки отяжелели, София видит, как ее отражение кружится в начищенных башмачках, потом вспышка света и расширенные от ужаса глаза пожилой дамы-судьи, когда дуга разноцветной рвоты падает со сцены на первые ряды. Робин и Кристин мужественно пытаются продолжать, но зрители переживают за бедную маленькую девочку, музыка со скрипом смолкает, занавес падает, обрывая прыг, скок, шаг. Падает, но не так низко, как София.