Цунами. Дневник сиамского двойника - Глеб Шульпяков

«Ничего, – сказал он в пустоту. – Ничего».

Своих бабушек и дедушек у меня не было. Отцовские родители умерли рано, даже вещиц от них не осталось, а мать ребенком потерялась в эвакуации и выросла в чужой семье за Уралом. Жизнь прожила, так и не узнав – кто она? откуда? Может быть, поэтому история с часами не давала мне покоя. Они оказались единственной вещью в жизни, сохранившей тепло конкретного человека, связавшей прошлое с настоящим, между которыми я беспомощно барахтался. И тогда я отнес их в мастерскую. Через неделю в гнезде появилась жизнь, застучал маятник. Так на голой стене появился дедовский скворечник. Ночью, когда движение под окнами замирало, стук часов наполнял нашу необжитую квартиру – как будто кто-то еще, свой, невидимо зажил в доме, и в нашей жизни, пустой и холодной, появился смысл.

Она засыпала быстро, спала чутко. Во сне шептала, причмокивала. Как-то раз, не просыпаясь, произнесла монолог Фирса, и я понял, что даже во сне ей приходилось играть роли, причем не только свои, но и чужие. А я, наоборот, подолгу не мог заснуть и слушал, как цокает маятник и бегут стрелки будильника – бегут и не могут угнаться за временем, которое в такие мгновения бежало особенно быстро. На душе становилось прозрачно и зябко. Под вкрадчивый стук часов я чувствовал, как и сам превращаюсь в пустой скворечник. Во время, которое бежит мимо этого скворечника. Даже черты лица, казалось мне, испарялись с поверхности кожи в такие минуты. И страшно подойти к зеркалу, потому что в нем ничего не появится.

Я ворочался, прислушивался к ее дыханию, к себе. Но стоило мне встать, как она садилась в кровати и беспомощно озиралась незрячими со сна глазами. Мы не спали и молча смотрели на пустую улицу.

Дробленная тенями листьев, улица начиналась от балкона, уходя в ночное распаренное лето. В одну из таких ночей я признался, что хочу ребенка.

«Девочку или мальчика?»

Мне было все равно.

Она делала сокрушенный вид:

«Даже на элементарный вопрос ты не можешь ответить».

Но дело было не в этом, конечно же. А в том, что в театре намечаются крупные роли и что ей обещали съемки в кино, на телевидении, и даже есть шанс попасть в антрепризу.

«Кто меня с животом возьмет?»

И строго:

«Ты рассуждаешь, как потребитель!»

Но никаких ролей в театре она не получила и в коммерческие постановки не попала тоже. Подруги из труппы давно обзавелись семьями, растили детей. Занимались, плюнув на театр, кто чем. Только она все ждала, все верила, что успех придет – нужно только набраться терпения. Что настоящая слава ждет ее впереди.

7

– История называется «Собаки в галстуках», – в соседнее кресло плюхнулся попутчик из Ашхабада. Трезвый, злой и веселый. И шум турбин в салоне сразу стал выпуклым, гулким.

– А почему… – начал я.

– …а потому, что вы мне симпатичны.

Пришлось изобразить на лице заинтересованность.

Он отхлебнул из фляжки.

– Итак, Москва. Самый конец восьмидесятых. Книжный бум, сухой закон. Водка по талонам. Представили? Ну, вы должны помнить, я вижу.

Водочные очереди под сереньким снегом, да. Страшно подумать, сколько времени в них убито.

– Как-то раз выхожу я из дома. Иду на набережную, где автобусная остановка. Жду по расписанию, и вдруг навстречу собака. Обычная бездомная собака, каких у нас в Замоскворечье полчища.

Он что-то изобразил пальцами на откидном столике, и я заметил, что у него кольцо.

– Но вид! У этой собаки был какой-то странный вид. На шее у нее что-то болталось. Не ошейник, а какая-то тряпка. И когда она подбежала ближе, я увидел, что это галстук. Самый настоящий галстук, новенький синий галстук на резинке. Их еще в школе носили, помните?

Он снова попал в точку: в старших классах у меня такой имелся.

– Не ошейник, а галстук. Странно, правда? Непонятно… А через пять минут из подворотни выбегает еще одна собака. И еще одна. И на шеях у них точно такие же галстуки. А потом целая свора, и тоже в галстуках. Как в ресторане, ха-ха.

Он радостно потер ладонями.

– Ну, думаю, плохо дело, если собаки в галстуках. И решаю никуда не ехать. Не к добру, так я мыслю. Возвращаюсь обратно, беру бутылку. Ужинаю, выпиваю. Знаете, наверное – хорошая настойка, она…

– И что? – перебил я.

– А по радио говорят, что водитель шестого автобуса не справился с управлением и упал в реку.

– Водитель? – я попытался шутить.

– Автобус! – Он не заметил. – Тот самый шестой автобус, на котором я каждый день….

В закутке у туалета зазвенели бутылками, и он осекся.

