Эпидемии и народы - Уильям Макнилл

(ими могут быть вирусы, бактерии или многоклеточные существа), чьим источником пищи служат человеческие ткани, подходящие для поддержания их собственных жизненных процессов. Некоторые микропаразиты провоцируют острые заболевания и либо убивают своего хозяина через совсем короткое время, либо вызывают защитные реакции внутри его тела, которые убивают самих паразитов. В то же время какой-либо из этих вызывающих заболевание организмов иногда тем или иным образом остается в теле своего хозяина, который тем самым становится разносчиком паразита, способным заразить других, не имея выраженных признаков заболевания. Но существуют и другие микропаразиты, которые, как правило, вступают в более стабильные отношения со своими человеческими носителями.

Подобные инфекции, несомненно, отнимают определенную часть жизненной энергии, однако их наличие не препятствует нормальному функционированию организма.

Макропаразиты демонстрируют схожее разнообразие.

Некоторые из них убивают сразу, как это всегда делают львы и волки, когда питаются человечиной или любой другой плотью, — другие же позволяют своему хозяину жить неопределенно долго.

Еще в незапамятные времена люди-охотники благодаря своим навыкам и грозному виду превзошли те же качества их хищных соперников. Таким образом, человечество оказалось на самой вершине пищевой цепи — риск быть съеденным хищными животными больше не был велик. Однако еще долгое время после этого существенным аспектом взаимодействия соседствующих человеческих сообществ почти наверняка оставался каннибализм. Это обстоятельство помещает успешных людей-охотников на один уровень с львиным прайдом или стаей волков.

Позже, когда производство продовольствия превратилось в образ жизни некоторых человеческих сообществ, появилась возможность для видоизмененного макропаразитизма. Завоеватель мог захватывать продовольствие у тех, кто его производил, и, потребляя его сам, становиться паразитом нового типа для тех, кто осуществлял эту работу. В особенно плодородных местностях даже оказалось возможным утверждение сравнительно стабильной модели этой разновидности человеческого макропаразитизма. В основе ранних цивилизаций фактически лежала возможность изымать у подчиненных сообществ лишь часть урожая, чтобы подвергаемому грабежу коллективу из года в год оставалось достаточно для длительного выживания. На ранних этапах эта макропаразитическая основа цивилизации оставалась грубой и неприкрытой, и лишь позже взаимный обмен услугами между городом и деревней мало-помалу развился настолько, что односторонний характер взимания налогов и рент стал менее заметным. Но поначалу жестоко угнетаемое крестьянство, кормившее жрецов и царей, а также их городских приспешников в обмен на пищу, от которой оно отказывалось в их пользу, получало мало или вообще ничего, за исключением некой неопределенной защиты от других, более безжалостных и не столь дальновидных грабителей.

Взаимному характеру отношений между пищей и паразитом, лежащему в основе истории цивилизации, соответствуют параллельные взаимные отношения в организме каждого человека. Лейкоциты, являющиеся принципиальным элементом системы защиты от инфекций, фактически поглощают непрошеных гостей. Организмы, которых они неспособны поглотить, становятся паразитами, которые, в свою очередь, поглощают всё, что они могут найти пригодным для пищи внутри человеческого тела[1].

Впрочем, это всего лишь один из аспектов исключительно сложных процессов, от которых зависят успешное или неудачное внедрение и распространение в теле конкретного человека любого отдельно взятого организма. Несмотря на весь прогресс медицинских исследований за последние примерно сто лет, в действительности никто в полной мере не понимает их взаимодействия. На каждом уровне организации — молекулярном[2], клеточном, на уровне организма и на социальном уровне — мы сталкиваемся с равновесными состояниями. В рамках подобных равновесий любое изменение «извне» склонно провоцировать компенсационные изменения во всей системе, минимизирующие общий беспорядок, хотя всегда существуют критические пределы, выход за рамки которых приводит к краху ранее существовавшей системы. Подобное катастрофическое событие может предполагать распад на более простые, более мелкие части, каждая из которых имеет собственное состояние равновесия — или, напротив, может произойти инкорпорация мелких частей в некое более крупное или более сложное целое. В реальности два этих процесса могут сочетаться, как в хорошо известном случае пищеварения у животных, когда питающийся организм дробит клетки и белки своей пищи на более простые компоненты лишь для того, чтобы собрать их в новые белки и клетки собственного тела.

Для подобных систем не годится простой причинно-следственный анализ. Поскольку здесь одновременно играют роль много факторов, которые постоянно взаимодействуют, а их параметры меняются нерегулярными темпами, концентрация внимания на единственной «причине» и попытка приписать ей конкретное «следствие» обычно ведут по неправильному пути. По определению, лучший путь приблизиться к пониманию — изучение одновременности множественных процессов, однако здесь возникают гигантские концептуальные и практические сложности. Распознавание конкретных структур и наблюдение за их устойчивостью или распадом на большинстве уровней организации новейший и сложнейший пример процессов, в рамках которых миллионы атомов регулярно собираются в более крупные органические молекулы.

В действительности, как можно догадаться, человеческие города, которые гораздо новее белков и которых гораздо меньше, организованы менее упорядочение, чем крупные органические молекулы, не говоря уже о клетках и организмах в целом. Однако по меньшей мере можно предположить, что схожие правила всецело применимы ко всем организационным иерархиям, в рамках которых мы живем, действуем и существуем, находятся почти на пределе человеческих способностей, а на некоторых уровнях, включая социальный, присутствуют принципиальная неопределенность и разногласия по поводу того, на какие структуры стоит обращать внимание или какие структуры поддаются достоверному выявлению.

Разные терминологические системы заостряют внимание на разных принципах структурирования, так что зачастую невозможно обнаружить логически убедительный и общедоступный инструмент проверки, с помощью которого можно определить, превосходит ли какая-либо из подобных терминологических систем своих конкурентов.

Однако медленные процессы эволюции, по всей видимости, применимы к человеческим обществам и их символическим системам в той же степени, что и к человеческому организму, так что там, где проблему не решит логика, с этой задачей в конце концов справится борьба за выживание{5}.

Громадную ценность для выживания людей определенно имеют языковые способы выражения, концентрирующие внимание на принципиально значимых сторонах той или иной ситуации. Именно этот аспект нашей способности общаться друг с другом и позволил Homo sapiens стать столь доминантным видом. Однако ни одна система выражения совершенно неспособна потенциально или полностью охватить все стороны окружающей нас действительности.

Нам приходится извлекать максимум пользы из обращения с унаследованными нами языком и понятиями, а не беспокоиться об обретении истины, которая устроит всех, везде и на все времена.

Само понятие заболевания в широком смысле, как и язык, является социальным и историческим продуктом. В исторических свидетельствах в избытке присутствуют святые, которых сегодняшние американцы отправили бы в клиники для душевнобольных. Напротив, близорукость и притуплённое обоняние — свойства, которые мы считаем совместимыми с хорошим здоровьем, — наши предки-охотники, вероятно, посчитали бы заболеваниями, граничащими с инвалидностью. Тем не менее, несмотря на подобные