Аринкино утро - Анна Бодрова

— Я проучить её хотел, а потому, стало быть, при ней хотел речь держать.

— Мы и без неё твою речь послушаем, это точно. Говори, поучай.

— Он любит поучать, хлебом его не корми, — крикнул кто-то из толпы.

— Что правда, то правда, — подтвердил сосед Симона.

Дед Архип обстоятельно и подробно стал рассказывать «людям добрым», как он «изловил Аринку» и «застал на месте преступления». При этом он отчаянно жестикулировал руками, его бородёнка, серо-буро-жёлтая, приплясывала на тощей груди.

Кто-то хотел заступиться за Аринку, но тут же умолк. Кто-то зло бросил:

— За такое дело шкуру надо снять...

— Вот и я, стало быть, про то говорю, — уцепился дед, — распустил ты свою девку, Симон Епифанович! Басурманка она у тебя! Стало быть, шалая растёт. Всыпь ей погуще, стало быть, чтоб впредь неповадно было! — распалялся дед, сверкая колючими подслеповатыми глазами.

— Непременно всыплю. Выполню твой наказ, Архип Спиридонович. Но и ты всыпь своему вислоухому, чтоб без дела по лесу не шатался и в чужие руки не давался, — добродушно проговорил Симон, у которого на все случаи была готова складная поговорка или прибаутка.

В толпе засмеялись. Деду явно не понравился ответ Симона.

— Ты, Симон, брось шутки шутковать! Тут дело, стало быть, сурьёзное. Упрежаю тебя: ишшо такое повторится, стало быть, сам ей ноги выдерну. Так и знай!

— Поди ты! — с напускным испугом воскликнул Симон. — Так-таки и выдернешь? А куда денешь? К себе приставишь? Молодые-то ноги закружат, старая голова не сдюжит, упадёшь, и дух твой вон, ни за что пропадёшь. Кто плакать по тебе будет? Ушастый? Это точно!

Вокруг засмеялись. Уж этот Симон всегда насмешит.

Дед не на шутку разозлился.

— Тьфу, чтоб тебе черти поганый твой язык откусили!

— Прежде чем они мне откусят, я их с потрохами проглочу, — не унывая ответил Симон. — Ну, а засим до свиданьица, люди добрые, спасибо, что навестили меня, и тебе, Архип Спиридоныч, что дочь в целости и сохранности доставил с почётом. Дело смеха дороже. Точно.

Под гоготню собравшихся Симон проворно юркнул за калитку. Дед свирепо посмотрел ему вслед и буркнул: «Какая свинья — такое и корыто». Неопределённо потоптался на месте. Что же это получается? Вместо того чтобы всерьёз принять во внимание его жалобу и с уважением отнестись к нему, его ж в смехах оставили. Симон над ним как над дурачком потешался. И люди тоже хороши, никто не поддержал. Он обвёл их зловещим взглядом. Им бы только зубы скалить, ух, была бы его власть, он показал бы им, почём фунт лиха.

— Тьфу, анафемы... — дед скверно выругался.

Народ стал расходиться, пожалев время, потраченное на пустяки.

— Ох уж эта Аринка! — судачили люди — одни со смехом, другие всерьёз. И каждый заторопился к своим делам.

Свой помрачневший взгляд дед Архип перевёл на Ушастого, увидев на нём Аринкину уздечку, с остервенением сдёрнул её с головы и, гадко ругаясь, швырнул узду через ворота во двор Симона. Нервно, трясущимися руками стал надевать на Ушастого свою узду. Рой слепней уже назойливо кружился. Конь мотал головой и всё время дёргался. Дед никак не мог его обратать[1].

— Да стой же ты, чёртово отродье! — разозлился дед и сгоряча, что есть духу, огрел коня по морде, между глаз.

Ушастый дрогнул от неожиданности и, ошалело вытаращив кровью налитые глаза, стал пятиться. С трудом надев уздечку, дед потянул его за поводья.

— Но, но, шлёпай, пошли. Да ну же!

Но не тут-то было. Конь хрипел, дико вращал глазами и всё время пятился. Он не терпел грубого обращения и умел постоять за себя.

— Но, но, ну пошли, — уже примирительно уговаривал его дед. Наконец перекинув поводья через плечо, согнувшись в три погибели, дед что есть силы потянул его вперёд. Но конь, упёршись круглыми копытами-тарелками, стоял на своём: «Нет, не сдвинусь с места» — говорил его вид.

Со стороны казалось, что человек и лошадь меряются силами, кто кого перетянет. Дед полыхал злобой. Все проклятия и ругательства, какие у него были в запасе, иссякли, и он, отчаявшись, не знал, что делать. Конь намертво приковал себя, не думая менять решения.

Васька Хорёк, рыжий, веснушчатый, боевой и находчивый парень, резво подскочил к деду, предлагая свои услуги:

— Дай-ка я его огрею как следует! Он у меня живо подскочит!

Дед испуганно замахал руками:

— Ни, ни, не смей! Я его знаю, сатану. Он, вишь ты, из благородных. Ещё хуже будет. Я его огрел, так он меня теперь, стало быть, греет, — дед устало вытер вспотевший лоб, — вежливость ему подавай!..