– Ну?

Веки его бесцветных глаз набрякли, покраснели. Он часто заморгал белесыми ресницами.

– Ну… В тот день у нас выкинули водку, а в нагрузку к ней – галстуки на резинке. По рублю с полтиной. Какой-то кекс из министерства решил повышать культуру пьющих граждан. Понимаете?

Я признался, что нет.

– И я не понимаю. Зачем нашему человеку галстук? Идиотизм! И граждане, выпив по скверикам, реагируют единственным образом. Они цепляют галстуки собакам, которые вокруг алкашей отираются. Снять галстук собака не может, как его снимешь? Вот и бегает в таком виде по городу.

– По-моему, чушь собачья, – я решил, что пора закругляться – сил нет.

– Именно! – не унимался он. – Именно чушь, и именно что собачья. Но дело в том, дорогой мой, что эта чушь мне жизнь спасла!

Он, не мигая, уставился на меня:

– Любая мелочь, любой бред, даже такой махровый, советский, имеют значение. Никакие катастрофы или взрывы, о которых пишут во французских романах, им в подметки не годятся. Не от них зависит судьба, понимаете? А от пустяков обычных. Как эти вот галстуки или, например, наша встреча.

Кажется, он был доволен своим монологом.

– Вот о чем я хочу сказать, товарищ.

Он резко встал и, покачиваясь, пошел по проходу. Под потолком загорелось табло, мигнули лампочки. Я вспомнил: что-то похожее, с падением автобуса в реку, действительно случилось у нас в середине девяностых. Повернулся к ней, чтобы спросить, но она, прикрыв голову пледом, дремала.

…В полумраке салона светился монитор. Судя по карте, мы летели где-то над Афганистаном. Там, внизу, мерцали тусклые бляхи света. Одинаково круглые, они лежали сотнями – как медузы в ночной воде – и светились ровным голубым светом.

8

Чиновник вернул документы – контроль закончился.

Мокрый от пота, я сел на лавку – когда тебя сверяют с паспортом, чувствуешь себя самозванцем.

Встретились у багажной ленты.

– Смотри!

Герб Таиланда напоминал фиолетовое насекомое.

На ленте показался наш чемодан. Такой же беспомощный, как вчера в Москве.

– Сутки прошли, а кажется… – Она шла к зеленому коридору.

В зале прибытия оглушительно дребезжали старые вентиляторы. Воздух ледяной, волглый. За окнами солнце и пальмы, весело и как-то неуютно, тревожно.

– Ну что мы, как дураки, в свитерах. Лето на дворе.

Чемодан развалился надвое, она влезла в шлепанцы. Я снял куртку, нацепил сандалии. Пока укладывал вещи, она исчезла.

«Что за манера?», – я заозирался.

Она была уже на улице. Когда я выбежал, таксисты в белых рубашках делали ей приглашающие жесты.

– Но я уже обо всем договорилась! – возмущалась она.

И – с ужасом:

– Ты что, бросил вещи?

Я усадил ее на чемодан:

– Сиди и не двигайся.

– Хорошо, мой белый господин.

Смена настроений происходила у нее по-актерски быстро.

Стоя у обмена денег, обернулся – она по-прежнему сидела на чемодане. Спина прямая, вид независимый. А это кто? Вчерашний? Только его не хватало.

– Куда вы пропали, мы же договаривались! – Он спрятал мобильный в карман. – Добро пожаловать в Таиланд!

Роль опекуна ему, видно, понравилась, и он решил не бросать нас. От ночных откровений ни следа, маленькие глазки излучают участие.

– Зря менял, здесь курс грабительский, – заметила жена.

Подошел таец, они перекинулись на местном, и мы двинулись к выходу. Уличная жара придавила, пахло выхлопами и выпечкой, горячим бетоном и гнилью. Я попытался вспомнить Москву, но она отодвинулась в дальний угол сознания и скукожилась там, как желудь.

– И что? – Я махнул в сторону пыльных курятников. – И это рай?

– А вы хотели что-то вроде Парижа?

Машина тронулась, в окне замелькали бетонные лачуги, а под мостом белье и лодки.

– Что-нибудь архитектурное, – крикнул в ответ. – Не знаю!

– В Бангкоке нет архитектуры. Это деревня! Несколько деревень! Антигород!

Он повернулся в кресле:

– Поэтому не надоедает.

С рекламного щита на дороге улыбался подросток в кителе.

– Король!

Он поднял палец к небу.

– Они его обожают. Боготворят! – приложил палец к губам. – Поэтому никаких шуток.

Я покачал головой.

– Хорошо вас понимаю. – Он закивал: – Советское детство, эпоха статуй. Только здесь другое дело. Правда! Так что просто без комментариев, если не хотите проблем на голову.

Машина въехала в узкую улицу и медленно поплыла между лотками с бижутерией. Тут же лежали вперемешку с купальниками телефоны и компьютеры, а рядом дымились котлы с супом, как будто кухню совместили с офисом.