— Ты ведь знаешь своего коня, он у тебя офицерского происхождения, «благородных кровей», а ты его по морде! Не хорошо, дед Архип, — шутили парни.

Но деду было не до шуток. Опять себя на посмешище выставил.

— А, чтоб он сдох, этот барин проклятый!

— Стой, дед, мы его сейчас в чувство приведём! А ну, ребята, подваливай к бокам. Мы его сейчас благородненько скрянем с места.

Несколько ребят-подростков припали к бокам Ушастого.

— А ну, взяли! Раз и два взяли! Ещё раз взяли!

Ушастый наконец сдался. Он колыхнулся от напора ретивых плеч и с равнодушным видом двинулся. Его громадная нога поднялась и повисла в воздухе, словно раздумывая: ступить или ещё погодить. «Ладно, так и быть, пойду», — решила она, и её подкованное копыто цокнуло о камень.

— Пошёл, пошёл! — дружно закричали ребята. Они хохотали и наперебой давали наказы спесивому деду.

Дед ядовито поджимал губы. Его сгорбленная фигура совсем превратилась в вопросительный знак. Злоба к Ушастому и ненависть к людям кипели в груди. Он бы с удовольствием выместил её на коне, но побаивался. Хватит на сегодня, и так досыта всех посмешил, будет с него.

— Так тебе и надо, старый колдун, — потрясая кулачком, ругался маленький Данилка, сосед и лучший друг Аринки.

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ. ОХ УЖ ЭТОТ ИВАШКА!

Закрыв за собою калитку, Симон задумался: «Ах, Аринка, Аринка! Что с нею делать? Совсем от рук отбилась. Мать била до полусмерти, как будто помогло: перестала на чужих конях кататься, но придумала ещё худшее, стала баранов объезжать. Несётся баран, ошалело выкатив глаза, а на его спине Аринка, за крутые рога держится.

Теперь опять за старое взялась. Что делать?»

Симон был удручён этой обрушившейся на него заботой. И, запрягая Забаву, он не пел и не насвистывал, как обычно, а думал свою невесёлую думу. Надо что-то делать с девкой. Но что?

Тем временем Аринка неслышно вышла из-за поленницы дров, где на всякий случай спряталась. На почтительном расстоянии остановилась. Исподлобья смотрели тревожно насторожённые глаза. «Простит или не простит?» — спрашивали они. Кинув на Аринку мимолётный взгляд, Симон подумал: «Надо бы вздуть для порядка», но даже мысль о битье ему была противна. И, ещё раз оглядев её, он с горечью отметил: «Да бить-то по чему? Одни кости да кожа. Прав Ивашка, зовет её «мешок с костями». И чего худущая такая? Кажись, хлеб-соль вольная». Но всё равно Симон решил быть построже. «Надо взяться за неё», — решил уже в который раз Симон. Но как только доходило до такого случая, когда надо было «взяться», он терялся и не знал, что значит «взяться», с чего начать? Ох, какое это не лёгкое дело — воспитывать детей.

Аринка была самая младшая и самая любимая дочка, но и самая тяжёлая. Ивашка, конечно, тоже не мёд, но тот малец, с него взятки гладки. А это же девочка, но поступки её были такие, что Симон всё время находился в тревоге: его «девочка» может в любой момент отчебучить такое — умереть захочешь. Если день пройдёт спокойно, слава богу, но уж назавтра не миновать неприятности. «Поговорю-ка я с ней по душам. Тем более матери поблизости нет, в огороде с дочками грядки полет. Наедине это лучше».

— Подойди-ка ко мне, дочка. Хочу поговорить с тобой.

Аринка несмело подошла, потупилась. Тоненькими загорелыми пальчиками стала нервно теребить подол платья. Закручивая цигарку, Симон пристально вглядывался в неё. «И какой бес сидит в ней?»

— Ну, так как дальше-то жить будем, деваха? — осторожно начал он. — Или бери мочало и начинай всё сначала, — уже повышая голос, продолжал отец, но тут же спохватился: «Нет, не то я говорю, не так надо, надо по-хорошему, надо по душам поговорить».

Аринка, почувствовав недоброе, тут же скосила глаза и уставилась на кончик своего носа. Это означало, что она крепко задумалась о своём житье-бытье.

Отец заинтересованно смотрел на неё, стараясь понять, что есть его дочка.

— Ну, так что скажешь? — грустно спросил он.

— Тятя, я больше не буду. Вот правда не буду! Вотысё!

Симон с сомнением покачал головой.

— Такое мы слышали уже не один раз, — разочарованно сказал он и задушевно, с необыкновенной теплотой и грустью добавил: — Ты понимаешь, дочка, людей стыдно, что ты у меня такая шалопутная растёшь. Ты, Арина, — дочь крестьянская, должна быть честной, доброй и должна знать, что чужую скотину нельзя трогать. Это как вещь взять чужую, всё равно что украсть. Ты вникай, вникай, что я говорю. Ах, Арина, Арина, под корень ты меня срезаешь. И что мне с тобой делать, ума не приложу.